Саньясин пересек двор, без стука вошел в самый большой домик и небрежно сложил ладони перед сидевшим на циновке худым, но еще крепким стариком. Седина побелила его окладистую бороду, но почти не затронула завязанные узлом длинные волосы. Плечи старика прикрывала шкура тигра, чресла — оленья шкура.

— Да хранит тебя Шива, почтенный гуру! Большая опасность грозит не только ашраму, но и всему царству. Могу ли я говорить все… при рабе? — Саньясин бросил взгляд на стоявшего у окна высокого смуглого воина с пышными усами, в алом тюрбане. У пояса его висели кинжал и длинный двуручный меч-кханда.

— Говори все. Вишвамитра — не просто раб, но отважный кшатрий и начальник стражи ашрама. Он наделен лишь одним недостатком: почитает Вишну, но не Шиву.

— Знай же: в городе появились трое богомерзких нечестивцев из тех, что осквернили священные подземелья в Долине Ракшасов — Вима, царевич кушан, бродяга-сармат Ардагаст и его жена Ларишка, чаганианская княжна. И все трое сейчас в храме Солнца у Ашвамитры. А в предместье видели разбойных горцев-кати и среди них самого отъявленного святотатца — Сунру-багадура, любимца Куджулы. Я пытался духовным взором проникнуть в храм, но встретил магическую завесу.

— Похоже, Куджула решил прибрать Таксилу к рукам. Стоило бы известить царя…

— Если бы им не был Фраат, этот миролюбец и почитатель Солнца. Он не тронет ни людей Куджулы — чтобы не нарываться на войну, ни Ашвамитру — чтобы не ссориться с саками. Остается следить за всей этой шайкой.

— Вот ты и следи. Тебе ведь известны все темные мирские дела в городе, — улыбнулся гуру. — Это о тебе ничего не знают, кроме того, что ты пришел из царства Крорайна за Гималаями, в долине Тарима, где чтут наших богов.

— Меня зовут Шивасена — «Воин Шивы», и этого достаточно для почитающих Разрушителя.

Нагасена, настоятель вихары Дхармараджика, медитировал перед искусно вырезанным из красного дерева изображением Калачакры — Колеса Судьбы. Как всегда после визита госпожи Девики, супруги градоначальника Гударза, трудно было отвлечься от сансары — мирской суеты — и ее соблазнов. Нет, Девика явилась к нему не с обнаженной грудью, а в скромном сари, но из очень уж тонкой ткани, и так восторженно глядела своими черными бездонными глазами, внимая его рассуждениям о четырех благородных истинах… Пожелает он — и эта изнеженная красавица обреет себе голову и станет нищей бхикшуни [25]. Но… Не стоит уподобляться иудею Фоме, что учил знатных женщин не жить со своими мужьями, дабы заслужить рай, где властвует его распятый гуру. В конце концов среди разъяренных мужей оказался царь Майлапура. Он велел заколоть иудея копьем, что с удовольствием исполнил один брахман, забывший по такому случаю об ахимсе. Нет, пусть лучше Девика и Гударз и дальше осыпают вихары дарами и шепчут в ухо царю то, что нужно сангхе.

Вообще зачем так спешить вырваться из сансары, соскочить с Колеса Судьбы? Гораздо лучше стать чакравартином — хозяином этого колеса, владыкой душ царей и вельмож. Так учили их с братом наги, чья змеиная мудрость выше человеческой.

Размышления настоятеля прервало появление позади резного колеса благообразного седобородого старика с тигровой шкурой на плечах. Губы Нагасены презрительно скривились.

— Не пытайся меня уверить, будто можешь проходить сквозь стены. Это не твое тело и даже не душа, а иллюзия, внушенная на расстоянии. Морочь этим невежественных пастухов.

— Не всем же морочить знатных дур… Но я пришел к тебе не для препирательств. Общий враг — вот что объединяет мужчин. Знай: в город проник Вима Кадфиз с шайкой головорезов. Это те, кто погубил в Долине Ракшасов твоего брата… нашего брата.

— Брата! Так, значит, почтенный гуру Шивачарья действительно нарушил кое-какие обеты, в результате чего появились мы с Нагапутрой — вероотступники и лжеучители, недостойные звания брахманов? — иронически взглянул на гуру монах.

— Наш отец далеко продвинулся по пути совершенства, если боги, дабы уменьшить его духовную силу, послали к нему не обычную женщину, а нагини — змеедеву.

— А нас за это звали чандалами и змеенышами. И куда же нам было идти, кроме как к тем, кто вовсе не признает каст? Но зачем ты явился — подстрекать меня на месть? Оставь этот обычай диким сакам, парфянам и тохарам. Я же не стану не только мстить, но и ненавидеть убийц брата, дабы не погрязнуть в сансаре.

— Я говорю не о мести. О ней ли думать, когда в эту древнюю землю лезет еще одна северная орда, которой не нужна каша мудрость? А во главе орды — Куджула с его колдовским мечом…

— Перед которым не устоял твой Трехликий? Знаешь, я вряд ли заплачу, если тохары разорят твой ашрам, — почти злорадно усмехнулся бхикшу.

— Смотри, как бы не настала очередь твоих вихар. Перед тем мечом не устояли и твои… родичи и наставники.

— Здесь ты прав. Но что можем противопоставить мечу варваров мы, владеющие лишь силой духа?

— Не будем прибедняться — мы не перед чернью… Я владею знанием астравидьи — оружия богов. А твои кроткие бхикшу — искусством варма-калаи, убийства без оружия.

— Но этот солнцепоклонник Фраат ни за что не согласится принять от нас такую помощь, — возразил монах.

— Вот поэтому нужен другой царь — постигший древнюю мудрость и не ужаснувшийся ей. Он будет владеть Индией, а мы — его душой. И не важно, кто он будет по крови…

Призрачные руки шиваита легли на Колесо Судьбы. Рядом, чуть помедлив, легли тонкие, не сильные, но цепкие руки бхикшу.

Четверо дюжих рабов внесли в главные ворота ашрама паланкин и опустили его наземь. Из-за роскошно вышитых занавесок, беззаботно смеясь, выпорхнули две девушки. Одна — в белом хитоне без рукавов, с задорным острым носиком и стянутыми в строгий узел светлыми волосами. Другая — в коротком красном платье и складчатых шароварах, с черными кудряшками, выбивающимися из-под остроконечной шапочки.

— Скажи, где здесь брахмачарин — ой, как же его? — Шивадаса? — спросила стражника первая девушка.

— Там, под баньяном, возле поленницы. Как раз окончил дрова колоть.

В тени баньяна сидел, прислонившись к стволу, хорошо сложенный юноша. Давно не стриженные светлые волосы его падали на плечи. Загорелое тело прикрывала лишь шкура антилопы на чреслах. Красивое правильное лицо с холодными голубыми глазами при виде девушек озарилось на миг приветливой улыбкой и тут же снова обратилось в бесстрастную маску.

— Лаодика, Михримах, привет вам! Что, не слишком царское занятие для царевича, даже гонимого?

— Здравствуй, Стратон! С этим топором я бы приняла тебя за раба. Да этот гуру Шиваракшит просто издевается над тобой! Еще и имя тебе придумал — Шивадаса, «раб Шивы»…

— Да нет же, «даса» по-индийски не только «раб», но и «слуга», — поправила подружку темноволосая Михримах.

— Кто хочет повелевать, должен научиться повиновению. Мы, эллины, слишком много болтали о свободе и кичились ею, пока не погибли все наши царства, — сумрачно усмехнулся юноша. — Эллады больше нет — есть провинция Ахайя. Кажется, на Боспоре еще правят эллинские цари…

— Да это же полуварвары, смесь фракийцев с сарматами!

— Зато наш отец, Гермей, был истинным эллином. Чистым, как кусок сахара. Поэтому мы с тобой, сестричка, и оказались здесь. Что, Михримах, твой отец еще не надумал выдать нас Куджуле?

— Как ты можешь так говорить! — вспыхнула парфянка.

— Почему? Как хороший царь, он заботится о благе своего царства. Отчего бы ему ради мира с кушанами не выдать им каких-то двух яванов?

— Нет-нет, Фраат ни за что не поступится честью… Скажи лучше, не трудно ли тебе предаваться аскетизму? Ты ведь у нас почитатель Аристиппа Киренского, высшим благом считаешь наслаждение, — лукаво подмигнула Лаодика.

— Духовные наслаждения выше телесных, так учил Эпикур. Но даже он не понял: наивысшее наслаждение — власть! Власть над своим телом и духом. Настоящему йогину все равно, есть сто раз в день или раз в сто дней. В горах я часами сидел на вершине, под ледяным ветром, и снег таял, таял от моего духовного жара — тапаса!