— Не забывайте, Аликс, что я молчал тридцать месяцев, — кричал я в страшном гневе. —Я ни проронил в течение тридцати месяцев ни слова о том, что творилось в составе нашего правительства, или, вернее говоря, вашего правительства. Я вижу, что вы готовы погибнуть вместе с вашим мужем, но не забывайте о нас! Разве все мы должны страдать за ваше слепое безрассудство? Вы не имеете права увлекать за собою ваших родственников в пропасть.
— Я отказываюсь продолжать этот спор, — холодно сказала она. — Вы преувеличиваете опасность. Когда вы будете менее возбуждены, вы сознаете, что я была права.
Я встал, поцеловал ее руку, причем в ответ не получил обычного поцелуя, и вышел. Больше я никогда не видел Аликс».
В задумчивости я перелистал текст выше и прочитал написанное перед этим фрагментом:
«Я посетил снова Петроград, к счастью, в последний раз в жизни. В день, назначенный для моего разговора с Аликс, из Царского Села пришло известие, что Императрица себя плохо чувствует и не может меня принять. Я написал ей очень убедительное письмо, прося меня принять, так как я мог остаться в столице всего два дня. В ожидании ее ответа, я беседовал с разными лицами. Мой шурин Миша был в это время тоже в городе. Он предложил мне, чтобы мы оба переговорили с его царственным братом, после того, как мне удастся увидеть Аликс. Председатель Государственной Думы М. Родзянко явился ко мне с целым ворохом новостей, теорий и антидинастических планов. Его дерзость не имела границ. В соединении с его умственными недостатками, она делала его похожим на персонаж из Мольеровской комедии.
Не прошло и месяца, как он наградил прапорщика Л. Гв. Волынского полка Кирпичникова Георгиевским крестом за то, что он убил пред фронтом своего командира. А девять месяцев спустя Родзянко был вынужден бежать из С. Петербурга, спасаясь от большевиков.
Я получил, наконец, приглашение от Аликс на завтрак в Царском Селе. Эти завтраки! Казалось, половина лет моей жизни была потеряна на завтраки в Царском Селе!»
Итак, прадед в этот день был у царя, и они имели разговор втроем с Сандро после «беседы» последнего с Александрой Федоровной. Со всей очевидностью можно предположить, что разговор был неприятный и безуспешный, хотя сам прадед о его содержании в моих архивах ничего не писал. Указал лишь, что «… я был в отчаянии. Грядет что-то страшное. Вечером вновь пытался заглянуть в будущее и получить ответ».
Какую полезную для себя информацию рассчитывают получить для себя устроители проекта от возможного разговора с моим прадедом вечером 10 февраля 1917 года? Или в чем может выражаться атомная бомба под здание истории в этот день?
* * *
ЛОНДОН. 23 февраля 2016 года.
Настал день, которого я ждал и боялся. Боялся, потому как я ни к какому выводу так и не пришел, а неизвестность меня сильно напрягала. Обмен информацией с конторой ясности так же не добавил. По существу все свелось к благодарностям за работу и просьбам смотреть в оба, ну и действовать по ситуации. Короче, как всегда в армии, когда начальство само не знает что делать. Хорошо хоть пока не звучат так знакомые мне по службе команды типа вынь и положь, знать ничего не знаю, меня не интересует, крутись как знаешь, чтоб было сделано к утру и, конечно же, приду - проверю.
В общем, и я со своей стороны премного благодарен, рад стараться, и не извольте сомневаться. Гм, похоже, что плотное изучение 1917 года повлияло и на мой лексикон – вон как затараторил по «старорежимному»! А если серьезно, была у меня с утра какая-то нехорошая чуйка, что не пройдет все гладко и чисто.
Однако по прибытии на место я не зафиксировал никаких особых пертурбаций или какой-то нервозности – все шло своим чередом и все занимались чем положено. Каррингтон вполне благодушно поздоровался со мной и дал несколько дополнительных вводных.
- В общем, так, Майкл. Сегодня твоя задача не совершать никаких подвигов и не делать никакой самодеятельности. Задача номер один – практически доказать саму возможность межвременных контактов. Задача номер два – добиться как минимум гарантии того, что следующий сеанс состоится в оговоренное время и с оговоренного места. Можешь спросить о здоровье царя и самого прадеда. Но не более. Не пугай его. Нужно наращивать объем и насыщенность межвременных контактов постепенно. Помни, что до того, как размах революционных событий в России возьмет в оборот твоего прадеда осталось лишь 17 дней. И нам эти 17 дней нужно использовать максимально эффективно. Поэтому…
Тут с шипением раздвинулась дверь в зал, и на пороге возник незнакомый мне человек в комбинезоне старшего техника. Он обвел безумными глазами помещение и, остановившись взглядом на Каррингтоне, выкрикнул:
- Ллойд! На первую площадке… Там… Там Беррингтон!
Каррингтон в три прыжка достиг кричавшего и попытался закрыть ему рот ладонью, но тот словно обезумевший успел отшатнуться и буквально завизжал в истерике:
- Все погибли! Понимаешь?! Все!! Из двадцать третьего года сообщение. Мы, погибнем, Ллойд… я… я не хочу умирать…
Человек сел на пол и зарыдал. В зале установилась гробовая тишина, и лишь Каррингтон пытался выволочь рыдающего из зала в коридор. Но тут кто-то сорвался с места и оттолкнув Ллойда выбежал через дверь. За ним последовали и остальные, а я побежал вместе со всеми и лишь успел увидеть, как Каррингтон с ненавистью пнул ногой под ребра рыдающего техника и побежал за нами.
Во всеобщем хаосе бегущие впереди не заботились о блокировании дверей за собой, и я успевал проскользнуть в те помещения, в которые у меня до этого не было доступа. Впрочем, ничего особого я не увидел, кроме стандартных коридоров и лестниц вниз на другие уровни. Лишь дважды попадались надписи «Площадка 31» и «Площадка 47», но не они меня сейчас волновали. Крик того техника стоял в ушах. Все погибли? Все погибнем? О чем он? Из двадцать третьего года сообщение? Так вроде ничего такого в 1923 году не было. Или они уже успели натворить что-то? Кто-то установил контакт и что-то разболтал, что привело к изменению прошлого, а значит, и нашего настоящего? Что-то пошло не так? Да, блин, все пошло не так, судя по всему!
Навстречу нам пробегали перепуганные люди, многие озирались и прислушивались, и у меня было ощущение, что атомная бомба упадет сейчас прямо на комплекс, и они об этом знают, а я еще нет…
В зале «площадки №1» творился форменный ад – одни бегали по помещению и что-то кричали, другие сидели или лежали прямо на полу обхватив головы руками. Некоторые катались по полу и рыдали. Какофония звуков сотрясала воздух. Кто-то выкрикивал какие-то команды через динамики громкоговорителя, сверкали проблесковые огни мигалок на стенах, выход из зала впереди от меня блокировался мощными стальными воротами, которые опускались вниз. Я оглянулся, за моей спиной такие же двери двинулись вниз, отрезая все помещение от внешнего мира, из отверстий в стенах повалил какой-то газ и стоящие ближе к нему стали рвать воротники своих комбезов и валиться на пол. Паника усилилась и тут я увидел над всем происходившем в зале адом возвышающуюся фигуру Беррингтона, который стоял на площадке капсулы такого же ментального резонатора, как и меня, и смотрел вниз на копошащихся у его ног людей с каким-то безумным и яростным выражением.
Последнее, что я увидел в этот день, была цифра «1» на борту капсулы. Я еще успел подумать, что на моей номера нет, и провалился в омут забытья…
* * *
Очнулся я от жуткой головной боли. Меня сильно тошнило, а зрение отказывалось фокусироваться. Со стоном охватываю голову руками и стараюсь не шевелиться.
Так проходит какое-то время и вдруг меня выворачивает мощный рвотный спазм и я каким-то чудом успеваю увидеть стоящее прямо передо мной пластмассовое ведро. Через несколько минут мой скоротечный роман с ведром закончился, я разжал свои объятия и, отодвинув дурно пахнущую емкость подальше от себя, огляделся по сторонам.