А русский мужик не знает будущего. Он просто хочет правды. Простой и понятной ему правды. И уже готов действовать для этого. Если царю и удастся усмирить бунт силой, социальная революция будет лишь отложена. И если между революцией 1905-1907 годов и Февральской революцией прошло десять лет, то теперь власти уже никак не удастся отсрочить революцию дальше, чем на осень 1917 года невзирая ни на какие репрессии. В условиях продолжающейся войны и положения дел в обществе новую революцию вполне можно ожидать уже летом, после первых же поражений на фронтах.
Поэтому разрешение революционной ситуации февраля 1917 года не может лежать в сфере чисто силовой и решительность в вопросе успокоения России вовсе не заключалась в том, чтобы сдвинув брови бросить на Петроград и Москву полки, потопив бунт в реках крови. Даже если такие полки найдутся и не переметнутся на сторону восставших или не разбегутся по дороге (что далеко не факт, зная реальную для меня историю), чисто силовой сценарий лишь усугубит ситуацию.
Решительность и сила духа как раз и нужны были, чтобы, не разрушив до основания старое здание государственной машины, снести наиболее ветхие пристройки, грозящие при разрушении обвалить как само здание, так и похоронить под обломками жильцов аварийного дома.
Но была ли власть готова к таким действиям? История показала, что нет, не была. Не нашлось в Императорском Доме никого, кто мог бы это сделать. Николай, который царь-батюшка и «Хозяин Земли Русской», в последние месяцы своего правления вообще мало соотносился с реальностью и упал под тяжестью короны, потянув за собой свою Империю и похоронив под ее обломками своих собственных детей. Цесаревич – больной ребенок. Мой чудный прадед Михаил Александрович был романтиком, верящим во всякие бредни, в том числе рассказанные ему другими. Кирилл Владимирович вообще в числе первых нацепил красный бант и привел Гвардейский Экипаж под Таврический дворец и вместо того, чтобы арестовать перепуганных членов Временного правительства принес им присягу верности. Злые языки утверждали, что совершил он сей «благородный» поступок вовсе не просто так, а с целью. Очень ему хотелось стать царем, и надеялся он, что когда будут искать подходящего для нового режима монарха, вспомнят об его личной верности и лояльности депутатам распущенной Государственной Думы. Корону ему, естественно, никто так и не предложил, так что пришлось ему, скитаясь по всяким эмиграциям, самому провозгласить себя Императором Всероссийским. Ну, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось.
Кстати сказать, утверждают, что именно появление Кирилла Владимировича у Таврического дворца с красным бантом и стало знаком стране, что Императорский Дом отказывается от борьбы за свои права на власть, результатом чего стал отказ от борьбы с мятежом со стороны большого количества монархистов по всей России. Так что после этого, мог он в Париже провозглашать себя кем угодно, шанс свой он упустил в начале марта 1917 года.
А, впрочем, шансов реально не было ни у кого. Жить по-старому страна не хотела, а предложить альтернативу кровавой смуте никто из власть предержащих не мог.
Именно поэтому думал я думы глядя в квадратный иллюминатор. И думы эти были в основном не о том, как уговорить царя остаться в Ставке, а о том, что он может предложить стране и как от него этого добиться.
* * *
ПЕТРОГРАД. 27 февраля (12 марта) 1917 года.
Полковник Кутепов читал текст телеграммы и не верил своим глазам. Здесь явно произошла какая-то нелепая ошибка. Вероятно телеграмма была адресована другому человеку и в результате царящей в городе суматохе была ошибочно доставлена ему. А иначе как трактовать написанное? Какая-то эпидемия, карантин и прочее…
- Саша, звонил поручик Макшеев, просит тебя срочно прибыть на Миллионную. У них там что-то случилось…
Не став далее ломать себе голову над странной телеграммой, Кутепов автоматически сунул его в карман и, поблагодарив сестру, начал спешно одеваться.
Проезжая в извозчике по улицам Петрограда полковник отметил, что ближе к центру относительный порядок еще соблюдается, городовые на своих местах, однако в воздухе уже чувствуется весьма сильное напряжение. Хотя на Дворцовом мосту, у здания Адмиралтейства и у Зимнего дворца все выглядело как обычно.
Подъехав к зданию собрания, Кутепов увидел ожидающего его поручика Макшеева, который едва завидев полковника, буквально бросился навстречу.
- Ваше высокоблагородие! В казармах гвардейской Конной артиллерии взбунтовалась часть Лейб-гвардии Волынского запасного полка и его учебная команда. Толпа взбунтовавшихся волынцев ворвалась в казармы нашей нестроевой роты и заставила часть из них присоединиться к мятежу. Оказавшийся на месте заведующий полковой шквальней полковник Богданов пытался выгнать волынцев из наших казарм, но был немедля заколот штыком.
- Кем заколот?
- Волынцами.
Кутепов кивнул.
- Продолжайте, поручик.
- Ну, я и бросился звонить вам…
Полковник еще раз кивнул и спросил:
- А где находится сам командир запасного полка полковник князь Аргутинский-Долгоруков?
- Его высокоблагородие вызван к командующему и в настоящий момент отсутствует в расположении полка.
- А остальные офицеры?
- Вон там, - Макшеев указал в глубину здания. – Совещаются.
- Совещаются? – Кутепов хмыкнул.
Действительно, группа офицеров стояла кружком и возбужденно что-то обсуждала. Подошедший полковник поинтересовался у стоявшего среди них штабс-капитана Элиота-старшего.
- Почему вы здесь, господа?
Тот как-то смущенно помялся, но все же ответил:
- Да вот, господин полковник, решаем, как нам быть дальше…
Кутепов кивнул.
- Похвально-похвально. Но позвольте спросить, почему вы здесь, а не со своими ротами? Что подвигло вас бросить своих солдат в столь сложный момент?
Офицеры озадачено переглянулись, а все тот же Элиот-старший ответил растеряно:
- Так, господин полковник, там же полковника Богданова уже закололи и мы подумали…
- Напрасно, господа, напрасно. Извольте немедленно прекратить всякие дискуссии о текущем моменте и вернуться к исполнению своих обязанностей. Только ваше присутствие среди подчиненных вам солдат, ваша решительность и твердость, сможет сохранить хотя бы остатки дисциплины и удержит их от измены присяге и воинскому долгу. Выполняйте, господа офицеры.
К Кутепову вновь подбежал поручик Макшеев.
- Ваше высокоблагородие! Там за вами прибыл автомобиль из Градоначальства! Вас немедля требует к себе командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов!
Полковник хмуро поглядел на стоящий автомобиль и, кивнув Макшееву, отправился в сторону машины.
* * *
ГАТЧИНА. 27 февраля (12 марта) 1917 года.
Суета рассылки телеграмм осталась позади, и казалось, что можно было и расслабиться, однако на душе у Джонсона было довольно тяжело.
Пожалуй, только сейчас Николай Николаевич смог в полной мере осознать, что привычный ему Великий Князь Михаил Александрович неуловимо, но кардинально изменился. Пока было трудно определенно сказать где и в чем эти изменения произошли и в чем они проявляются, но было с ним что-то не то и не так после того злополучного спиритического сеанса.
Что же он там такого узнал, что так радикально изменило самого Великого Князя? Настолько изменило, что вместо порывистого и полного эмоций Михаила Александровича перед ним в кабинете предстал целеустремленный, жесткий и знающий себе цену человек.
Да и то, свидетелем чего пришлось стать самому Джонсону в офицерской летной школе, однозначно убеждало секретаря в том, что шеф его вдруг раскрыл такие качества, которых в нем прежде не замечалось. Прежний Михаил Александрович в такой же ситуации горел бы огнем порыва, увлеченности идеей или же был бы охвачен какой-то нервной лихорадкой на пути к цели. Говорил бы много и страстно, пытаясь увлечь и собеседника. Сейчас же он больше напоминал родную ему Дикую дивизию, которая мощно и с грозной неумолимостью летела к победе, не считаясь ни с чем – ни с мнениями, ни с преградами, ни даже с жертвами если потребуется. Причем других он не подавлял грубой силой, а буквально изменял под себя.