Потом мысли Филадельфии вернулись к лодыжке. Доктор обложил ее льдом, но тупая пульсирующая боль полностью не прошла. Филадельфия почувствовала себя несчастной, усталой и голодной.

Мысль о еде была последней перед тем, как она закрыла глаза. На столике у двери стояла ваза с фруктами. Фрукты выглядели спелыми, сладкими, источающими сок. Где Акбар, когда он действительно нужен ей?

5

— Вам лучше? — Акбар стоял рядом с Филадельфией, лежавшей в бамбуковом шезлонге.

Она покачала головой, памятуя о горничной, находившейся поблизости.

— В моей лодыжке очень пульсирует кровь, а в желудке совершенно пусто.

Эдуардо бросил грозный взгляд на горничную.

— Мемсаиб хочет завтракать. Немедленно принести ей завтрак.

— Сию минуту, сэр, — горничная, очарованная и одновременно напуганная этим мужчиной в тюрбане, присела в реверансе и выскочила из комнаты.

— Ой! Вы делаете мне больно! — возмутилась Филадельфия, когда Эдуардо согнул ее колено и взялся за забинтованную лодыжку.

— Так вам и надо, — пробормотал он, разматывая повязку. — Женщина, которая настолько глупа, что суется и пугает лошадь, заслуживает того, что она получила.

— Вы просто завидуете, — сказала она, отбросив свой нарочитый акцент. — Вы провели ночь в крыле дома для слуг, в то время как я спала здесь.

Он окинул взглядом голубую с белым спальню.

— Здесь очень мило. И даже помещения для прислуги имеют свою привлекательность. К примеру, горничная, которая только что вышла, занимает комнату, соседнюю с моей. Она и ее соседка по комнате очень заботились о моем удобстве вчера вечером.

Филадельфия метнула в его сторону негодующий взгляд, потом обнаружила, что он очень умело обращается с ее лодыжкой.

— Что вы делаете?

— Хочу убедиться, что идиот, именующий себя врачом, знает в своем деле толк.

У него не было ни минуты, чтобы остаться с Филадельфией наедине, с тех пор как накануне днем они вошли в дом Ормстедов. Единственное время, когда он мог видеть ее, это после обеда. Но и тогда миссис Ормстед стояла рядом с ним, ее зоркие глаза не упускали ни одного нюанса в их движениях. Он не мог дотронуться до Филадельфии, не мог даже спросить ее, как она себя чувствует в роли мадемуазель Ронсар. Теперь он был полон решимости самому осмотреть ее.

Он повернул ее ступню направо, потом налево, взад и вперед.

Наблюдая за ним, Филадельфия забыла, как она обрадовалась, когда он вошел в комнату. Она плохо спала, то и дело просыпалась с тревожным ощущением, что за ней следят. Конечно, никого в комнате не было, а только ее совесть, мучившая ее, что она воспользовалась добротой незнакомой дамы. Как огорчится миссис Ормстед, если узнает, что приютила под своей крышей самозванку. Им нужно просто уехать из этого дома и вернуться в отель «Виндзор».

— Ну что? — спросила она. — Вы удовлетворены, что моя нога на месте?

— Я удовлетворен тем, что она не сломана, — ответил он, не поднимая глаз. — Я надеялся, что он хотя бы наложил мазь. Я обращаюсь со своими лошадьми лучше, чем этот доктор с людьми.

— Во всяком случае, я заслуживаю лучшего обращения, чем ваше. Вы крутите мою лодыжку так, что у меня кровь стучит еще сильнее.

— Правда? — удивился он. — Тогда я исправлю свою ошибку.

Медленными, но решительными движениями он начал массировать ей лодыжку, сначала легкими прикосновениями, потом усиливая нажим. Левой рукой он прочно держал ее за пятку.

Филадельфия судорожно вздохнула. Но постепенно от тепла его рук боль стала затихать. Еще через минуту гипнотические движения его пальцев сняли у нее и головную боль, и, расслабившись, она откинулась на подушки. В его руках она чувствовала себя уютно и в безопасности.

Эдуардо слышал, как она постанывает от удовольствия, с гордостью и раздражением. Он знал, что означает ее реакция, хотя сама она этого не знала. Будь она другой женщиной, он допустил бы, что она поощряет его позволить себе с ней больше, чем следует. Но он этого не допускал. Эдуардо понимал, что она слишком несведуща в приемах мужчин, чтобы осознать все значение ее покорности его прикосновениям. Филадельфия даже не отреагировала, когда его рука поднялась от лодыжки под полу ее халата к икре.

Он медленно продвинул свою руку еще выше, к ее колену. Он почувствовал, как она напряглась, когда он дотронулся до самого чувствительного места у нее под коленкой, но она не вскочила в негодовании и не потребовала, чтобы он прекратил. Вместо этого он услышал, как она сонно пробормотала:

— Перестаньте щекотать.

Раздраженный тем, что она приняла его ласку за щекотку, он взялся пальцами за ее колено. Что она теперь скажет? Ничего…

Его рука скользнула по ее ноге вниз, потом вновь двинулась выше, и он понял, что удовольствие от его прикосновения испытывает не он один. Наложенный им на себя обет воздержания готов был вот-вот рухнуть. Когда он начал массировать мягкую шелковистую кожу ее икры, она издала глубокий чувственный вздох.

Он задержал дыхание, приказывая себе не продвигать руку за пределы колена, туда, где он ощутит еще более мягкую, неотразимую плоть ее бедра. Он посмотрел ей в лицо, надеясь, что выражение ее лица запретит ему двигаться дальше. То, что он увидел, было совсем не то, чего он ожидал.

Она лежала, запрокинув голову, губы ее раскрылись, щеки и шея порозовели от желания. Глаза были закрыты, словно она не могла взглянуть на него и признать, что она ощущает. Он прижал ладонь к нежной округлости ее колена, почувствовал ускоренное биение ее пульса, отдающего эхом его возбуждения.

Не отводя глаз от ее лица, он еще раз провел рукой вдоль ее ноги, коснулся колена и стал продвигаться выше.

Филадельфия не знала, когда она перестала расслабляться и вместо этого стала чувствовать растущее в ней напряжение. Она находилась на грани между сном и бодрствованием, испытывая приятное ощущение от прикосновения его рук к ее коже.

Ее дыхание участилось. Филадельфия чувствовала ускоренное биение своего сердца. Внезапно она поняла, что он уже не снимает ее боль, а намеренно вызывает совсем другое ощущение, совершенно необъяснимое, какого она никогда раньше не испытывала. Но при этом она не была уверена, что ей хочется, чтобы он прекратил.

Стук в дверь пробудил ее, оборвав тайное наслаждение. Филадельфия широко раскрыла глаза и встретила взгляд Акбара. Его черные глаза были так напряжены, что на какое-то мгновение она подумала, что видит в них отражение тайного наслаждения, заставившего трепетать ее тело. С чувством острого стыда она отвела свой взгляд. Филадельфия почувствовала, как его рука выскользнула из-под ее юбки, и ощутила, как стыд перерос в отвращение к самой себе. Она лежала, как лежат распутные женщины, наслаждаясь его ласками, и он знал это!

Филадельфия откинулась на подушки, пытаясь скрыться от его всепонимающего взгляда. Даже если она отодвинет свои ноги, ее ляжки будут дрожать, сохраняя память о его руках.

— Завтрак, мисс! — раздался голос за дверью.

— Сейчас! — Эдуардо проворно вернул повязку на место, проклиная обстоятельства, заставившие Филадельфию отшатнуться от него, и пошел открывать дверь. Он не знал, что стал бы делать дальше, — нет, это неправда. Он точно знал, что хотел сделать. Эдуардо чувствовал, как трепетала она, когда он ласкал ее, и знал, какое это редкое наслаждение терять контроль над собой. Он, Эдуардо Доминго Ксавьер Таварес, хозяин своих чувств и действий, знал, что такое ускользающий момент нерешительности. Для него такие моменты были дороже бриллиантов, ценнее золота и гораздо опаснее укуса пираньи.

— Я уже хотела позвать мистера Хоббса, дворецкого, — сказала горничная, когда Эдуардо распахнул дверь. — Подумала, что ваша хозяйка заснула.

— Мемсаиб не повышает голос, чтобы отвечать прислуге, — строго сказал он, забирая у нее поднос. — Можешь идти.

— В моем доме приказываю только я. — Эдуардо поднял глаза и увидел в дверях миссис Ормстед. — У тебя отвратительные манеры, Акбар. Ты должен извиниться передо мной.