— Гм! Все это очень опасно, у меня еще есть время повернуть назад.

Он заколебался, но в глубине души решение уже было принято; энергичным пинком он направил лошадь по мощеной дороге, ведущей к монастырю. Подъехав к обители, он постучал в дверь. Дородная краснолицая сестра открыла смотровое окошечко.

— Что вам угодно, брат?

— Повидаться с монахиней Еленой Преображенской, дабы доставить ей духовное утешение, — прошептал святой отец, протягивая ей через решетку подписанную грамоту.

Сестра, похоже, огорчилась и замотала головой:

— Ах, Господи, я не умею читать, брат мой, подождите, — и быстро засеменила прочь. Несомненно, монах был уверен в действенности своего документа, ибо он ждал довольно долго, не выказывая никаких признаков нетерпения; затем он принялся тихонько выбивать пальцами марш на деревянном ставне.

— Можно войти, брат, настоятельница желает поговорить с вами.

Сестра отогнала от железной решетки нескольких любопытных послушниц и освободила святому отцу проход. Оставив лошадь в тенистом дворике, он последовал за своей провожатой в лабиринт монастырских коридоров, где монахини выращивали цветы, вышивали или молились.

— Идите сюда, брат мой, это здесь, — позвала сестра-привратница, желая поскорее отделаться от непрошеного гостя, который замедлил шаги и принялся весьма нескромным взором выглядывать скрытые капюшонами лица сестер.

Сестра ввела монаха в молельню, где находилась настоятельница ордена, и бесшумно удалилась. Настоятельница была высокой, полной женщиной с живыми глазами и выдающимися, как у татарки, скулами. Она сидела в резном деревянном кресле с высокой спинкой. Ноги ее несмотря на жару стояли на грелке. В руке она держала подписанную грамоту.

— Закройте дверь, монахиня Мария Богоявленская, — приказала она вслед сестре-привратнице.

Затем она внимательно с головы до ног оглядела незнакомца; казалось, его смущение ее забавляло.

— Я приехал, преподобная мать, чтобы…

— Да, знаю, — оборвала она его, — знаю, я подчиняюсь приказам из Петербурга. Эта грамота дает вам право поговорить с монахиней Еленой, брат мой… кх… м…

— …э-э… брат Иван Благорасположенский, преподобная мать.

Восхищенная настоятельница понимающе улыбнулась:

— Так вот, брат Иван, должна вам сказать, что наша обитель является самым знаменитым монастырем в Ярославле. Надеюсь, что вы при случае упомянете об этом где-нибудь в соответствующих кругах. При бывшем правлении наши послушницы нередко одновременно бывали и нашими узницами, но теперь времена изменились. Сейчас к власти пришла молодая императрица. Я буду вам благодарна, если вы намекнете мне, кто стоит за монахиней Еленой Преображенской, ибо ей явно здесь не место, тем более что она постоянно нарушает наши обычаи и мешает нашим молитвам.

— Я буду молиться, достопочтенная мать, чтобы Господь внял вашей просьбе.

Настоятельница молитвенно сложила руки:

— Вы правы, отец Иван, молитесь больше, поститесь и умерщвляйте плоть в течение девяти лун. — Затем она ударила в гонг.

— Сестра Мария, проводите брата к монахине Елене.

Не отрывая взора от святого отца, она удовлетворенно пробормотала:

— Это какой-то знатный вельможа, я его сразу раскусила; я же говорила, что монахиня Елена — важная птица…

— Пригните голову, брат, здесь низкий потолок, — заботливо произнесла монахиня.

Пройдя через три внутренних дворика и огромный зал, они подошли к высеченной в камне винтовой лестнице. До ушей их донеслись визгливые голоса, однако слов разобрать было невозможно. Поднявшись по лестнице, они вступили в длинный коридор; по обеим сторонам его тянулись двери, их было не меньше пяти десятков.

— Наши кельи, — прошептала монахиня.

— Старая карга, трижды идиотка, убери эту гнусную кашу, сама жри ее — скорее подохнешь, — раздался откуда-то женский вопль.

— Ах! Это наверняка монахиня Елена, — проговорил гость; лицо его выражало явное любопытство.

— Вы правы, брат мой, — содрогнувшись, ответила сестра Мария, — это она. Ее келья находится в самом конце коридора. О, Господи, Господи Боже мой…

Послышался звук двух увесистых оплеух.

— Гнусная вошь, прочь отсюда! Иди, отдай это своему Отцу или Святому Духу. Да поживее, а то явятся апостолы, и не за твоей душой, а за кое-чем другим, а их целых двенадцать!

Из последней двери выбежала монашенка, щеки ее горели:

— О, Господи, сестрица, у нас в монастыре завелся настоящий дьявол!

Обе монахини перекрестились двумя перстами.

— Вот вы и пришли, брат мой, тут мы вас оставим, — сказала сестра Мария, довольная, что ей не надо идти дальше.

Монах подошел к полуоткрытой двери.

— Ну и ну, монахиня Елена, что за шум? Странная вы, однако, узница! Вы же до смерти запугали своих тюремщиц.

— Кто вы, проклятый долгополый? Катились бы вы к черту, — взвизгнула, оборачиваясь, монахиня; в руках она держала деревянную миску, готовясь швырнуть ее содержимое в голову новоприбывшему.

— Полно, успокойтесь, монахиня Елена, я пришел как друг, — ответил святой отец, тщательно закрывая дверь и откидывая капюшон.

— Ах! Клянусь, это Воронцов…

— Остановитесь, дорогая Юлия, время для клятв еще не наступило. Мне горько видеть, что со времен счастливых дней в Дубино ваш запас слов отнюдь не улучшился.

— Если вы пришли, чтобы насмехаться надо мной, проваливайте, и поживее.

— Что вы, я преисполнен добрых чувств по отношению к вашей особе.

— О! Вы готовы убить собственную мать, лишь бы…

— Не понимаю, при чем здесь моя мать. Успокойтесь же, сядьте и дайте мне на вас посмотреть. Ах, честное слово, вы по-прежнему прекрасны, несмотря на это мрачное одеяние…

— Которое нещадно колется, и… посмотрите, что со мной сделали преображенцы, — воскликнула Юлия Менгден, срывая чепец и являя гостю свой гладко выбритый череп.

— Ба! Волосы уже начали отрастать, теперь вы похожи на юношу и стали еще притягательней, чем прежде.

— Полагаю, что вы взяли на себя труд переодеться монахом и приехать сюда из Петербурга не для того, чтобы поговорить о моей внешности, — сказала Юлия.

— Вы правы, дорогая, и я понимаю, как вам не терпится узнать, что привело меня сюда, — усмехнулся Воронцов, садясь рядом с Юлией Менгден и положив руку ей на бедро. Она вскочила, словно ноги ее коснулось раскаленное железо.

— Я ненавижу вас, Воронцов, — злобно прошипела она, — ненавижу, потому что видела, как ловко вы вертелись между царевной и регентшей, ненавижу, потому что вы выиграли и стали канцлером…

— Решительно, вы мне нравитесь все больше и больше. Ненавижу женщин вялых и безвольных. С вами, по крайней мере, не соскучишься.

— Зачем вы здесь, липкая жаба?

— А это, дорогуша, я вам скажу… после, — заключил Воронцов, и рука его двигаясь все выше и выше, плотно обхватила зад Юлии; от подобной ласки тело ее тотчас же напряглось. — Глядя на вас, дорогуша, мне в голову лезут всяческие штучки, к тому же мне кажется, что ваша ярость будет только способствовать их исполнению.

Юлия Менгден находилась в заключении несколько долгих месяцев.

Сначала она попыталась развлечься с послушницами, но эти дуры тотчас побежали и донесли обо всем настоятельнице; мужчин же она не видела столь долго, что уже начинала забывать их. Последним мужчиной, вызвавшим у нее прилив страсти, был Флорис. Тот самый Флорис, которого она люто ненавидела и одновременно, привыкнув к утонченному разврату, стремилась заполучить в свои объятия. Много ночей напролет она предавалась мечтам о том, каким изощренным пыткам она подвергнет этого мальчишку после того, как подарит ему неиспытуемые им доселе наслаждения. «О, прости… пощади… пощади…» — ей казалось, что она слышит его голос, видит, как он, обнаженный, падает к ее ногам, и тело его испещрено кровавыми рубцами от удара кнута.

Резким движением Воронцов откинул подол платья и в упор принялся разглядывать ее бедра. Она медленно развела ноги и иронически улыбнулась, увидев его смятение.