— «Навеки вместе», — взволнованно прочитала она.

Жуткая свинцовая тишина нависла над тремя молодыми людьми.

У Елизаветы кружилась голова. Ей хотелось привести в порядок свои мысли.

— Хорошо господа, а теперь ступайте во дворец. Завтра утром мы сообщим вам о своем решении. Граф де Вильнев-Карамей, мы поручаем вам шевалье, — проговорила она, особенно выделив последние слова. — Вы отвечаете за его жизнь.

— Ваше величество, слово дворянина: мой брат и я будем завтра на вашей коронации.

Елизавета взглянула на Флориса и хотела добавить… нет, сегодня вечером она больше не могла ничего сказать, не могла залечить его раны…

Она направилась к своей молельне.

— Мы хотим побыть одни, идите…

Это были слова царицы. Флорис и Адриан поклонились и, отступая, вышли.

…В «сорока сороков» московских церквей звонили в колокола. Все придворные в парадных русских костюмах ожидали императрицу в огромном зале Святого Георгия, который, несмотря на свою стометровую длину, в это утро казался на удивление маленьким. Флорис был бледен как смерть. Он стоял, прислонившись к одной из восемнадцати колонн, поддерживавших потолок. Нужен был весь авторитет Адриана и уважение к слову, данному его братом, чтобы он пришел на эту церемонию. Жорж-Альбер пытался развеселить его, но Флорис был по-прежнему мрачен и холоден. Адриан с беспокойством смотрел на него. Со вчерашнего дня Флорис не вымолвил ни слова.

— Флорис, злючка, вы не пришли сегодня ночью. О! Как вы красивы в боярском костюме, — восхитилась неслышно подошедшая Филиппа.

— Царица скоро появится, она просто великолепна, — добавила Генриетта.

— Не сомневаюсь, — с поклоном холодно отвечал Флорис.

— А как вы находите меня, Флорис?

— Древний русский костюм вам очень к лицу, Филиппа, — искренне ответил Флорис, — и Генриетте тоже.

Действительно, с двумя длинными косами за плечами, они были восхитительны. В ушах у них были огромные серьги, свисающие почти до самых плеч, а грудь обтянута красным сарафаном, спускавшимся на серебряную ферязь.

— Мадемуазель, я ваш слуга, — раздался голос Тротти. Маркиз был одним из немногих иностранных послов, сохранивших привычную европейскую одежду. — Друг мой, скажите, хорошо ли сидит на мне парик? Ах, видя вас таким красавцем, я начинаю жалеть, что не могу переодеться боярином, но, будучи на службе нашего короля, я обязан являть всем моду Версаля… Знаете, мне кажется, что подобное обращение царицы к Древней Руси является хорошим предзнаменованием. Конечно, очень жаль, что государыня сирота; она такая юная, а у нее нет ни отца, ни матери, ни дяди, ни брата, чтобы дать ей совет или просто поддержать… Но что с вами, вы все утро молчите, я вас не узнаю!

«Я обожаю Тротти, но иногда мне хочется его убить», — подумал Адриан.

— Наш вчерашний ужин был не слишком удачен, — спокойно ответил он вместо брата.

— А понимаю! Эта русская кухня очень тяжелая и не идет ни в какое сравнение с нашей. Адриан, как мне радостно видеть на вашей груди ленту Свитого Андрея! Я уже сообщил об этом в депеше королю. Сейчас его величество уже должен все знать об удавшемся заговоре. Императрица оказала мне честь, вручив свой портрет в рамке, украшенной алмазами. Но… Боже мой, Флорис, а где ваш орден?

— Я забыл его, а, может, потерял, — сухо бросил Флорис.

— Ах, клянусь моими предками, один из самых главных орденов России… Мне кажется, что сейчас я упаду в обморок. Поддержите меня, дети мои. Как можно слушать такое: «забыл или потерял!» Может быть, вы просто потеряли разум, шевалье? Но, граф, что случилось с вашим вечно дерзким братом? Какая муха его укусила, или, как сказал бы ваш Ли Кан, какой дракон о пяти ногах? Я… О! Мое почтение, господин граф Воронцов, — пробормотал Тротти, заметив, что возле них стоит вице-канцлер. Тихо подкравшись, он прислушивался к их беседе.

— Господин чрезвычайный посол, прошу меня извинить за вторжение, но я прибыл от ее императорского величества за господами шевалье и графом де Карамей, которые являются участниками торжественного кортежа. Конечно, если господа об этом не забыли…

— Несчастный, вы же не можете идти туда без вашего креста.

— Полагаю, что ее величество не станет требовать столь строго соблюдения этикета от господина де Карамей: он иностранец и может не знать наших обычаев.

Флорис побледнел от такого замаскированного оскорбления, но тут быстро вмешался Адриан.

— Мы благодарим вас за вашу предупредительность и следуем за вами, граф Воронцов, и также за вами, господин Бестужев, — добавил он, любезно кланяясь другому канцлеру, стоявшему в нескольких шагах от них и судя по его виду все слышавшему.

Тротти посмотрел им в спину и пробормотал:

— Мы наверняка ошибались… Разве можно что-нибудь изменить в России? Эта парочка, Воронцов и Бестужев, напоминают мне Миниха и Остермана, это совершенно одно и то же.

Тротти был бы весьма удивлен, если узнал, что его мысли полностью совпадают с мыслями Ли Кан Юна. Но с памятной ночи в Шлиссельбурге все смешалось в голове маркиза…

— Идемте, мои юные друзья, возьмите меня под руки и пойдемте навстречу императрице.

Жорж-Альбер захотел последовать за ними, но вовремя вмешался Федор и схватил обезьянку за шиворот. Увы, Жорж-Альбер имел репутацию озорника.

На Соборной площади толпилось множество народу; все хотели видеть знаменитое «красное крыльцо», которое находится слева от Грановитой палаты.

— Ах! Вот она, наша матушка!

Простолюдины опустились на колени, бояре истово крестились. Елизавета вышла из «святых сеней» и остановилась на верхней ступени. На ней было широкое платье из тонкого, затканного золотом сукна. Кокошник в форме огромной диадемы подчеркивал утонченные черты ее лица. Широкое золотое шитье, изукрашенное драгоценными камнями, обнимало ее запястья. В этом костюме, который носили царицы в далеком прошлом, Елизавета словно сошла с миниатюры византийской рукописи. Рядом шел митрополит, держа знаменитый скипетр. Их окружали рынды, одетые в белое и с алебардами на плечах. Флорис и Адриан шли среди двух десятков привилегированных бояр. Бледный как смерть Флорис держал в правой руке массивный золотой шар: он должен был вручить его императрице. Он чувствовал, как рука его дрожит, а сердце наполняется яростью. Разумеется, утром Елизавета ничего не сказала братьям. Да она и не могла этого сделать!

«О! Бежать… скрыться! Она из жалости приказала мне остаться», — с горечью твердил про себя Флорис.

Адриан бросился к нему.

— Осторожней, Флорис, ты чуть не уронил державу.

Процессия вошла в собор. В узком кафтане из серебряной парчи, подпоясанном персидским поясом, расшитым драгоценными камнями, в надвинутой на глаза собольей шапке с атласным верхом, Флорис не слышал, о чем взволнованно шептались в народе, когда он проходил мимо. Слова, брошенные вчера Бутурлиным, сегодня были подхвачены мужиками:

— Царская кровь.

— Посмотрите на молодого барина, в нем царская кровь.

— Он «посланец», призванный охранять нашу матушку.

В русской земле у молвы быстрые ноги.

Двери Успенского собора закрылись.

— Господи, храни царицу!

— Господи, защити Россию!

Патриарх сделал знак. Настала очередь Флориса. Словно во сне приблизился он к трону. Елизавета застыла между двух икон: Богоматери и Святого Спаса. Преклонив колени, Флорис — как ему было сказано накануне, — опустил глаза и протянул ей золотую державу.

Ему показалось, что он услышал: «Спасибо, Флорис».

Он вздрогнул и поднял голову. Елизавета походила на статую. Да и что она могла сказать сейчас, облаченная в тяжелое парадное одеяние со всеми царскими атрибутами: короной Владимира, которой митрополит только что увенчал ее голову, знаменитыми золотыми царскими бармами, с державой и скипетром в руках! Флорис вернулся на свое место. Чудные низкие голоса взлетели к сводам собора. Сердце юноши сжалось. О! Это русское пение надрывало ему душу! Он сжал руку Адриана: