— Корпус накормлен, ваше превосходительство, лошади обеспечены овсом, как и положено, в должной мере и степени.

Рооп молчал. «Накормлены… А горячей пищи не было со вчерашнего дня, так как обозы и кухни отстали на целый переход», — подумал он, но молчал.

И Орлов молчал, и другие, — стоит ли портить все из-за каких-то щей или каши?

— А как вы полагаете, генерал Рооп? — допытывался Самсонов, недовольно нахмурив густые темные брови: явно не удовлетворен ответом Артамонова.

— Шестая, равно как и пятнадцатая, кавалерийская дивизия не видела горячего со вчерашнего вечера. Овес лошади доедают. Я послал своих интендантов к обозам, быть может, поторопят, хотя это — двадцать верст.

Самсонов стал темнее тучи, опустил голову и, стрельнув в Артамонова злыми глазами, сказал, обращаясь как бы к Александру:

— Штабс-капитан, прошу вас скакать в хвост колонны к полковнику Крымову — он там хлопочет — и передать ему, чтобы поторопил обозы всех разрядов. — Он погладил рукой по стволу орудия, из которого стреляли, и продолжал: — Хорошо придумали батарейцы. Шрапнелью надежнее, конечно, впредь не будут соваться с такой мишенью. Наглецы.

— Разрешите исполнять ваше приказание, ваше превосходительство? — спросил Александр. — Поставлю орудие и поскачу.

— Ставьте. А поскачете, когда приведут пленных, коих определенно уже захватили наши, — я послал наряд, — сказал Самсонов.

Александр скомандовал:

— Разворачивай вправо! Лишние угоны убрать!

Самсонов наблюдал, как ставится орудие на место, в строй, как прислуга четко, без суеты и даже степенно делает свое дело, и негромко говорил Артамонову и Роопу:

— Видите? Без шума, без суеты. Если так будет и на позициях, да еще будет такая же меткость стрельбы, мы с вами, господа, можем быть спокойны.

И пошел к другим упряжкам и орудиям, к пулеметным пароконным упряжкам, рассматривая казаков и солдат, щупая бока лошадей, заглядывая в зарядные ящики, как будто снаряды подсчитывал, и неожиданно сказал одному солдату, что возился возле лошадей третьего орудия:

— Братец, а покажи-ка мне свои сапоги! Сапоги, подошвы то есть.

Солдат растерялся, но быстро нашелся и сказал:

— А чего их смотреть, ваше превосходительство, как в них чуть душа держится? Как бы дневочку разогрешили — вот тогда они пришли бы в самый аккурат, право слово. По такой по пустыне разве же сапог надолго достанет? Все ведьмы, должно, толкли ее, клятую эту дорогу, своими ступами и нам под ноги кинули, рази их гром.

Самсонов спросил:

— Как фамилия-то ваша, служивый?

— По-уличному — так Степанчиковы, а как по метрикам — так Ефим Степанов Журавлев, ваше превосходительство, извиняйте за бестолочь.

Самсонов подозвал Филимонова, генерал-квартирмейстера штаба армии, и сказал:

— Дневку просят нижние чины, а мы ее позволить не можем. Посему, перед границей, прикажите интендантам побеспокоиться об обуви. Или о починке износившейся. В таких сапогах далеко не уйдешь.

— Слушаюсь. Постараюсь кое-что сделать. Хотя, как я вам изволил докладывать, новых сапог недостает.

— Да нам и не надоть новых, вашесходительство, нам бы дневочку, а хоша бы половинку только, и все будет в аккурате, — сказал солдат. — А новых для такой дороги, черти бы на ней ездили, разве настачишься? Горы не хватит, право слово.

Самсонов с уважением посмотрел на него, качнул головой и произнес:

— Скромная душа русского человека, Ефим Журавлев. Но сапоги все равно надо чинить, если новых не выдадут.

— Починим, починим, вашесходительство, у нас все есть: шила, дратва, подметки и все такое, дневочку бы только исхлопотали, вашесходительство, а?

— Сие от нас не зависит, Степан Журавлев, но мы будем просить ставку фронта дать нам дневку, — сказал Самсонов. — А за ваши слова — большое вам спасибо. За вашу скромность, за хозяйственность и расчетливость.

Журавлев сказал по-хуторски просто:

— Не стоит благодарности, вашесходительство. На то мы и есть служивые. Есть, — значится, есть, нет, значится, — обойдемся на первый случай. Так что не извольте беспокоиться.

В это время конвой пригнал пленных с дирижабля, и Самсонов расстался с солдатом и подошел к пленным. Их было пять человек, все — офицеры, выбритые до блеска кожи, холеные и надушенные какими-то духами, от которых Самсонов даже поморщился.

Офицер конвоя доложил:

— Пленных захвачено пять, ваше превосходительство, шестой выбросился, помешался, как они говорят, — кивнул он на пленных. — Все офицеры, обер-лейтенант говорит по-русски.

Самсонов обратил внимание, что пленные офицеры все время крутят головой и наблюдают за казаками-конвойными, косят глаза на их пики, которые торчали возле ног их владельцев, и хотя держались внешне гордо и с великим достоинством, однако в глазах виден был испуг необыкновенный, словно их привели на казнь.

— Господин генерал, — неожиданно обратился к Самсонову обер-лейтенант — огромный, белявый и длинношеий, — вы не имеете прав стрелять дирижабль орудие, потому дирижабль не есть оружие нападения, а есть воздушный аппарат наблюдения.

Офицер конвоя сообщил:

— На цеппелине было четыре пулемета и много гранат.

— Это есть себе защита, господин генерал, — не унимался обер-лейтенант, бегая растерянным взглядом из стороны в сторону.

Самсонов раздраженно оборвал его:

— Прекратите паясничать, обер-лейтенант. Пулеметы и гранаты еще не значились ни в одной армии как оружие наблюдения… С какой целью и откуда вы прилетели?

Обер-лейтенант переглянулся со своими сослуживцами, как бы спрашивая: говорить или не говорить? И, помявшись, ответил на чистом русском языке:

— Прилетели из-за Нейденбурга с целью рекогносцировки, господин генерал. И задержки ваших войск, если это окажется возможным, или произведения паники.

— Кто захватил наш город Млаву?

— Семидесятая ландверная бригада генерала фон Унгерна. Она получила приказ оставить Млаву ввиду превосходства ваших сил, которые направляются к нашим границам, но Унгерн не хочет оставлять город.

— Кто еще защищает ваши границы здесь, на юге? — продолжал допрос Самсонов.

— Только войска генерала фон Унгерна. Выше его — двадцатый корпус генерала фон Шольца. Где именно он, мы не знаем.

— Какие ваши силы противостоят нашей первой армии?

— Семнадцатый корпус генерала фон Макензена, первый армейский генерала фон Франсуа, первый резервный генерала фон Белова.

— Благодарю. Можете быть свободны, — сказал Самсонов и повернулся уходить, да обер-лейтенант почти умоляюще спросил:

— Господин генерал, а ваши казаки пиками нас…

— Оставьте глупости, обер-лейтенант, и не выдумывайте сказок. Мы с пленными не воюем… Увести их. Генерал Филимонов, допросите более обстоятельней, — а когда пленных увели, сказал Роопу и Артамонову: — Представьте еще к награждению: поручика Листова — Георгием четвертой степени, командира взвода — Георгием четвертой степени, фейерверкера — медалью святой Анны, заряжающего — тоже… Вам, генерал Рооп, — завтра выбить Унгерна из Млавы налетом кавалерии, гусар — в частности. Можно клястицких.

— Слушаюсь, — козырнул генерал Рооп.

А Самсонов подошел ближе к нижним чинам и сказал:

— Тяжка ваша дорога, братцы, вижу, но теперь уже ничего не поделаешь, и приходится расплачиваться за ротозейство и бездарность некоторых чиновников. Потерпите еще сутки, и мы будем у границы Восточной Пруссии. Россия вверила нам тяжкий, но почетный труд — воинский долг: защиту родимой земли от вековечного врага, кайзера Вильгельма Второго, который точит против нас нож еще с пятого года. Идите же на геройский подвиг этот, несмотря ни на что, и пусть бог благословит ваш нелегкий ратный путь. Спасибо еще раз, братцы, за доблесть и долготерпение ваше. С богом — в путь-дорогу! — заключил он негромким, слегка охрипшим от дорожной жизни голосом.

Колонна солдат и казаков ответила ему дружным: «Рады стараться, вашесходительство» — и задвигалась, зашумела голосами командиров, загудела орудийными упряжками и колесами и двинулась вперед чеканным шагом, будто на параде. А казаки даже затянули свою походную песню, и она полилась над дорогой звонко и красиво.