И Орлов поскакал на рыжем мерине к артиллеристам. И действительно, на батареях не увидел и половины офицеров.

Его уже ждали, предупрежденные генералом Мингиным, и попросили помочь раненому корректировщику-наблюдателю, что сидел на макушке огромного ветряка, и Орлов отправился на ветряк. И не успел хорошенько осмотреть позиции противника, как заметил: на опушке леса, вернее, подлеска показались два бронированных автомобиля, видимо только что прибывшие. И возле них засуетились серые фигуры.

«С моторами что-то случилось? Или рассматривают наши позиции?» — подумал Орлов и передал по телефону на первую батарею:

— Впереди, на кромке подлеска, у противника появились блиндированные автомобили. Два. Видимо, готовятся к атаке… Прикажите: двум орудиям, залпом, бризантными гранатами, по одному выстрелу, по моей команде. — И, прикинув расстояние, назвал команду: — Прицел четырнадцать, трубка — на удар, два снаряда — огонь!

Через минуту грянуло подряд два выстрела, и тотчас же возле правого автомобиля вздымился столб земли, а второй столб пришелся по подлеску. Правый автомобиль как бы осел и стал ниже, но левый остался невредим.

Орлов скорректировал:

— Прицел тринадцать, трубка та же, один снаряд — огонь!

Батарейцы дали еще один выстрел, однако автомобиль успел скрыться в лесу, хлопотавшие возле него солдаты бросились врассыпную, а некоторые остались лежать на земле. Атака не была начата, однако ненадолго. Вскоре тяжелые немецкие орудия вновь начали обстрел окопов генерала Мингина.

Орлов повел биноклем по сторонам, заметил слабые дымки от выстрелов и определил: гаубицы противника были от своей пехоты саженях в двухстах. И подумал: «Эх, вот бы сюда бригаду Штемпеля! Одним рывком с фланга, лесом, можно было бы атаковать позиции гаубиц и захватить их. Да бригады и не потребовалось бы, достаточно было бы двух эскадронов. Скоты с пиками, увезли свои шкуры в тыл, пользуясь слабым характером генерала Мингина», — возмущался он и попросил поручика, заменившего убитого командира батареи, узнать по телефону у генерала Мингина, нет ли у него в резерве двух эскадронов, но поручик не решился спрашивать, и Орлов, спустившись с ветряка, позвонил на командный пункт сам.

Однако генерал Мингин сказал, что у него нет вообще никаких резервов кавалерии, и предупредил:

— Противник может начать новую артиллерийскую атаку, хотя уже вечереет. Прикажите артиллеристам ответного огня не открывать, поберечь патроны на случай атаки наших позиций вражеской пехотой. Смотрите внимательно, не появится ли второй блиндированный автомобиль немцев. Он может наделать паники.

— Слушаюсь, — произнес Орлов разочарованно и передал приказ поручику, добавив от себя: — В случае если немцы начнут стрелять по нам прицельно, отводите орудия на новые позиции. Если появится второй блиндированный автомобиль противника — предоставьте его мне.

Действительно, вскоре немцы открыли артиллерийский огонь, в том числе и из тяжелых орудий, но батарей бригады он не достигал и вреда не приносил. Генерал Мингин приказал отвести передние части полков немного назад, и они не особенно пострадали. Однако и то, что снаряды тяжелой артиллерии ложились то справа, то слева позиции бригады, а иные и попадали в расположение пехоты и вздымали все, что было на этом месте, под облака, производило удручающее впечатление. Цепи солдат ползком пятились назад еще более, когда снаряды угождали в цепь и когда вместе с землей в воздух летели части человеческих тел, — ближние к разрыву солдаты шарахались в стороны, прятались в воронки, и их никакая сила не могла оттуда поднять и заставить занять свое место в цепи, лежавшей в наскоро отрытых окопчиках.

Но едва артиллерийская канонада противника утихла и из окопов и из-за леса поднялась пехота его и колоннами пошла в атаку, как солдаты генерала Мингина тотчас же заняли основные свои окопы.

Орлов видел все это в бинокль и похвалил командовавшего всеми усатого фельдфебеля: молодец, ловко придумал, а сейчас, очевидно, поведет солдат в атаку.

Так оно и получилось: когда офицер поднялся из окопов и, выхватив шашку из ножен, высоко поднял ее и подал команду, за ним поднялся усатый фельдфебель, перекрестился, что-то сказал солдатам, очевидно: «С богом, братцы, пошли», — так понял его Орлов, — и, взяв винтовку наперевес, повел свою роту в контратаку. И тогда за ними с офицером поднялись другие командиры, поднялись соседние роты и нескончаемой шеренгой двинулись навстречу противнику.

Артиллерия обеих сторон умолкла, и воцарилась тишина такая, что Орлов отчетливо услышал, как неподалеку поют пичуги, и посмотрел на небо: жаворонки ли степные вздумали резвиться в такой смертный час? Но никаких жаворонков в небе не было, а были черные облака дыма и пыли после артиллерийской канонады, и еще был рыжий кружочек солнца.

Между тем цепи солдат русских и немецких сближались, и уже послышались бравурные песни неприятельской пехоты — шумные, залихватские, полные небрежения ко всему сущему, шедшей с засученными рукавами серых мундиров, с высоко поднятыми головами в покрытых материей шишкастых касках, с винтовками, вытянутыми далеко вперед, будто русские были на расстоянии удара.

И когда раздалось могучее русское «ура», цепи солдат как бы напружинились, вытянулись и убыстрили шаг, выставив вперед винтовки парадным шагом, четким и широким. За ним то же сделал усатый фельдфебель, часто оглядывался, что-то бросал солдатам подбадривающее и вдруг остановился, подождал переднюю шеренгу и, взяв за руку белого, как ковыль, парня-солдата, у которого почему-то не было фуражки на голове, повел его рядом с собой, а потом снял свою фуражку, надел на его белую голову и похлопал по плечу, видимо подбадривая.

И в это время цепи обеих сторон сблизились и как бы остановились, песни стихли и все замерло и умолкло в ожидании самого главного, страшного, смертельного.

Орлов видел в бинокль, как белявый молодой солдат остановился в нерешительности, поотстав от фельдфебеля, и оказался в одиночестве, так как шеренга солдат прошла мимо него, и он как бы разрезал ее на две части и что-то решал и озирался вокруг быстро и настороженно, но вокруг были такие же, шедшие следующими шеренгами. И они подхватили его своим движением и как бы понесли по воздуху навстречу бою, так что белявый солдат не мог и повернуться, ибо окружен был другими со всех сторон, шедшими крупным шагом вперед, в атаку.

И белявый солдат занял место в шеренге и пошел, пошел и даже побежал, догоняя своего командира с непомерно большими усами, фельдфебеля.

И догнал. Когда уже начался штыковой бой.

Орлов хорошо видел в бинокль: солдат был, оказывается, не робкого десятка и хоть не колол штыком неприятелей, однако же успевал отбиваться от них винтовкой с завидным проворством и ловкостью. Орлов даже восхищенно качнул головой: однако же парень — не лыком шит. И норовит все время не подпустить немцев к ротному, по-прежнему бывшему впереди своих солдат тоже с винтовкой в руках, хотя возле него был фельдфебель, успевавший колоть, отбивать выпады противника, подставлять свою винтовку под винтовку немца всякий раз, когда тот замышлял проткнуть ротного.

И Орлов поморщился в отвращении и подумал: запретить надо такой бой, слишком бесчеловечный он, кровавый и напоминает действительно бойню, где скотину убивают вот таким прямым ударом ножа…

Но бой длился недолго: немцы, вообще не любящие таких атак, отхлынули назад, защищаясь, потом некоторые побежали, выйдя из боя, за ними то же сделали другие, потом дрогнула вся цепь атакующих — и через считанные минуты уже отступала вся масса, серая, как пыльная дорога, почему-то пригибаясь, будто по головам могли стрелять вдогонку, а иные — бросив и винтовки, и ранцы, и даже шишкастые каски.

Орлов потерял из вида усатого фельдфебеля, а когда нашел его в окулярах бинокля — увидел: фельдфебель, опираясь на винтовку, поддерживаемый белявым солдатом, ковылял в тыл, окровавленный с головы до ног, и еще что-то, видно, кричал другим раненым и грозился кулаком кому-то там, на передовых позициях.