Тут какая-то каланча отбила три раза монотонно и печально, как пономарь отбивает по покойнику.

Бугров думал: «Все ясно: над второй армией нависла страшная угроза катастрофы. Успеет ли он, Бугров, доехать до Петербурга? И успеет ли Сухомлинов помочь?»

Бугров как бы очнулся от тяжких дум и сообразил: три часа ночи. Далеко за городом, поверх крутых черепичных крыш, загоралась кроваво-красная полоска зари.

Загорался новый день.

— Вот наступает и новый день. Истребления людей… — услышал он позади себя голос Андрея Листова.

Какой-то проснувшийся звонарь тоже ударил в колокол, и он бойко прозвонил два раза и умолк, но потом спохватился и продребезжал визгливо и нерешительно, и получилось: не два и не три. Просто — ночь.

Темная, тревожно-молчаливая.

Чужая ночь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Генерал Людендорф торопился, генерал Людендорф лютовал и набрасывался на всех: на штабных офицеров, требуя от них точнейших сведений о противнике, на командиров корпусов, требуя от них безукоризненного исполнения приказов штаба армии, на телефонистов и телеграфистов, не могших связаться с корпусами, на разведчиков, не способных доподлинно разузнать, что делают и что намерены делать русские на правом и левом своих флангах, но все было тщетно: двадцатый корпус Шольца топтался на месте, а сам Шольц все требовал и требовал подкреплений, хотя был достаточно усилен бригадами Унгерна и Мюльмана да еще с севера к нему на левый фланг подходила дивизия Гольца.

Однако Шольц привык отступать, все время отступал и не торопился наступать. Более того: узнав, что русские что-то замышляют в районе Хохенштейна, и получив сведения, что тринадцатый корпус Клюева идет на поддержку пятнадцатому корпусу Мартоса, Шольц приказал третьей подчиненной ему резервной дивизии Моргена развернуться на линии Хохенштейн — Рейхенау, тридцать пятой резервной дивизии Шметтау из Торна, вместе с бригадой Унгерна и двадцатой ландверной бригадой Герцбергера, развернуться у Мюлена и окопаться, приготовившись к обороне, и тем не только не выполнил приказа об атаке русских, но фактически от нее отказался, заявив по телефону в штаб, что противник сильнее его наполовину, хотя дело обстояло как раз наоборот: против его трех с половиной дивизий русские имели пять полков.

И первый армейский корпус Франсуа еще не сосредоточился полностью в Монтово, и Франсуа всячески оттягивал сроки наступления против первого корпуса русских под тем предлогом, что еще не прибыла вся тяжелая артиллерия корпуса.

И корпуса Белова и Макензена уже два дня не подают о себе никаких известий, что делают и чем занимаются, хотя получили ясный приказ: атаковать шестой корпус русских в районе Бишофсбурга и отогнать его подальше к границе.

Вырисовывалась грозная перспектива: еще день-два — и задуманная атака левого крыла Самсонова, наиболее сильного, нацеленного на Берлин, вообще может не состояться, ибо за это время кавалерия хана Нахичеванского может настигнуть тылы восьмой армии с севера, войти в соприкосновение с корпусом Клюева в районе Алленштейна, и тогда русские первый резервный и семнадцатый корпуса Белова и Макензена отрежут от всей остальной армии. И тогда затея с маршем Макензена на юг, против Благовещенского, окажется бессмысленной, тем более что Благовещенский, если Макензен даже и отгонит его от Бишофсбурга, не станет же сидеть сложа руки, вместе с кавалерийской дивизией Толпыго, и ответит контратакой при одновременном возможном ударе со стороны второго корпуса Неманской армии, как наиболее близкого к полю сражения. Что станется с корпусом Макензена — гадать не придется.

И над восьмой армией на некоторое время навис призрак Притвица, и даже Людендорф, коему дерзости, если не авантюризма, не занимать было, встревожился: а быть может, зря он приказал Макензену и Белову, в целях содействия Шольцу, сняться с восточных позиций, оголив фронт перед Ренненкампфом до предела и оставив там всего только две бригады? И не лучше ли было Белову стоять в Растенбурге и не пускать второй русский корпус на соединение с шестым корпусом Благовещенского? А корпус Макензена оставить против центра Неманской армии и сдерживать ее четвертый корпус Алиева, буде он тоже направится к Бишофштейн — Алленштейну, на соединение с центральными корпусами Самсонова? А тем временем попытаться все же прорвать левый фланг Самсонова и создать ему угрозу клещей, чтобы вынудить к отходу к границе? Тем более, что вот-вот прибудут пока Два корпуса с запада, резервный гвардейский и одиннадцатый, да еще Саксонская кавалерийская дивизия? А затем, отогнав Самсонова к границе, совместно с этими свежими силами, ринуться на Ренненкампфа и изгнать его из пределов Восточной Пруссии?

Людендорф-генштабист чувствовал: так было бы спокойнее и надежнее и нечего было бы рисковать предельно, вплоть до явной авантюры, как сказал Генденбург, но Людендорф — солдафон и идолопоклонник победного молниеносного марша германского оружия, познавший успех такого марша на Западном фронте, не хотел и думать, что он ошибся, или просчитался, или зарвался, и ничего иного и слышать не хотел, кроме одного-единственного: атака и только атака Самсонова всеми силами, со всей энергией и решимостью, в особенности — его левого фланга и центра, не считаясь ни с чем, и требовал от корпусных командиров беспрекословного исполнения директив штаба армии, то есть его собственных, хотя и подписанных командующим.

Вот почему он кричал сейчас в трубку полевого телефона командиру семнадцатого корпуса Макензену, наконец позвонившему в штаб после трехдневного молчания и неизвестности.

— …Вам было приказано наступать на Бишофсбург с целью, совместно с первым резервным корпусом Белова и шестой ландверной бригадой Крамера, атаковать русский шестой корпус, где бы вы ни встретили его, чтобы помешать его соединению с левым флангом Неманской армии Ренненкампфа или с тринадцатым корпусом русских, который идет на Алленштейн и может занять его в самые ближайшие часы, ибо там никого из наших нет, а вы — мало того, что не даете о себе знать три дня, еще целые сутки, оказывается, торгуетесь с Беловым, как румынские цыгане, куда кому идти. Безобразие! Да еще бросили свою тридцать пятую дивизию и подставили под тяжелую атаку Благовещенского вашу тридцать шестую дивизию. И бригаду Крамера подставили, и она понесла большие потери. Безобразие, фон Макензен!

— Экселенц, я прошел с тридцать шестой дивизией за сутки пятьдесят километров, чего не делает кавалерия, и разбил дивизию русских. Разве это плохо? — оправдывался Макензен.

— Я не говорю о том, что это — плохо. Я говорю о том, что вы должны были преследовать русских и гнать их за линию Ортельсбург — Пассенгейм, а Белов должен идти на Алленштейн…

— Но Белову удобнее идти на юг, а на Алленштейн удобнее идти мне, — настаивал Макензен. — С рапортом об этом я и послал к вам офицера на аэроплане. Позвонить вам я не мог, так как телеграфисты в панике давно разбежались и бросили все в хаотическом состоянии, в ожидании атаки русских.

— Офицера вашего я не видел, и видеть его у меня нет необходимости. Выполняйте то, что вам приказано. Повторяю: судьба сражения с Наревской армией Самсонова решается на нашем правом фланге, ибо здесь сосредоточены ее главные силы, нацеленные на Берлин, а не под Ортельсбургом… Что-о? Ортельсбург горит? Ну и что? Это ландверам приказано поджечь его, чтобы русские не укрылись в нем при отступлении, и мне смешны ваши слезы, Август Макензен. С каких пор вы, немец, стали предаваться сантиментам? Срам.

Все время молчавший Гинденбург негромко сказал:

— Эрих, передайте фон Макензену, чтобы он шел на юг.

Людендорф передал:

— Командующий приказывает вам идти на юг, на Пассенгейм, Белов пойдет на Алленштейн. Прекратите торг с Беловым и преследуйте Благовещенского. И не дайте ему возможности занять Пассенгейм. И хорошенько смотрите, что делается у вас в тылу: второй русский корпус находится от вас всего в полутора переходах — и всякое может случиться. Вы можете атаковать фланг Клюева — с востока, а Белов — с севера и отогнать его от Алленштейна, и тогда корпус Мартоса останется один в центре.