— Мое почтение, хозяин! — громко сказал незнакомец и, заметив, что Храпчук, занят едой, прибавил: — Хлеб да соль!

Машинист оглядел гостя. Не зная цели прихода семеновца, старик ответил суховато, сдержанно:

— Здорово, служба! Зачем пожаловал?

— Не дашь ли, хозяин, топоришка какого? Вот устраиваемся у твоей соседки на жилье, а струмента маловато…

— Топор найдется… Садись-ка, служба, чай пить. Домашний, он вкуснее казенного! Или, может, атаман вас по утрам какао потчует?.. Откуда будешь?

Бородач шагнул от порога.

— С Аргуни… Какаву эту отродясь не пил, а чайком побаловаться можно!

«Про атамана умолчал», — заметил про себя Храпчук. Казак проворно снял шапку, полушубок и прошел к столу.

— Калистрат Иванович Номоконов! — представился семеновец. — А тебя как звать-величать?

Хозяин назвался и потрогал на груди казака георгиевский крест.

— Ты, я вижу, в героях ходишь. На германской побывал? Да ты садись!

— Только-только из этого пекла! — Номоконов посмотрел в передний угол и, не найдя иконы, перекрестился на самовар, сел.

Храпчук налил ему чаю в большую железную кружку.

— Бобылем живешь? — спросил казак.

Машинист вздохнул.

— Старуха давно на том свете, дети в разных краях. А я один с «компашкой» маюсь.

— Это кто ж такой? Родственник, что ли?

Храпчук засмеялся.

— Паровоз! Лет сорок, мне родня!.. Так, говоришь, приходилось немца бить?

— И немца бил, и этого, как его, — казак хлебнул горячего чая, — австрияка рубил!

Храпчук облокотился на стол, внимательно посмотрел на гостя, подумал: «Знавал я на Аргуни порядочных людей… Пойду напрямик».

— Значит, всяких врагов русского народа бил. А кого теперь рубить собираешься?

Казак поставил кружку.

— Горячо, паря!

На вопрос не ответил. Храпчук заговорил снова:

— Вы, казачки, на нашем брате здорово руку набили. В девятьсот пятом так же вот приезжали к нам царевы слуги. Нагайками угощали, у меня на спине рубец долго держался… Да и свинцом кое-кого накормили.

Номоконов, слушая хозяина, отодвинул от себя кружку.

— Куда гнешь? — спросил он.

Храпчук взял в руки столовый нож, повертел его, бросил на стол.

— А я спросить тебя хочу, Калистрат Иванович, в кого стрелять будешь? Опять же в нашего брата, рабочего?

Поглаживая бороду, гость сказал:

— Шебутной ты, хозяин, неспокойных кровей! Тебе жизни своей не жалко… При семеновском казаке да эдакие слова говоришь! Теперь ведь простые права: раз, два — и к стенке.

Старый машинист не шелохнулся.

— У меня, Калистрат, борода больше твоей и седины хватит. Меня стенкой не запугаешь, я смерти в глаза не раз смотрел. Не рубанешь ли ты меня первого для почина?

— Седины много, а котел работает не шибко! — в голосе Номоконова прозвучала обида. — Казак-то, он ить не одинаковый! Загляни ко мне в душу, кто я? Сызмальства на богатых казаков ворочаю. Не клади нас, паря, на одну полочку!

— Я и не кладу! — Храпчук снова придвинул казаку кружку. — А ты пей, не брезгуй рабочим чаем… Если ты на богатеев всю жизнь горб гнул, то почему же к Сергею Лазо не пошел? Ваши, аргунские, к нему целыми полками примыкали и на Даурский фронт против атамана двинули, даже домой не завернули. Вот какая арифметика, Калистрат!

Казак допил чай, перевернул кружку.

— Благодарствую!.. С фронта германского как мы в родные станицы рвались! Надоело три года вшей кормить. До Читы докатились, а тут агитаторы говорят: «Поворачивай!» — «Куда поворачивать?» — спрашиваем. «На войну!» — «Иди с ней, с войной-то, подальше!» Да по домам наши станишники и рассыпались. Я ить не шибко в политике кумекаю… Разбежались по домам, а дома в бане как следует попариться не успели. Завернул нас атаман. Разберись тут, кто против кого! У самого Семенова родной брат к красным подался. Вот тебе и арихметика!

Храпчук ухмыльнулся.

— Худо твое дело, Калистрат! То царю-батюшке служил, то к паршивому атаману перекинулся!

— Весна скоро, домой бы! — сказал Номоконов, думая о чем-то своем.

Хозяин отхлебнул чаю.

— С атаманом связался, скоро домой не попадешь!

Казак насторожился.

— С кем же мне связываться? Лазо теперь далеко!

— Поживем — увидим! — обнадеживающе произнес Храпчук. — Надолго вы к нам?

— Кто ее знает! — казак пожал плечами. — Говорят, в ваших лесах бандит какой-то объявился из матросов, людей забижает. Поймать его велено!

Казак значительно посмотрел на Храпчука, погладил бороду.

— Ну, лови! — засмеялся машинист. — Матрос теперь по тайге плавает, а она, как море, — широкая, раздольная… А может, его и ловить не надо. Вдруг он забижает тех, на кого ты с малых лет ворочал? Как думаешь, Калистрат?

Номоконов начал собираться.

— Разговор у нас с тобой большой, сразу все не разберешь, а меня, наверное, потеряли. Прощевай, хозяин! За чай и за топор спасибо.

— На доброе здоровье!

Машинист проводил казака до ворот.

— Заходи по-соседски, служба!

— Там видно будет! — уклончиво ответил бородач.

Пока Костя, вернувшись из школы, попил чаю, натаскал в избу дров, загнал корову в стайку и задал ей сена, на дворе окончательно стемнело. За станцией над горой показался месяц. Густо высыпали звезды. В поселке топились печи, над Заречьем вырос целый лес из дымных столбов.

В кухне, над обеденным столом, горела лампа. Было тихо. Отец после длительной поездки крепко спал, мать укладывала малышей. Костя прошел на цыпочках к книжной полке, взял стопу журналов «Жизнь» и сел под лампой. Не успел он открыть первый журнал, как в закрытый ставень постучали. Костя вздрогнул.

— Кто? — спросил он, придвигаясь к окну.

— Костя, выходи скорей!

Костя выскочил во двор, одеваясь на ходу. У ворот стоял Пронька.

— Бегом к Кузе! — сказал он. — Там узнаешь, зачем. И Верке передай, а я за Индейцем слетаю да за Васюркой.

В избе у Зыковых стоял полумрак. Маленькая лампа светила тускло. Дядя Филя часто вывертывал фитиль, язычок пламени увеличивался, стекло покрывалось копотью, но проходила минута, и огонек снова уменьшался, фитиль потрескивал, должно быть, керосин был с водой.

— Все? — дядя Филя поднял над собой лампу, оглядел собравшихся.

— Все, да не все! — сказал Костя. — С нами Шурки давно нет, вот что плохо!

Дядя Филя вывернул фитиль побольше, ребята увидели его чисто выбритое лицо, с короткими торчащими усиками.

— По-моему, он здесь!

Ситцевая занавеска, натянутая между печкой и стеной, зашевелилась, из-за нее показался белокурый паренек. Все с шумом сорвались со своих мест, наперебой жали ему руки.

— Леди и джентльмены! — сказал Шурка. — Лидия Ивановна всем вам шлет привет и желает хорошо учиться!

Эдисон был в военной, как у дяди Фили, гимнастерке, в галифе цвета хаки (ребята еще раньше знали, что изобретатель выменял их у чехов на молоко) и в бурятских унтах с загнутыми носками. Широкий солдатский ремень охватил его ладную крепкую фигуру. Ремень скрипел и пах новой кожей.

— А винтовку тебе выдали? — не выдержал Индеец.

— У меня на вооружении карабин, — важно и вместе небрежно ответил Шурка. — Помнишь, когда нашего Ваню провожали, я такой же нес?

— Дай подержать! — попросил Ленька.

— Чудак рыбак! — солидно, как взрослый, ответил Шурка. — Я же в разведке, на показ, что ли, возьму с собой.

— Хватит, хватит! — успокаивал дядя Филя ребят. — Лясы точить нам некогда, хлопчики! Давайте Шурке помогать!..

А как помогать — солдат объяснил. Костя сейчас же пойдет на Гору. Если около станции или на путях его остановит патруль, то он скажет, что идет в контору узнать, когда и с каким поездом отправляться отцу в очередной рейс. Проходя мимо японского продовольственного склада, нужно приметить, сколько на ночь выставлено часовых. Вера должна отправиться в Теребиловку и постучать в крайнее окно дома, в котором была когда-то лавка купца Хайбуллина. Дом стоит на отшибе у самого берега. На стук выйдет мужчина. Он закричит: «Чего стучишь в чужие окна?» Ему следует негромко ответить: «Тетя прислала сказать: гости будут в четыре часа, надо зажечь большую лампу».