Однако Николай Хабоко так и не смог приехать после окончания войны в Куйбышев. И я решил разыскать его или других людей, знавших о том, что делала Нина в тылу врага долгих пять месяцев.

И снова поиски, встречи с бывшими партизанами, жителями Ямполя. Наш народ умеет хранить память о героях и героинях, об их подвигах. А то, что сделала Нина Ляпина, и ее украинские друзья и подруги, иначе и не назовешь, как подвигом.

В конце сентября 1941 года в районе Ямполя, на Сумщине, немцы отрезали 275-й полк от соседних частей дивизии и начали изматывать его непрерывными атаками с воздуха и земли. Кольцо окружения становилось все плотнее. Командир полка принял решение прорываться к своим разрозненными группами одновременно в разных направлениях. Легкораненых можно взять с собой. Но как быть с двадцатью ранеными, которые не могут двигаться?

Вечером, за несколько часов до сигнала к прорыву, командиры собрались на совещание. На него пригласили военфельдшера Нину Ляпину и никому не известного худого высокого человека в штатском. Командир полка представил его: бывший агроном колхоза имени Ленина Никита Иванович Дарико. Больной туберкулезом, с наполовину сгоревшими легкими, он не смог уйти из Гремячки. Дарико предложил командованию полка план размещения раненых по окрестным селам и хуторам.

Особых подозрений у фашистов вызвать Дарико не мог, так как в последние годы из-за болезни отошел от активной работы. Нина Ляпина была оставлена с ним для лечения раненых.

Дарико, худой, с лихорадочным румянцем на щеках, покашливал в костлявый кулак, ласково смотрел на фельдшера большими синими глазами и говорил:

— Ничего, Нина Дмитриевна! Все будет в порядке. Запомните, вы моя племянница из города… Приехали за больным дядей поухаживать, да и в торговлишке ему помочь… Ясно?

В ночь перед прорывом Дарико привел на свой двор саперов. Несколько часов работы, и две ямы, вырытые для укрытия от бомбежек, превратились в удобные, вместительные землянки. Сюда поместили тех, кого нельзя было перевозить. Таких набралось человек двенадцать. Саперы, прежде чем уйти, позаботились о том, чтобы не оставить никаких следов своего пребывания на усадьбе Дарико. Она стала главной базой подпольного народного госпиталя, развернутого вблизи Ямполя. Часть раненых развезли по хуторам. В Турановке приняла раненых старая колхозница Акулина Авдеевна Осенко. В Окопе раненых прятала Федора Григорьевна Кравченко. В Олине — Василий Никитич Пушко.

Несколько дней и ночей не смыкала глаз Нина. Измучилась. Извелась. Медикаментов мало. Бинтов не хватает. Из имущества полковой медсанчасти почти ничего спасти не удалось. Вместо йода раны приходилось заливать соком, выжатым из стеблей чистотела. На бинты шли прокипяченные старые женские платья и юбки.

Помощниц у Нины поначалу не было. Раненые метались в жару, просили пить, скрежетали зубами от боли. Делала перевязки, кормила красноармейцев, поила их лекарствами и… дрожала. Дрожала не столько за свою судьбу, сколько за них, своих больных.

Дарико и те, кто были связаны с ним, изумлялись: как переменилась Нина за несколько дней. Из робкого и застенчивого военфельдшера, стеснявшегося даже своего воинского звания, она превратилась в строгого, требовательного и даже придирчивого начальника подпольного госпиталя.

Однажды, протянув внушительный список, голосом, не допускающим возражения, она сказала Дарико:

— Никита Иванович, какой угодно ценой надо достать вот эти лекарства и инструменты.

Аптек, в которых можно было купить медикаменты, не существовало. И все-таки Никита Иванович достал необходимое. Он съездил в Ямполь. Связался со знакомым аптекарем. Каким-то образом купил у гитлеровских санитарных чиновников несколько банок йода и консервированной крови. Кое-что дало и аккуратное ночное «обследование» гремяченского медицинского пункта, в котором по приказанию старосты лечились только полицейские и члены их семей.

О питании раненых заботились вместе — Дарико и Ляпина. Никита Иванович отобрал у Нины ее военную форму и дал ей аккуратное зимнее пальто, достал валенки, ушанку. В этом облачении Нина выглядела совсем как девочка-подросток и не привлекала ничьего внимания.

С утра Дарико запрягал в кошевку лошадь, брал с собой «племянницу» и трогался в путь. В глазах гремяченского старосты и полицаев это была безобидная операция натурального обмена. Торговец выменивал у населения на мыло и гвозди яйца, шерсть, пух, некрашеный холст. Потом все это отвозил в город. Оттуда снова вез в село промтовары, а для «господ полицаев» порой прихватывал у знакомого аптекаря баночку-другую спирта.

Только двоих раненых не удалось спасти. Умерли от гангрены. Остальных Нина выходила, поставила на ноги. Нет, не одна, конечно! Если бы на помощь не пришли колхозники, если бы они не дежурили у постелей раненых, если бы не кормили их с ложечки, не давали бы по часам прописанные «маленьким доктором Ниной» лекарства, кто знает, каким бы был счет спасенных. Особенно заботилась о восстановлении здоровья советских воинов звеньевая колхоза имени Ленина Вера Волк, перед самой войной награжденная орденом «Знак Почета», и секретарь комсомольской организации Марина Штанюк. Они не только целыми днями просиживали у постелей раненых. В избе Веры был замурован в русскую печь приемник. По ночам подруги слушали Москву, запоминали сводки Информбюро, а на следующий день пересказывали их воинам, для которых услышать голос столицы даже в пересказе было целительнее всякого лекарства.

Выздоровевших Никита Иванович уводил в Ямпольский партизанский отряд имени Ворошилова, командиром которого был чекист Гнибеда, комиссаром — бывший секретарь райкома партии Красняк. Партизаны в свою очередь переправляли выздоровевших бойцов и командиров к линии фронта.

Так ушли к фронту оправившиеся от контузий старший лейтенант Дмитрий Плотников, сержант Помазаев, рядовой Иван Хомченко. Фамилии остальных и их имена не сохранились.

Это были мужественные и сильные характером люди, но редкий из них, расставаясь с маленькой черноглазой женщиной, не смахивал со щеки непрошеную слезу.

…К партизанам переправили последнего выздоровевшего бойца. Нина решила перебраться в партизанский отряд. Вместе с Дарико она отправилась в последнюю «торговую экспедицию», чтобы раздобыть продукты и медикаменты, необходимые партизанам. Тут-то и случилась беда.

В одном хуторе Дарико, оставив Нину в санях на улице, зашел в дом. Учуяв запах заячьих тушек, спрятанных под соломой, чья-то изголодавшаяся собака прыгнула в сани. Нина не смогла с ней справиться. Тушки и коробки, вывернутые собачьей мордой, полетели в снег. Нина бросилась подбирать раскатившиеся свертки. Только бы никто не увидел!

На беду, появился старший полицай — бывший уголовник, выпущенный немцами из тюрьмы.

— Что это вы, милая барышня, товары разбрасываете? — игриво обратился он к Нине, ударив носком тяжелого сапога собаку.

Нина, успевшая уже спрятать коробки и банки, зло ответила:

— От большевиков вы нас спасли, а вот от собак житья нет…

Полицай захохотал. Шутка ему понравилась. Он перестал смеяться только тогда, когда сани «торговца» исчезли из виду. Тут он увидел стеклянную банку. В полицейском участке определили: в банке консервированная кровь.

Нина хватилась потери еще в дороге. Никита Иванович выскочил из саней.

— Запомни… Воздвиженка… Федор Хабоко… Третий дом от леса. Отдашь ему вот это… — И он сунул в руку Нины записку. — Доедешь до развилки. Лошадь стегнешь и пустишь по левой, а сама по правой пойдешь…

— А как же вы, Никита Иванович?

— Давай, давай, поторапливайся. Я, может, еще вывернусь…

Но вывернуться Дарико не удалось. Фашисты схватили не только его, но и Веру Волк. На следующее утро их повесили на сельской площади. Чуть позже взяли и Марину Штанюк. Ее расстреляли.

…Все дороги были перекрыты. Правда, лошадь, пущенная Ниной по другой дороге, сбила преследователей с толку. Но ненадолго. Нашелся предатель в хуторе Воздвиженка. Он заявил, что видел, как юркнула в избу Хабоко маленькая женская фигурка.