«Наверное, почудилось, — решил он минуту спустя. — Горные духи не прочь пошутить иногда с человеком, подражая голосам животных».

Но что это за странный звук? Похоже, стучит тяжелая капель, когда деревья отряхиваются от дождя, как собаки после купанья. Дробный, спорый перестук становился все ближе и отчетливей. Теперь его уже нельзя было спутать ни с чем: это под тысячами конских копыт откликалась дорога.

Сульхор нырнул в пещеру и мечом ударил о щит.

— Вставайте, братья! Хунну пришли!

Воины поднимались, разбирая оружие, и молча шли к выходу. Их было тридцать человек, не считая гонца, которого Сульхор отправил на север, к асо.

В небе угасали последние недужные звезды, когда передовые разъезды хунну подошли к перевалу. Они ехали осторожно, растянувшись цепочкой. В тишине утра слышно было каждое, даже негромко сказанное слово.

Сидевшие в засаде динлины ждали знака, чтобы начать бой, но Сульхор медлил, хотя мимо прошло уже до трех сотен конницы.

Наконец он поднял руку, и воины разом навалились на бревна, подсунутые под шаткие глыбы. Натужно заскрипело дерево, и вслед за тем по ущелью разнесся оглушительный грохот обвала. Срываясь вниз, обломки скал увлекали за собой целые осыпи. Густой каменный град обрушился на проходившие сотни внезапно, словно гнев Суулдэ, свирепого бога войны. Камнепад продолжался почти четверть часа. Когда он утих, стали слышны вопли и проклятья раздавленных и покалеченных врагов. Лавина загромоздила дорогу, сделав ее непроходимой для конницы.

Хунну оправились от неожиданной беды довольно скоро. По приказу сотников они спешились и, озлобленные смертью товарищей, со всех сторон полезли по крутым склонам. Они беспрестанно стреляли из луков. Стрелы летели так густо, что казалось, будто в воздухе растревожено гудит осиный рой.

Динлины били врагов неторопливо, на выбор, метя в не защищенные латами горло и лицо. Пятеро из них по-прежнему подтаскивали к обрыву тяжелые валуны и, улучив удобный момент, сталкивали вниз. Камни прыгали по склону, как разъяренные слепые звери, и сшибали людей десятками.

Обледенелые тропы, и без того скользкие, были обильно политы кровью. И все же хунну шаг за шагом подбирались к вершине скалы. Цепляясь за воткнутые в расщелины копья, прикрывая головы круглыми щитами, они упрямо карабкались вверх.

Над горами всходило солнце.

Глава 15

Стянув отряды к самым предгорьям, Ант Бельгутай ждал появления врагов. Гонцы донесли, что бои идут уже на ближних перевалах. Динлинские заслоны стояли насмерть, выполняя свое единственное назначение — задержать врага и выиграть время. Каждый час щедро оплачивался кровью, но за этот час тысячи детей и женщин успевали собрать стада и скарб и сняться с насиженных мест. Они уходили в леса, оставляя лишь пустые жилища, где хунну не могли поживиться даже горстью пшеницы.

К новым поселениям беженцев вели старики охотники из рода асо. Каждой деревне и стойбищу были подысканы угодья, богатые зверем и птицей, с обширными кедровниками, где люди сумеют прокормиться в случае войны.

Горловина ущелья, сквозь которое пробивались сейчас хунну, постепенно расширялась и переходила в многочисленные долины и распадки, окольцованные плешивыми сопками. Здесь и разместил Ант Бельгутай свои отряды, и каждый из них твердо знал, что он должен делать. Чтобы навязать врагам свою волю и заставить их сражаться врукопашную, асо поступил так, как веками поступал его народ, укрощая бешеные весенние потоки: он загородил главное русло, но оставил обходные пути. Для этого все равнинные места, где конница шаньюя могла бы развернуться в крылатую подвижную лаву, были усеяны острыми кольями. Врытые в землю на несколько локтей, колья прятались под толстым войлоком из прошлогодней полегшей травы, и заметить их издали не сумел бы даже наметанный глаз. Налетев на нежданную преграду, мощная река конницы неминуемо разобьется на отдельные рукава и ручьи. Этого и добивался Ант Бельгутай, когда заставил свое войско копаться в земле, подобно медведям, разыскивавшим сладкие коренья и луковицы.

Хунну вышли из ущелья, измотанные месячным переходом через пустынные Гоби, остервенелые от бесконечных стычек с заслонами динлинов. Они еще не были обескровлены, они просто устали до последнего предела — устали все время быть начеку, устали разбирать завалы и наводить мосты, устали питаться впроголодь и спать в седле.

Вот почему они обрадовались и приободрились, увидев перед собой спуск с перевала. Перевал был последним, и за ним открывались долины, уже зеленевшие на гарях молодой травой. Правда, там кое-где маячили динлинские всадники, но врагов это не смущало. Разве найдется сейчас такая сила, которая сможет остановить стремительный разбег конной орды?

И шаньюй отдал приказ. Сторожевые сотни начали спуск. Лошади скользили, садились на задние ноги, оставляя длинные борозды в непросохшей земле. Скатившись на равнину, сотни пошли спорой рысью. Потом шаньюй увидел, как наперехват им выехал большой отряд динлинов и остановился, словно в нерешительности. Это подзадорило хунну. Теперь, когда неприятель был на виду, опасаться стало нечего. Сотни привычно разворачивались в лаву, готовя на скаку арканы и луки. Коноводы седлали и сводили вниз сменных лошадей.

Глухо рокотали барабаны, убыстряя биение сердец и горяча кровь.

Войско растекалось по равнине, расправляло крылья, чтобы смерчем пролететь вдоль вражеских рядов. Но слева, из редкого ельника, выехал еще один отряд динлинов, несколько больше первого. Между ними лежал разрыв в два полета стрелы, и, судя по всему, они не собирались смыкаться в единый строй. Это озадачило хунну, но ненадолго. Не сбавляя рыси, лава переломила свои широкие крылья острым углом вперед и пошла на сближение.

Зоркий глаз шаньюя различал движение каждой отдельной сотни. Они действовали слаженно, не мешая друг другу, словно конечности сороконожки. В воздухе кое-где уже взвились первые облачка стрел — предвестники закипавшей битвы. Но почему отряды динлинов кружат на месте, а не рвутся навстречу врагу, как это было всегда?

Шаньюй нетерпеливо толкнул коня коленом и двинулся вниз. Мимо него, теснясь и набирая скорость, катились новые сотни.

Сражение вспыхнуло и стало разгораться очагами, которые все время перемещались. То и дело клинья динлинской конницы врубались в боевые порядки хунну и сразу отходили, отчего строй постоянно ломался, как зимник во время ледохода.

Разрыв между клиньями лавы становился все заметнее. Динлины продолжали отступать, укрываясь в распадки. Хуннуское войско втягивалось за ними двумя рукавами.

Шаньюя это не особенно тревожило: он хорошо помнил, что обе теснины выходят на широкое овальное плоскогорье. Там сотни снова сольются и нанесут динлинам последний сокрушительный удар.

— А рыжебородые стали трусливы, — вслух отметил шаньюй, обращаясь к Ильменгиру. — Раньше они никогда не отступали.

Ильменгир ответил не сразу. Озабоченно пожевав сухими губами, он сказал наконец:

— Дело не в трусости, шаньюй. Мне кажется, они кое-чему научились. Горький опыт — хороший наставник.

— Скоро вечер. — Шаньюй поглядел на небо. — Распорядись, чтобы к ночи поставили шатер. Я очень устал…

Верховный вождь еще не знал, что в эту ночь он совсем не сомкнет глаз и что военная удача уже изменила ему.

Когда оба потока конницы вырвались на плоскогорье, им противостали лишь разрозненные мелкие отряды динлинов. Дрались они неистово и отчаянно, но это было отчаяние обреченных. Выдержать натиск развернутой лавы не сумел бы и сам Суулдэ.

И динлины, закинув за спину щиты, повернули коней. Они бежали, отстреливаясь на скаку, и, наверное, благодарили судьбу за то, что под ними откормленные, свежие кони.

С радостным завыванием конница ринулась в погоню, разливаясь по плоскогорью, как сломавшее запруду озеро. О новую преграду первым грянулось левое крыло лавы. И пошли на полном скаку спотыкаться кони, и полетели через их головы выброшенные из седла всадники. Задние сотни, не сумевшие сразу осадить лошадей, тоже становились добычей кольев. Победный рев орды сменился криками ярости и боли. На минуту эти крики перекрыли железное лязганье битвы, когда и правое крыло угодило в западню.