В хуннуском становище, несмотря на ранний час, уже горели костры — степняки всегда встают до солнца. Вокруг лагеря бродили кони, добывая себе из-под наста прошлогоднюю траву.

«Посмотрим, что станут делать хунну, когда лягут настоящие снега», — не без злорадства подумал Ант.

Возле избы Ли Лина он скинул с плеч шубу и сказал Чагару:

— Ступай к нашим. Поспи. Будешь нужен, позову.

По невысокому крыльцу Ант поднялся к порогу и толкнул мерзлую дверь. Наместник сидел за столом и что — то писал. Он, видимо, еще не ложился. В избе было чадно от светильного жира, пахло мездрой и смольем.

— Простите, князь, что потревожил вас так рано, — заговорил Ант, снимая рукавицы и шапку. — Но я увидел свет в вашем окне…

— Рад тебя видеть, асо. Проходи и садись вот сюда, поближе к теплу.

— Я лучше постою — затекли ноги. — Ант помолчал, не зная с чего начать, затем в упор спросил: — О каких податях говорил ваш посыльный? Ведь шаньюй обязал меня платить дань только оружием.

— Не только, асо, не только. — Ли Лин поднялся и неслышными шагами прошел к стене, возле которой стояла резная кипарисовая шкатулка. Потом он вернулся и протянул Анту кусок замши: — Я получил это перед самым отъездом. Читай вот здесь.

— «Повелеваю также, — вслух прочел Ант указанную строчку, — собрать к весне с покоренных динлинов сто гинов золота, триста гинов серебра и четыре тысячи шкурок черного соболя…»

Внизу была оттиснута печать шаньюя.

— Выходит, он обманул меня?! — Ант в бешенстве швырнул кожаный лоскут на пол и наступил на него ногой.

Ли Лин сочувственно пошевелил губами:

— Я думаю, асо, у шаньюя не было другого выхода. Если бы он сказал тебе об этом заранее, ты бы не принял титула и отказался поехать на родину…

Умные глаза наместника смотрели печально, и под этим взглядом Анту стало досадно за свою несдержанность.

«Что толку, — подумал он, — топтать кусок кожи. Ведь ты догадывался, что шаньюй рано или поздно затянет аркан на твоей шее. Он знает: народ будет возмущен поборами и это возмущение обернется против тебя, асо. И тогда ты, удерживая власть, позовешь на помощь хунну…»

Словно подслушав мысли Анта, Ли Лин сказал:

— Расчет шаньюя прост. Он поставил тебя перед выбором: либо ты будешь верен ему, либо объявишь войну. В первом случае он поддержит тебя, и ты останешься вождем, но тебя возненавидит народ; во втором случае тебе придется иметь дело со стотысячной армией шаньюя, как только откроются перевалы. А к войне ты не готов, и хунну это знают не хуже тебя. Шаньюй назначит на твое место другого человека. В стране вспыхнет междоусобица. Так во все времена поступали китайские императоры, и тогда начиналось самое страшное — братоубийственная война!

— Среди моего народа не найдется предателя!

— Ты молод, асо, и плохо знаешь мир, — с мягкой улыбкой возразил наместник. — Я очень высокого мнения о твоих соплеменниках, но и среди них найдутся люди честолюбивые и завистливые. Ты знатен и довольно образован в сравнении с окружающими. А человека, который выше своих соплеменников, всегда ненавидят. Запомни это, асо.

— Что же вы посоветуете делать? — спросил Ант, начиная понимать, куда клонит наместник.

Ли Лин неторопливо принес запечатанный кувшин вина и налил две фарфоровые чаши. Густое рубиновое вино пахло имбирем.

— Что делать? — переспросил наместник, осушив чашу. — То же, что делают десятки других народов, покоренных хунну. Они ждут.

— Ждут чего?

— Самые великие царства не вечны, асо. Они как люди: рождаются, мужают, дряхлеют и наконец умирают. «Любая жизнь — ночлег в чужом краю и долголетнем с камнем не сравнится». Так сказал один поэт. — Джуки — князь вновь налил себе вина. — Уметь ждать, чтобы уцелела голова, важное умение, асо. Об этом мне говорил мой друг Сыма Цянь. И, как видишь, мы оба дождались: он стал чжуншулином, а я наместником в этой холодной северной стране. — Ли Лин скрипнул зубами и продолжал: — Мы потеряли честь, но сберегли головы, асо, а вот ты свою не бережешь. Ты знаешь, кто такой Этрук?

— Впервые слышу.

— Этрук — это «око шаньюя». Он поставлен следить за всеми нами, в том числе и за Ой-Барсом. Этрук — родственник Ильменгира, а вы ему переломали кости. Он еле добрался сюда и теперь лежит, и охает…

— Это тот хунну, который приезжал к оружейникам? — хмуро спросил Ант. — Он сам во всем виноват.

Ли Лин опять опрокинул чашу и кивнул:

— Конечно, сам виноват, асо. Мне это напоминает одну притчу. Хочешь расскажу?

Ант пожал плечами.

— Так вот: повздорили два человека, и в драке укусил один другого за нос. Укушенный подал на обидчика в суд.

«Зачем ты укусил его за нос?» — спросил судья. Обвиняемый стал отпираться: «Он сам себя укусил», — «Как же так? — удивился судья. — Ведь нос — то находится выше рта». — «О ваша честь, чтобы достать нос, он вскочил на кровать!»

Ли Лин рассмеялся.

«Он совсем пьян, — подумал Ант, — или притворяется. Зачем он проговорился про Этрука? Может быть, он хочет избавиться от соглядатая?»

— Как подвигается строительство дворца, князь? — спросил Ант, уводя разговор в сторону от «шаньюева ока».

— О, дворец растет. Ваши мастера очень понятливы. Они все схватывают с полуслова. Попроси Артая, чтобы он изготовил дверные ручки покрасивее. Я дам тебе образец.

— Хорошо. Я скажу ему.

— А ты не хотел бы поселиться со мною, асо? Места здесь хватит и для твоей семьи. Мы весело заживем. — Наместник поднял голову от чаши, и Ант увидел, что взгляд у него совершенно трезвый. — Что же ты решил относительно подати? — Я должен посоветоваться со старейшинами, — уклончиво ответил Ант. — Мы что-нибудь придумаем. А сейчас мне нужно поспать.

Глава 9

Время летит, точно трехлапый ворон, живущий на солнце. Оно бежит, как быстроногий заяц, который в лунной ступе толчет из звезд снадобье бессмертия. Но не дождаться человеку волшебного снадобья, и коротка его жизнь…

По ночам, когда за бревенчатыми стенами дома шаманила метель, скликая снега, холодно становилось у наместника на сердце, точно и его овевал этот неприкаянный зимний ветер. И тогда Ли Лин год за годом начинал перебирать в памяти прошлое, сам не зная зачем. Скорее всего, он отыскивал тот день, когда судьба повернулась к нему спиной.

«За что счастье изменило тебе? Ты был хорошим солдатом, Ли, ты был честен и храбр. И глупцом тебя не назовешь. Так чего же тебе не хватало? Впрочем, ты знаешь, чего. Хитрости и раболепия. Ибо только ими живы во все века царедворцы».

Ли Лин тосковал по родине. Не радовало его даже то, что строительство дворца подходило к концу. А дворец удался на славу — крепкий и долговечный. Его четырехскатную двухъярусную крышу поддерживали мощные деревянные столбы. Они опирались на песчаниковые плиты, врытые в землю на глубину человеческого роста.

Под присмотром пленного китайца — гончара (Ли Лин прихватил его с собой из Орды) динлинские мастера изготовили превосходную черепицу. Она была полукруглой, и концы стропил закрывались дисками, на которых по сырой глине были оттиснуты китайские благопожелания.

Дворец был сто пятьдесят чи в длину и сто двадцать в ширину; его толстые стены смотрели на четыре стороны света; к большому главному залу с семью дверями примыкали два десятка покоев: один ряд по северной и южной сторонам и два — по западной и восточной.

Все комнаты соединялись между собой, и переходов было так много, что не каждый мог разобраться в их путанице. При входе из одного покоя в другой дверные проемы постепенно сужались, и от этого казалось, что человек идет в тупик.

Под глинобитным полом были проложены ходы кана, облицованные с боков и сверху каменной плиткой. По этим хитроумным ходам из печей подавался горячий воздух.

Однажды под вечер к Ли Лину приехал Артай. С ним прибыли сани, груженные дверными ручками. Одну из них Артай прихватил в дом. При взгляде на нее Ли Лину стало жутковато. Это была отлитая из бронзы личина сказочного чудища в трехрогом венце, с бородой и звериными ушами. Длинные усы завивались в кольца, и под ними скалились в злорадной усмешке редкие клыкастые зубы. Хищный горбатый нос с разверстыми ноздрями, казалось, принюхивался к рукам наместника. В нос было вставлено большое кольцо.