Гоуска наполнил стаканчики коньяком.

Они чокнулись, и Антонин произнес многозначительно:

— Факты есть факты, и закрывать на них глаза попросту глупо.

Гоуска поспешил ответить, что вполне разделяет эту точку зрения. Только идиот не видит сейчас, что дело идет к развязке. Когда Гоуска просил избавить его от письменных донесений, то, честно говоря, побаивался, как бы не истолковали эту его просьбу в дурную сторону. А он руководствовался, как теперь это очевидно, теми же побуждениями, что и гестапо. Кричать «ура» русским он не собирается. Он их ненавидит не меньше, чем отечественных коммунистов. Но его ненависть русских не остановит. А они вот-вот припожалуют сюда. Болтаться с веревкой на шее — удовольствие не из приятных. А поэтому не следует терять разум! Вот только англичан и американцев трудно понять. О чем они думают? Ну хорошо, допустим, Германия терпит фиаско, но неужели им не ясно: если позволить русским войти в Европу, то их уже никакая сила и никогда не повалит. Они станут вдвое сильнее. Каждый видит, что творится во Франции, что происходит в Словакии, в Чехии, да и во всех углах Европы. Кто-то правильно сказал, что Европа — пороховой погреб. Гоуска не склонен думать, что в Америке и Англии живут одни дураки. Там найдутся и умные, и энергичные люди. Но почему они медлят? Глупо и непонятно. Ведь на востоке фюрер держит около двухсот дивизий, а на западе и других фронтах — только семьдесят пять. Гоуска был бы совершенно спокоен, он не вел бы себя так осторожно, он не уклонялся бы даже от письменных информаций, если бы был уверен, что в Прагу войдут американцы или англичане. Они смогут понять его позицию, его психологию и великодушно простить ошибки. Но русские — извините! С ними не столкуешься. Боже упаси! Их понимает один только Готвальд.

Пора было прервать красноречие Гоуски. Антонин уже все уяснил себе.

— Я, пожалуй, соглашусь с вами, — сказал он. — Но мы отклонились от цели моего визита.

Гоуска извинился.

— Дело в том, — продолжал Антонин, — что в связи с изменениями по службе я должен обосноваться в Праге. Комнаты у меня здесь нет. Конечно, я могу ее получить в любую минуту, но это меня не устраивает. Я вынужден буду расшифровать себя.

— Понимаю, все прекрасно понимаю, — отозвался Гоуска.

— Поэтому я и решил просить вашего совета и помощи…

— Мой дом к вашим услугам, — с готовностью предложил Гоуска и сделал широкий жест.

Антонин покачал головой. Располагаться в доме Гоуски, где будет жить Лукаш, Антонин не собирался. Довольно одного Ярослава.

— Это ни меня, ни вас не устроит. В кругах эсэсовцев и гестаповцев я все-таки известен, а вы — нет. Бросать тень на вас я не хочу. Мне нужна небольшая комнатушка у хозяина или хозяйки, которые умеют молчать.

Гоуска вышел из-за стола и прошелся по комнате, пощипывая кончиками пальцев свои коротенькие и колючие, как зубная щетка, усы.

— Все в порядке! — Гоуска удовлетворенно хлопнул в ладоши. — Квартира есть! И лучшей вам не найти. Вы должны знать Стршешовице. Это не так уже далеко от центра. Надо сесть на двадцатку и ехать до трамвайного парка. Около Велеславинской рощи стоит небольшой уютный домик. Он принадлежит Альфреду Гофбауэру. Кто такой Гофбауэр? Чешский немец. Безусловно порядочный беспартийный человек. Сын у него пропал без вести. Гофбауэр живет с женой-старухой и невесткой. Все трое художники. Раньше писали эскизы, пейзажи и сбывали их на рынке, а теперь разрисовывают словацкие деревянные игрушки. Совершенно мирная профессия. В хорошее давнее время Гофбауэр оформлял рекламы у «Колбен-Данека» и даже как-то ездил со мной в Бухарест. У него три комнаты. Я видел его на днях, и он сказал мне, что ищет тихого квартиранта, бездетного. А от такого квартиранта, как пан Барабаш, да еще с моей рекомендацией, Гофбауэр не откажется.

— Это уже интересно, — сказал Антонин. — Район подходящий.

— Уверяю, останетесь довольны и будете благодарить меня. — Гоуска взглянул на часы, и лицо его вытянулось. — Боже мой! Скоро одиннадцать. Заговорились, и я забыл о коврах. Прошу прощения… Оставайтесь у меня. Я мигом обернусь и загляну к Гофбауэру.

Антонин согласился. Это вполне его устраивало. Гоуска, уже одетый, забежал в кабинет и протянул Антонину лист бумаги, сложенный в несколько раз.

— Кстати, поинтересуйтесь. Это дал мне генерал Гайда. Любопытно.

И он исчез.

Антонин развернул лист и прочел: «Авангард». Название незнакомое. Видимо, новая газета. Номер был двухполосный, с явно оттиснутым в углу листка штампом гестапо. Значит, она уже побывала в руках гестаповцев, прежде чем попала к Гайде. За последние годы подпольных газет появилось очень много. Не было почти ни одного крупного предприятия в Праге, где бы не существовала подпольная организация патриотов. Но все они действовали самостоятельно, без связи между собой. Накопленный опыт, жестокая школа подполья требовали строжайшей конспирации. Сближение или слияние отдельных групп неизбежно вело к провалам, арестам, разгрому. За ошибки патриоты расплачивались собственными жизнями. Три состава подпольного Центрального комитета партии уже подверглись разгрому, и члены его были или физически уничтожены врагом, или вынуждены сами покончить с собой. Подпольный центр настойчиво напоминал: бдительность! Конспирация! Никакой беспечности, никакого благодушия! Никаких дублированных линий связи, никаких взаимных перекрещиваний! Каждое низовое звено должно действовать самостоятельно!

Следовательно, появление новой подпольной газеты могло оставаться тайной для всех, кто не был связан с редакцией.

Антонин принялся за газету. В передовой сообщалось: «Революционная группа „Авангард“ является организацией коммунистических революционных работников, созданной в подполье на территории Чехии и Моравии путем объединения нескольких прежних организаций Коммунистической партии Чехословакии, пополненных новыми работниками, которые в период фашистской оккупации усвоили коммунистическое мировоззрение и объединились вокруг газеты „Авангард“. Революционная группа „Авангард“ в целом считает себя и считается законной составной частью Коммунистической партии Чехословакии, а члены „Авангарда“, после своего приема в организацию, автоматически становятся членами партии. Как только позволят обстоятельства, „Авангард“, как особая организация, прекратит свое существование и сольется с Коммунистической партией Чехословакии». Сердце Антонина забилось. Маленькая газетка, а как взволновала! Значит, родилась еще одна подпольная группа, еще один боевой отряд встал в ряды борцов за свободу Чехословакии.

Глава двадцать восьмая

Ярослав Лукаш почувствовал удовлетворение, устроившись истопником у Гоуски. Теперь он в Праге, и можно считать, что указание Милецкого выполнено. Условия оказались намного лучше, чем можно было ожидать: особняк, отдельная комната для жилья, почти круглые сутки отсутствующий хозяин (притом обходительный и нелюбопытствующий человек), наконец, телефон, которым Гоуска разрешил пользоваться. Лукаш, конечно, вежливо отказался от телефона: с кем ему, человеку одинокому, разговаривать? Но в душе поблагодарил Гоуску. Телефон, безусловно, понадобится, и, наверное, в самом скором времени.

Начинается новый этап работы, сказал Милецкий, надо усилить борьбу. Стало быть, усилить борьбу необходимо. Милецкий подчеркнул, что удары должны быть сильнее, чем прежде, а наноситься чаще. Врагу нельзя давать передышки.

Последним ударом группы Лукаша была железнодорожная катастрофа, осуществленная Карелом Гавличеком. Немцы болезненно ощутили этот удар и долго не могли прийти в себя. Шутка ли, в воздух взлетели два состава, станция надолго вышла из строя.

Диверсия была осуществлена силами только четырех человек: двое определили местонахождение составов, один предупредил Гавличека, а Гавличек — четвертый — пустил поезд под закрытый семафор. Лукаш не знал подробностей катастрофы, но коль скоро она произошла, значит Карел сделал все на совесть. Лукаш любил Карела. Любил как друга, как человека, с которым шел нога в ногу долгие годы жизни. И вот Карел погиб.