— Это что за наскок?
— Прошу прошения, — любезно сказал Морганек. — Не вы ли будете пан Гегер?
И отметил про себя: «Смотри ты, какая важная птица».
— Да, я Гегер, — ответил мужчина, вынул платок и старательно вытер руки. — А зачем я вам понадобился?
— У нас есть желание пригласить вас к себе для небольшой, но значительной беседы.
— Я не совсем понимаю вас, — заметил Гегер, с опаской поглядывая то на одного, то на другого.
— А я боюсь, что если буду говорить точнее, то вы и вовсе меня не поймете, — заявил Морганек.
На Гегере были новые бриджи и кожаная куртка с застежкой «молния», и Морганек вспомнил с болью в сердце, что капитан Глушанин ходит оборванный, как самый последний бедняк.
Гегер изобразил кислую мину на лице.
— Я могу поговорить с вами и здесь, в этой квартире.
— Это нас не устраивает.
— А меня не устраивает ваше предложение.
По лицу Гофбауэра можно было видеть, что в нем нарастает глухое раздражение. Морганек выказывал полную невозмутимость.
— Нам некогда, собирайтесь! — сказал он сухо.
Предатель заметно побледнел.
— Странное предложение, — пробормотал он. — А кто вы такие?
— Бойцы революционной гвардии.
— Ах, вот оно что! — насильственно улыбнулся Гегер. — В таком случае я познакомлю вас с моим мандатом. Возможно, эта бумага будет иметь цену в ваших глазах, коль скоро ее не имеет живой человек.
И он предъявил мандат «депутата Временного национального собрания Чехословакии».
Морганек и Гофбауэр по очереди прочли мандат и тихонько кашлянули. Морганек передал мандат Божене, и она спрятала его в маленький чемоданчик, который держала в руке.
— Перед вашими мандатами мы не намерены преклоняться, — сказал Морганек. И попросил Божену: — Иди в машину. Мы придем следом за тобой.
Божена ушла.
Гегер стоял, широко расставив сильные ноги, и изо всех сил старался сохранить достоинство.
— Меч портит ножны, говорит старая пословица, а предатель портит одежду, — скачал Морганек. — Быстро переоденьтесь. Нам эта ваша одежда не нравится, господин депутат.
Гегер вытаращил глаза.
— Точнее, депутат-предатель, — поправился Морганек.
Всю спесь с Гегера как рукой сняло. Он попросил отвернуться и стал расстегивать свою кожаную куртку.
Когда шли по коридору, Гегер старался шагать медленно и независимо; изо всех дверей по коридору высунулись жильцы и провожали его молчаливыми взглядами.
Морганек дал команду партизану.
— Толкни его легонько, а то он спит на ходу.
Гегер ускорил шаг.
— И комары кусают до поры, а потом им приходит время подыхать, — раздался в дверях женский голос.
Следующий арест не обошелся без приключения.
Предатель Роутчан жил, как и Гегер, на втором этаже и занимал прекрасную просторную комнату.
Патриоты увидели средних лет мужчину. Держа в карманах руки, он поддерживал ими свои штаны. Роутчан переодевался. У него было плоское прыщеватое лицо, с первого взгляда внушающее отвращение.
— Приведите себя в порядок, пан Роутчан, — проговорил Морганек. — Вы нам нужны.
— А я вовсе не пан Роутчан, — ответил хозяин, пристегивая подтяжки к брюкам и надевая пиджак.
Морганек взглянул на Гофбауэра. В чем дело? Ошибка? Тот едва заметно моргнул. Ох, этот Альфред! Он обладал каким-то особым чутьем на людей, его трудно провести.
— Кто же вы, разрешите спросить? — поинтересовался Гофбауэр.
— Я?
— Именно, именно вы.
— Извольте, — улыбнулся тот. — Я Крушан… Адольф Крушан.
— А случайно, вы не родственник этого подлеца Роутчана? — вмешался Морганек.
— К сожалению. Хотя, собственно, как считать… Десятая вода на киселе, а не родственник… Я… я его дядя.
— А не молоды вы для дяди? — спросил Морганек и оглянулся.
Божена не сдержалась и засмеялась в кулак.
— Почему же? — возразил Крушан. — Дяди разные бывают.
— Где же ваш племянник?
— В городе… К вечеру он обязательно вернется. Я к нему перебрался вчера. Живу в районе Панкраца, но там, по правде говоря, сейчас страшновато. Особенно с моими нервами.
— Документы у вас есть? — спросил Гофбауэр.
— К сожалению, при себе ничего, — и Крушан вывернул карманы. — Все документы дома.
Он двигался по комнате какой-то развинченной походкой; можно было подумать, что у него вместо суставов шарниры.
— А вы уверены, что ваш племянничек возвратится к вечеру? — продолжал спрашивать Морганек.
— Вполне. Об этом не может быть и речи.
— Тогда мы попросим вас дать подписочку в том, что вы ни слова не скажете ему о нашем визите.
— Понимаю, понимаю… С удовольствием.
Крушан достал листок бумаги, написал и по оплошности с разбегу поставил свою подпись: Роутчан. Спохватился он слишком поздно, когда Морганек уже спрятал бумажку в карман. Дальнейшее произошло мгновенно, как на киноэкране. Поняв, что попал впросак, предатель подошел к двери, юркнул в нее и щелкнул ключом, который был вставлен снаружи. Все застыли от неожиданности. Только Морганек не растерялся. Он вскочил на подоконник и прыгнул.
Божена вскрикнула, бросилась к окну, но Морганека уже не увидела.
А он, свалившись с высоты не менее пяти метров, упал прямо на куст жасмина, благодаря чему отделался легкими царапинами.
Он слышал, как предатель бежит по ступенькам лестницы, и встретил его нос к носу у входных дверей первого этажа. Роутчан-Крушан отпрянул назад. Он сунул руку в карман, но, получив от Морганека удар кулаком, стукнулся о стенку, скривился от боли и выплюнул три зуба. Рука его повисла. Он плечом вытер окровавленные губы.
Пока подоспели Гофбауэр, Божена и партизан, Морганек успел отобрать у предателя пистолет. В пылу борьбы он, кажется, хотел еще раз ударить его. Друзья Морганека этого не заметили, а Роутчан заметил.
Пришепетывая, он взмолился:
— Не трогайте меня, ради бога! Я сделал много хорошего.
— Да? Нам нужно подумать.
— О чем?
— Мы не представляем себе, что вы могли сделать хорошего.
— Я дипломированный врач венеролог… Я…
— Вы дипломированный предатель и агент гестапо, — оборвал его Гофбауэр.
И Роутчан опять отпрянул в ужасе…
Продолжать аресты не удалось. Прагу подвергли бомбежке и артиллерийскому обстрелу.
Морганек сообразил, что в погоне за девятым предателем легко потерять тех восьмерых, которые находились в фургоне.
Окружным путем, минуя строящиеся баррикады, ныряя в переулки и глухие улички, дважды перерезав Прагу из-за препятствий и завалов, сделанных революционной гвардией, машина наконец попала на Буловку и вошла во двор «опорного бастиона».
К десяти часам вечера вернулся Ярослав, а через некоторое время — Глушанин и партизаны. Трое из них были ранены, в том числе и комиссар Морава. Одну комнату в доме отвели под медицинский пункт.
Ярослав сказал Божене:
— Вот подходящая для тебя работа.
Божена не отказывалась. Ярослав добавил:
— Без врача нам не обойтись. Придется где-то разыскивать врача.
— Я найду, — твердо пообещал Гофбауэр, надвинул на голову шляпу. — Но… — Альфред сделал паузу, — он тоже немец.
Лукаш приветливо посмотрел на старика.
— Если такой немец, как вы, то побыстрее тащите его сюда.
Гофбауэр исчез.
Глушанин сидел у окна, положив руку на подоконник. Его спортивный костюм, добытый год назад, в дни побега, висел на нем клочьями. На коленках, на локтях, около воротника пестрели заплаты.
Глушанин рассказал, что его группе удалось захватить два склада с оружием. Трофеи хотели доставить, как и планировали, на Бартоломеевскую улицу, в совет. Но куда там! Народ прознал и попалил на склад. Пришлось тут же на месте раздавать оружие. Через несколько минут его уже пустили в действие против немцев. Потом довелось участвовать в налете на тюрьму Панкрац. Освободили всех заключенных. Какие сцены разыгрались там! Заключенные плакали, смеялись, обнимали друг друга.
— Молодцы чехи! — сказал Глушанин. — Здорово бьются. Очень здорово. Смотришь — и сердце не нарадуется.