Как военному организатору и администратору, Нахимову были свойственны та же непримиримая борьба со всякой косностью и рутиной, то же смелое новаторство, которое он проявлял в области военного и военно-морского искусства. В условиях николаевской России, с ее системой мелочной регламентации и канцелярской волокиты, под прикрытием которой процветали чудовищные хищения и казнокрадство, Нахимов не поколебался нарушить многочисленные устаревшие инструкции, связывавшие защитников Севастополя по рукам и ногам. «Неутомимый враг всякого педантства, всякой бумажной деятельности, — вспоминал один из севастопольцев, — он отверг все стеснительные при настоящих бедственных обстоятельствах формальности и этим только достиг возможности быстро и успешно осуществлять свои намерения»[70]. По свидетельству того же очевидца, он «с нещадною ненавистью клеймил… всякое злоупотребление, особенно такое, от которого могли пострадать его матросы», «с готовностью выслушивал всякое предложение, могущее повести хотя к малейшему улучшению»[71].
Для того чтобы, например, взять на себя ответственность за самовольную выдачу со складов военно-морского ведомства восьмисот матрацев для «чужих», «армейских» раненых, как это сделал Нахимов после сражения на Альме, или за самовольную выдачу с тех же складов для нужд обороны Севастополя корабельного леса, парусины, тросов, нужно было иметь в то время большую смелость. Нахимов недаром горько шутил, что он «всякий день готовит материалы для предания его после войны строгому суду за бесчисленные отступления от форм и разные превышения власти, что он уже предоставил все свое имущество на съедение ревизионных комиссий и разных бухгалтерий и контролей»[72]. И почти наверное, добавляет участник Севастопольской обороны, приведший эти слова Нахимова, Павел Степанович был прав, хотя снабжение севастопольцев всем необходимым поддерживалось иногда только благодаря его самоотверженным усилиям.
Павел Степанович Нахимов.
Нахимов, по своим взглядам, был, разумеется, далек от революционеров-демократов. Но в отличие от генералов-крепостников, видевших в солдате и матросе «серую скотину», которую муштрой и побоями надо приучить к механическому исполнению команд начальства, Нахимов стремился развить у солдат и матросов чувство собственного достоинства, «старался вселить в них, — по выражению современника, — гордое сознание великого значения своей специальности»[73], сделать их сознательными, инициативными воинами.
Нахимов знал в лицо многих рядовых защитников Севастополя, часто бывал среди солдат и матросов, запросто беседовал с ними, внимательно выслушивал их советы. Исключительно большое внимание уделял он повышению боевого мастерства севастопольцев. Нередко можно было видеть, как адмирал сам наводил орудие в цель и давал указания артиллеристам, показывая канонирам, как лучше вести огонь. Метод личного примера — эта заповедь Лазарева, требовавшего, чтобы офицер был лучшим боцманом, лучшим матросом и лучшим командиром на корабле, — продолжал оставаться одним из основных воспитательных приемов Нахимова.
С высокой требовательностью к солдату и матросу Нахимов умел соединять волнующую по своей теплоте заботу о нем. Враг всякого педантизма, он, по свидетельству хорошо знавших его морских офицеров, становился самым неумолимым педантом, когда дело касалось заботы о нуждах воинов. Нарушить отдых солдата или матроса без особой на то необходимости он считал тягчайшим преступлением.
«Матросы! — писал Нахимов в одном из своих приказов по гарнизону. — Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного вам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию. — Мы сдружились давно; я горжусь вами с детства»[74]. Для николаевской России подобный приказ адмирала был неслыханным явлением.
За доверие и любовь русские солдаты и матросы платили Нахимову такой же любовью и доверием. Современники единогласно свидетельствовали об «огромном авторитете» Нахимова среди солдат и матросов, о его «неограниченном влиянии» на них[75].
Нахимов пользовался большой любовью и уважением не только у солдат и матросов, но и у прогрессивно настроенных офицеров, особенно у морских офицеров, его воспитанников. Деятельность Нахимова, протекавшая в непрерывной борьбе с рутинерами, находила также поддержку у некоторых генералов и адмиралов, сочувствовавших его передовым методам руководства обороной города. Постепенно вокруг него сплотилась плеяда талантливых военачальников, таких, например, как контр-адмирал В. И. Истомин, вице-адмирал Ф. М. Новосильский, генерал-лейтенант С. А. Хрулев, контр-адмирал А. И. Панфилов, генерал-майор А. П. Хрущев, полковник В. И. Васильчиков, капитан первого ранга А. А. Зорин, капитан второго ранга Г. И. Бутаков, военные инженеры Э. И. Тотлебен, В. П. Ползиков, А. В. Мельников и другие. Они сыграли выдающуюся роль в организации обороны Севастополя, обеспечив продуманное и оперативное управление боевыми действиями защитников города.
Царь и окружавшие его сановные крепостники с большим неудовольствием смотрели на многочисленные отступления Нахимова от буквы и, главное, от духа николаевских уставов, на резкую прямоту его высказываний о грубых стратегических ошибках бездарных царских генералов, о вопиющих недочетах военной системы тогдашней России. «Ему бы канаты смолить, а не адмиралом быть», — злобно отзывался о Нахимове Меншиков в кругу своих штабных офицеров. Но правящей верхушке невыгодно было открыто выражать свое негодование поведением Нахимова: имя его гремело по всей России и значение его как вдохновителя и организатора Севастопольской обороны, приковавшей к себе основные силы противника, было слишком очевидным. Поэтому в Петербурге вынуждены были мириться с пребыванием Нахимова на одном из самых ответственных участков обороны государства и даже награждать его.
Доверие войск к своему руководителю было немаловажным фактором успешной обороны Севастополя в течение столь длительного времени и имело в напряженной борьбе под Севастополем тем большее значение, что у англичан и французов наблюдалась в этом отношении как раз обратная картина. Там Канробер ушел с поста главнокомандующего французскими войсками, публично признав, что он не имеет среди своих солдат и офицеров должного авторитета. Преемник его — генерал Пелисье за свою кровавую «систему атак» снискал себе в рядах французских войск такую ненависть, что на его жизнь производились покушения. Смерть Раглана летом 1855 г. от болезни и замена его другой, столь же бесцветной личностью — генералом Симпсоном были встречены в английской армии с поразительным равнодушием.
VI
В середине августа Горчаков в последний раз попытался отвлечь силы противника от Севастополя, предприняв наступление со стороны реки Черная против обсервационного корпуса союзников, состоявшего к тому времени из 20-тысячного французского, 10-тысячного сардинского и 10-тысячного турецкого отрядов, а также из двух французских и одной английской кавалерийских дивизий.
Обсервационный корпус союзников занимал выгодную оборонительную позицию перед Сапун-горой, прикрытую рекой и протекавшим за ней водопроводным каналом, к которому круто спускались Федюхины и Гасфортовы высоты. На Федюхиных высотах располагался французский отряд, а на Гасфортовых — сардинский. Оба отряда имели сильные предмостные укрепления на противоположном берегу реки Черная. Первое из них прикрывало так называемый Трактирный мост перед Федюхиными высотами, а второе, расположенное на Телеграфной горе, — мост перед позициями сардинцев. Турки обороняли высоты перед Балаклавой. Кавалерия находилась в тылу корпуса, образуя резерв.