Слуга. Сотник, оставь, нельзя!
Грязной. Стукну – умрешь. (Наливает из ендовы в щит и пьет.)
Слуга убегает.
Басманов. Это – романея, не захмелей. Ты чего пришел?
Грязной (выпив все). Кислятина заморская. Тьфу… Бояре в сенях шумят, так-то бранятся, в латы мне жезлами бьют. Да на крыльце их более полета, – крик-та! Да челяди боярской с ножами, рогатинами бежит за ихними санями во все ворота. Не знаю – что и делать. Драться с ними? Как царь-то велит?
Басманов. Никого не пускать строжайше. Пусть думные бояре идут в палату, там ждут.
Грязной. Ладно. У меня юношей добрых десятка полтора, – справимся как-нибудь.
Басманов. А чего бояре всполохнулись?
Грязной. Черт их знает, – проведали, что царь пирует один с черкешенкой.
Из левой двери входит Иван. На нем светлое платье, золотая тюбетейка и вышитые сапоги. Хватает подсвечник со свечой, подает Басманову.
Иван. Свети. (Уходит вместе с Басмановым направо.)
За дверью налево слышна песня скоморохов. В двери – прямо – появляется князь Репнин.
Репнин. Не пожар ли? Что за притча? Ночь вызвездила ко вторым петухам, во Кремле все спят, а у государя в окнах свет. Здоров ли государь? Чего так поздно бодрствует?
Грязной. Иди, иди, князь Михайло, тебя не звали.
Репнин. Грязной, сотник! Отвечай вежливо, я ближний человек.
Грязной. Ближний, хоть дальний – пускать не велено.
Репнин. Как ты меня не пустишь, холоп? (Поднимает жезл.)
Грязной (начинает засучиваться). Стукну – умрешь. Ушел ай нет?
Репнин. Конюх! С тебя голову снимут, а я еще и в глаза плюну. (Скрывается за дверью.)
Входит Иван, за которым Басманов несет свечу. В руках Ивана – медвежье одеяло и несколько парчовых, шитых жемчугом подушек. Все это он сам стелет на лежанке. В двери, в глубине, появляется Сильвестр. Иван увидел его, содрогнулся и – сквозь зубы.
Иван. Не вовремя пришел.
Сильвестр (в мрачном исступлении). Согрубил еси богу… Кайся, кайся, трехглавый змий – еще даю тебе срок покаяния. В отчий храм среди нощи ввел блудницу и упоил ее, и она хохочет и свищет, и сам упился, аки жук навозный. Кайся! Кому уподобился ты?
Иван. Сильвестр, в моей душе свет. Не хочу тебе злого. Уйди с миром…
Сильвестр. Не уйду… Иван Васильевич, твою совесть мне бог велел стеречь.
Иван. Моей совести ты не сторож. Ее некому стеречь, ниже тебе,[162] собака, дура.
Сильвестр. Не уйду… Пострадать за твою душу хочу…
Иван. Грязной… Вели отнести его в сани. Пускай везут подальше от Москвы, прочь с глаз моих…
Сильвестр. Опомнись, государь…
Иван. Я опомнился, поп… И видеть тебя более не хочу… Ты, ты от юности моей держал на узде мою волю. По твоему скаредному разуму мне было и есть, и пить, и с женою жить… Ты, аки бес неистовый, благочестие поколебал и тщился похитить богом данную мне власть… Прочь от меня, – навеки… (Усмехаясь.) Бумаги, чернил тебе пришлю, пиши себе в уединении книгу «Домострой»,[163] аки человеку жити благопристойно.
Грязной. Идем, поп.
Сильвестр. Государь, не вели!
Грязной. Не выбивайся, – стукну, поздно будет. (Уводит Сильвестра.)
Иван идет в палату.
Басманов. Государь, народу полон дворец, во все щели лезут.
Иван. Пусть Грязной умрет на пороге, – никого не пускать. (Быстро уходит.)
Басманов спешит к двери в глубину, затворяет ее за собой, и там сейчас же начинается возня и злые голоса. Из палаты выходит черкесская княжна, она в широких шароварах и в пестром тюрбане, из-под которого выпущены косы, поверх платья на ней узкий черный казакин.[164] За ней идет Иван.
Присядь или приляг. Здесь тихо, поговори со мной.
Княжна Марья оглядывается, садится на подушки. Иван стоит перед ней.
Чего боишься? Я не варвар, не обижу.
Марья. Тебя – бояться! Будешь ножом резать, руки ломать, косы рвать – не заплачу.
Иван. Ну, что уж так-то закручинилась, касатка?
Марья. Отец, братья меня продали, увезли за тысячи верст, – мне же не кручиниться? Чего стоишь, как холоп? Прилично тебе сесть.
Иван. На змею похожа, что ни слово – вот-вот ужалишь.
Марья. То – касатка, то – змея. Хотела бы я орлицей быть. Выклевала бы тебе глаза, расправила бы крылья, полетела бы на мои горы.
Иван. А я бы кречетом обернулся и настиг тебя, прикрыл. Вот беда с девками норовистыми! А царицей хочешь быть? Пойдем в чулан – покажу тебе сундуки, коробья, – откроешь один – полный жемчуга, откроешь другой – бархаты из Мадрида. Откроешь еще – соболя, бобры, лисы. Чье это? – спросишь. Твое, скажу, царица, для твоего белого тела, для твоих черных кос, для твоих легких ног. А ты: уйди, постылый. Так, что ли? Чем же я тебе уж так-то не мил?
Марья. Уж не из-за твоих ли сундуков с жемчугами да соболями будешь мил?
Иван. Станом я не тонок и не ловок, и нос у меня покляп,[165] и разговор тяжел. А на коня сяду, охотского сокола на красную рукавицу посажу, да колпак сдвину, да завизжу! Румянцем зальешься, глядя на меня. Мой-то, скажешь, суженый – чисто вяземский пряник. Марья. Поскачешь, да упадешь, как мешок. Иван (засмеялся). А хочешь – покажу, как со зверем бьются один на один? Велю привести медведя. Ты на печку залезь, а я пойду на него с одним ножом. Марья. Врешь.
Иван (засмеялся). Нет, не вру.
Марья. Не знаю, зачем ведешь простые речи, смешишь меня. Напрасно меня в такую даль завезли, чтобы дурака слушать.
Иван вспыхнул, глядит на нее, сна не спускает глаз.
Иван. Ты – умна… Смела… А думал – дикая черкешенка!
Марья (с гордой усмешкой). Я в Мцхете в монастыре училась книжному искусству и многим рукоделиям. В Тбилиси при дворе грузинского царя мне подол платья целовали. А тебя мне слушать скучно.
Иван. Это хорошо. Это – удача. (Встает и ходит кошачьей походкой. Берет подсвечник и переставляет его, освещая лицо черкешенки.) Добро, добро, что не хочешь со мной шутить. Послушай другие речи. К твоему отцу, Темрюку, послал я сватов не за твоей красотой.
Марья. За черкесскими саблями послал. Свои-то, видно, тупые.
Иван. Московские сабли остры, Марья Темрюковна. Добро, добро, дразни меня, я мужик задорный. На Москве – в обычае на кулачках биться, а в большом споре и на саблях. А с такой красивой девкой – выйти на поле – уж не знаю, чем и биться. Слушай, Марья. Я еще младенцем был – мою мать, царицу Елену, отравили бояре.[166] В этих палатах, тогда еще они голые были, меня, царенка, держали пленником. По ночам не сплю, голову поднимешь с подушек и ждешь: вот придут, задушат. Бедного, бывало, за сутки один раз покормят, а то просвирочку съем, тем и сыт. Что передумал я в эти годы! Не по годам я возрос, и сердце мое ожесточилось. А был я горяч и к людям добр. Великое добро искал в книгах, – едва слова-то складывать научился. Ночью свечечку зажгу, книгу раскрою, и будто я и участник и судья всем царствам, кои были, прошумели и рушились. Вот и вся моя забава, вся моя отрада. Гляжу на огонек, босые ноги стынут, голова горит, и вопрошаю: нет более Рима,[167] отшумела слава Византии под турецкими саблями?[168] В камни бездушные, в прах и пепел обратились две великие правды. Остались книжные листы, кои точит червь. Да суета сует народов многих. Попы-то римские отпущением грехов торгуют на площадях. А что Мартын Лютер![169] Церкви ободрал, с амвона[170] ведет мирские речи, како людям в миру жити прилично. Ни дать ни взять мой поп Сильвестр. Спорил я с лютеранами[171] – тощие духом. У заволжских старцев, да хоть у того же еретика Матвея Башкина, в мизинце более разума, чем у Лютера. Любой заморский король или королишка всю ночь играет в зернь и в кости[172] да ногами вертит и с немытой рожей идет к обедне. Где ж третья правда? Ибо мир не для лиси и суеты создан. Быть Третьему Риму в Москве. Русская земля непомерна.
162
…ниже тебе… – ни даже; отнюдь не; и не.
163
…пиши себе в уединении книгу «Домострой»… – Сильвестр был составителем, редактором и автором одной из глав (наставлений своему сыну Анфиму) книги «Домострой» – свода житейских правил поведения.
164
Казакин – короткий кафтан, сшитый в талию.
165
…нос у меня покляп… – крючком, орлиный.
166
…мою мать, царицу Елену, отравили бояре. – Елена Глинская (ум. 1538) в последний год жизни много болела и умерла, как предполагают, естественной смертью.
167
…нет более Рима… – В 476 году Западная Римская империя пала под ударами германских войск.
168
…отшумела слава Византии под турецкими саблями? – В 1453 году турки взяли штурмом Константинополь, включив Византию в Османскую империю.
169
Мартын (Мартин) Лютер (1483–1546) – основатель лютеранства – одного из направлений в протестантизме, для которого характерны, например: отказ от сложной церковной иерархии, отсутствие культа богородицы, святых, икон, понимание веры как непосредственной связи человека с богом, осуждение монашества в связи с представлением, что спасение не в бегстве «от мира», а в «мирской» деятельности, сочетающейся со служением богу. Протестанты упразднили драгоценные приношения в церковь, сняли с икон золотые оклады, требовали обратить украшающее храмы золото на практические нужды.
170
Амвон – возвышение в церкви перед иконостасом (иногда посреди церкви), откуда читаются проповеди.
171
Спорил я с лютеранами… – В 1552 году из Дании по просьбе Ивана IV, желавшего завести в России книгопечатание, прибыл мастер Ганс Миссенгейм, он привез типографию и Библию в немецком переводе Лютера. Идеями Лютера были захвачены некоторые московские дворяне, в том числе Матвей и Федор Башкины. Матвей Башкин читал и толковал Ивану IV Апостол. По решению священного собора 1553 г. Матвей был сослан в Иосифо-Волоколамский монастырь, а Федор Башкин публично сожжен.
172
…всю ночь играет в зернь и в кости… – При игре в зернь различают черные и белые грани кубика, а в кости – число точек на грани.