Женщина бежала легко, несмотря на годы. Ее сухая фигурка мелькала между неровно росших вдоль улицы берез и сосен и была похожа на порхавшую веселую черную бабочку. Только один раз женщина остановилась и немного постояла, приложив руку к груди. Потом побежала опять.

Возле нарядного, словно игрушечного, дома женщина остановилась и постояла несколько минут, пока ее дыхание не стало спокойным.

Потом она подошла к ярко освещенному окну, поднялась на цыпочки и заглянула в него. То, что она увидела, наверно, заставило ее немного поколебаться, прежде чем постучать. Но все-таки женщина постучала. Стук получился тихим, но неплотно пригнанное вверху стекло неожиданно задребезжало резко и громко.

Изнутри к стеклу приникло полное круглое лицо и долго вглядывалось во тьму.

– Это я, Захарыч, – сказала женщина негромко, но человек услышал. Лицо исчезло. На веранде послышались тяжелые шаги, заскрежетал засов, дверь раскрылась, и на крыльце появился толстый человек в пижамных брюках и в майке.

– Тебе чего, Васильевна? – спросил добродушно толстяк.

На женщину пахнуло свежей водкой и луком.

– У меня дело к тебе, Захарыч, – сказала женщина.

Захарыч почесал под майкой грудь.

– Какое еще дело ночью? Соль, что ли, кончилась?

– Мне нужен шприц, Захарыч… – почти шепотом сказала женщина.

– Шприц? – удивился толстяк, – Зачем тебе шприц?

– Сделать корове укол.

– Укол?

– Да…

– Заболела, что ли?

– Заболела…

– Так я ее только что видел. Шла со стада веселая.

– Пришла веселая, а сейчас заболела.

– Объелась, что ли?

– Не знаю… Лежит, и слезы из глаз текут. Дай шприц, Захарыч. Лекарство у меня есть… Я сама ей укол сделаю…

– Ты бы лучше ветеринара вызвала.

– Знаешь же… далеко…

Толстяк в задумчивости опять почесал грудь.

– Ну, а чего ты ко мне пришла, Васильевна? Откуда у меня шприц? Подумай.

– Ты же научный человек, Захарыч… Опыты делаешь… Значит, должен у тебя быть.

– Нет у меня никакого шприца. И чего тебе взбрело в голову? – Толстяк повернулся, чтобы уйти, но женщина неожиданно проворно взбежала на крыльцо и схватила его за руку.

– Ну дай, Захарыч!

Свет из окна теперь падал на голову и лицо женщины. Волосы у женщины были седыми, а лицо сморщенным, изможденным. Тени делали его похожим на маску, которые привозят туристы из экзотических стран.

– Ну дай, Захарыч! Я же знаю, у тебя есть!

– Нету! Отцепись от меня! – Толстяк стал раздражаться.

– Зачем врешь? Ведь есть.

– Ну есть… – сдался толстяк. – Есть маленький. Для мышей… Он тебе не подойдет.

– Подойдет, Захарыч! Подойдет!

– Вот привязалась. Сказал, не подойдет. Это импортный, совсем маленький, мышей колоть. И игла у него золотая… Поняла? Золотая. А ты им корову хочешь… Соображаешь? Забьешь шерстью, поцарапаешь…

– Я шерсть выстригу, Захарыч…

– Вот дура баба! Иголочка-то тонюсенькая, а шкура у твоей коровы – броня! Пусти!

Мужчина вырвал руку и пошел к двери.

– Подожди…

Что-то в голосе женщины заставило толстяка остановиться.

– Ну чего еще? Сказал, не дам, значит, не дам…

– Ради того, что между нами было… – сказала женщина шепотом и опустила голову.

Секунду толстяк смотрел на нее, выпучив глаза, потом рассмеялся:

– Вон оно что… Я уж и думать забыл… Ну рассмешила, Васильевна… А ты еще помнишь?

– Что было – из жизни не выкинешь, Наум…

Захарыч перестал смеяться, грустно покачал головой.

– Да ты посмотри на себя, Васильевна… И на меня… Мы же теперь совсем не те, кем были. Ну насмешила, Васильевна…

– Дашь шприц?

– Нет.

Толстяк решительно повернулся спиной к женщине.

– Постой…

Захарыч обернулся.

– Мне уже скоро умирать, Наум…

– Ну и что? Хочешь исповедоваться? Я тебе не поп. Все там будем.

– Послушай, дашь шприц – я на тебя дом запишу… У меня нет наследников…

Наступило молчание. Потом толстяк медленно спустился на ступеньку и приблизил свое лицо к лицу женщины.

– А ведь, Васильевна, шприц тебе не для коровы… – сказал он, ловя ее ускользающий взгляд.

– Не для коровы? Вот еще… Для кого же тогда? – пробормотала женщина.

– Может, для волка или рыси, – шепнул толстяк, дыша луком, – но только не для коровы…

Мужчина подождал, пока за женщиной захлопнется дверь, поднялся с кровати и вышел из дома. На четвереньках, словно собака, пересек он залитый луной двор, стараясь держаться в тени забора, достиг ближайшей сосны и прижался к ее стволу. Теперь он был в безопасности. Тщательно, фиксируя каждую деталь, каждое движение, как привык за многие годы, человек осмотрел ясно проступавшие в лунной мгле дома кордона, ощупал взглядом тропинку, уходящую от кордона в лес, и затем, уже уверенный, что никого нет, все же еще раз огляделся вокруг.

Он был один. Тени от деревьев, забора тянулись полосами, переплетались в узоры. Но тени были плоскими, там никто не прятался.

Тогда человек проскользнул от первой сосны ко второй, затем к третьей и вскоре вступил в холодный ночной лес. Здесь ему были знакомы каждый кустик, каждая тропинка. Человек прислушался. Но все было тихо, лишь высоко вверху возилась, мучаясь бессонницей, какая-то птица.

Человек сделал несколько шагов, нагнулся и пошарил в дупле под сосной. Он нашел то, что искал: жестяное ведро, короткую саперную лопатку и длинный тяжелый, завернутый в серую мешковину сверток.

Человек взял все это в руки и, часто озираясь и прислушиваясь, словно опытный старый зверь, пошел по тропинке в глубь леса.

Он шел, наверно, с час, и за это время ему никто не встретился: ни зверь, ни человек Только подходя к речке, человек услышал, как недалеко, продираясь сквозь кусты еловой посадки, кто-то идет.

Человек присел и затаился, положив возле себя без звука ведро, лопату и длинный сверток. Он умел это делать: класть предметы без звука. И умел сидеть не шелохнувшись. Часами…

Но сейчас ему не пришлось долго ждать. Вскоре он увидел того, кто шел между рядов еловой посадки. Это был мужчина. Вместо плеч и головы у мужчины был огромный безобразный нарост. Притаившийся человек еще никогда в жизни не видел ничего подобного. Это несомненно был вурдалак. Но разве в наше время существуют вурдалаки?

Сжав в руке короткую, острую, как нож, лопатку, человек ждал. Может быть, придется вступить в схватку. Человек боялся схватки. Сегодня он чувствовал себя плохо. Сердце колотилось неровно, в голове мутилось. Может быть, надо было подождать, когда женщина принесет шприц и сделает укол.

Мужчина подошел совсем близко. Теперь было видно, что за нарост у него на плечах. Мужчина нес ребенка.

При свете звезд он хорошо рассмотрел мужчину и мальчика. Мужчина был широкоплеч и коренаст, мальчик худенький, лет пяти или шести. Одной рукой он обнял отца за шею, другой хватался за ветви сосен.

Человек сидел как раз посередине широкого прохода. Девяносто шансов из ста, что мужчина с мальчиком наткнутся прямо на него… До встречи оставалось несколько десятков секунд.

Человек прислонился спиной к стволу маленькой сосны, и расслабился. Он всегда расслаблялся перед опасностью. Так ему легче было принять решение. Решений было три.

Самое простое, пока не поздно, встать и уйти. Самое простое и самое опасное. До места, где он сидел, мужчине оставалось всего несколько шагов, и тот успеет запомнить его лицо, его походку, фигуру… Может быть, он окликнет так неожиданно появившегося незнакомца, и тогда придется или отвечать (и он, ко всему прочему, запомнит голос) или уйти молча (что еще хуже, так как это вызовет подозрение). И один бог ведает, что может получиться из этого.

Можно было притвориться мертвым. Человек умел притворяться мертвым. Скорчиться, уткнуться лицом в хвою. Он умел почти останавливать сердце, расслаблять тело, задерживать дыхание, делать лицо, руки, грудь холодными… Этому его научила постоянная опасность, среди которой он жил. Один раз человек сделал так, и его посчитали мертвым. Правда, тогда он лежал среди трупов, и ошибиться было нетрудно.