Когда человек движется в плоскости действительной жизни, он всему радуется. Тому, что живет. Тому, что предстоит умереть. Не потому радуется, что он устал от жизни, нет, он радуется тому, что умрет и пойдет ко Христу.

— Геронда, он радуется оттого, что не противится тому, что попускает Бог?

— Он радуется, видя, что эта жизнь преходяща, а жизнь иная — вечна. Он не устал от жизни, но, думая: "Что нас ожидает, разве мы не уйдем?", он готовится идти туда, понимая, что в этом его предназначение, смысл жизни.

Вот, к примеру, взять женщин, работающих в системе социальной помощи. У них есть доброта: бегают, бедняжки, убиваются ради других. По образованию они психологи, но бывают случаи, когда тот способ, которым они хотят помочь другим, не действует. Идет она, к примеру, утешать человека, которому отрезали ногу, а он ей говорит. "Ты вот пришла на двух ногах и говоришь мне: "Добрый день", — а у меня-то нога только одна". Что она сможет ему ответить? Как она поможет ему психологией? Если этот человек не уловит глубочайший смысл жизни, то ему ничто не сможет помочь. Он должен понять, что за это попущенное Богом увечье он, если не будет роптать, получит в иной жизни накопленную небесную мзду. Поняв это, он должен радоваться. Да хоть бы и на четырех ногах ходили остальные, он должен говорить: "Благодарю Тебя, Боже мой, за то, что я хожу на одной". Но, воспринимая жизнь недуховно, эти бедняжки идут утешать людей и не знают, что им сказать. Идет такая "социальная утешительница", к примеру, облегчить страдание тридцатипятилетней больной раком женщины, у которой трое детей. Что она ей скажет? Если эта мать не уловит глубочайший смысл жизни, то она будет отчаиваться, думая о том, что станет с ее детьми. И сама психолог, пришедшая ее утешать, впадет в то же самое отчаяние, если она не поймет чего-то высшего, чего-то духовно более глубокого. Ведь, не расположив сначала более глубоко саму себя, она не сможет правильно помочь и ближнему так, чтобы к нему пришло божественное утешение. Так эти бедняжки психологи не только устают телесно, но и расстраиваются, видя, что они не могут оказать людям серьезной помощи. То есть устают вдвойне.

Мы должны осознать добро необходимостью

Человек должен осознать добро необходимостью, иначе он будет мучиться. И сказать, что не все могут осознать добро необходимостью, было бы неправдой. Я такого мнения оправдать не могу. Добро в состоянии осознать необходимостью даже пятилетний ребенок. Скажем, у какого-то малыша поднялась температура. Родители зовут врача, тот говорит: "Держите ребенка крепко" и — раз! — делает ему укол. После этого малыш, едва завидев врача, пускается в рев и убегает. Но если ему сначала скажут: "Послушай-ка, ты болен, у тебя температура. Ты не можешь ни в школу пойти, ни играть. Другие-то дети вон играют. А если ты дашь врачу чуть-чуть тебя уколоть, то температура спадет и потом ты тоже сможешь пойти играть", то ребеночек тут же зажмурит глазки и сам протянет врачу свою ручку для укола. Я хочу сказать, что если уж малыш может осознать добро необходимостью, то насколько более это доступно человеку взрослому.

С того момента, как человек поймет, что правильно, а что нет, — все, вопрос закрыт. Предположим, я вам говорю: "Я вышвырну вас из окна". Что это значит, вы понимаете. Даже умственно отсталый понимает, что если он выпадет из окна верхнего этажа, то переломает себе ноги. Он понимает, что такое обрыв и что такое ровное место, что такое хорошо и что такое плохо. Человек взрослый, читавший святых отцов, Евангелие, знает, что правильно и что нет. С этого момента надо себя переключать. Но часто, когда говоришь некоторым особам: "Почему ты это делаешь? Разве ты не понимаешь, что это неправильно?" — они начинают: "Вот, к несчастью, я такая. А почему я такая? Ведь и раньше я была такая…" — "Да оставь ты, какая ты была раньше! Сейчас, когда я тебе это говорю, что ты делаешь, чтобы исправиться?". Если у них не соображает голова, то это другое дело, тогда у них есть оправдание. Но только младенец схватит вместо карамельки уголек по той причине, что у него не соображает голова.

— Геронда, ваша мать была очень чутким человеком, любила вас. Как же она с самых пеленок воспитывала вас в строгости?

— С младых ногтей человек может помочь себе в том, чтобы постичь глубочайший смысл жизни и радоваться по-настоящему. Когда я был маленьким и бегал с ребятами наперегонки, то оставлял их позади. Они не давали мне бегать, прогоняли меня, дразнили "эмигрантиком", беженцем. Я приходил к маме в слезах. "Что ты плачешь?" — спрашивала меня она. "Мне ребята не дают с ними бегать", — отвечал я ей. "Тебе хочется побегать? Вот двор, бегай. Почему ты хочешь бегать на улице? Чтобы на тебя смотрели и говорили "молодец"? В этом есть гордость". В другой раз мне хотелось играть в мяч, а ребята опять меня прогоняли. Я снова плакал и шел к маме. "Что случилось, что ты опять плачешь?" — спрашивала меня она. "Ребята не дают мне играть в мяч!" — говорил я. "Двор у нас большой, мячик у тебя есть, играй здесь. Что, хочешь, чтобы на тебя смотрели и любовались? В этом есть гордость". И тогда я подумал: мама права. И потихоньку мне расхотелось и бегать, и играть в мячик, чтобы меня видели, потому что я понял, что в этом есть гордость. "И правда, — думал я, — какая же все это чепуха! Мама права". И после, видя, как другие дети носятся, бьют по мячу и хвалятся этим, я не очень переживал. Я смеялся и говорил: "Ну чего вытворяют?" — а сам был тогда маленьким — в третий класс начальной школы ходил. Потом я жил естественной жизнью. И сейчас, если меня спросят. "Что выберешь: подняться в августе месяце босиком по колючкам на вершину Афона или же поехать на какое-нибудь торжество, где тебя облачат в мантию и осыпят почестями?" — то я скажу, что предпочитаю босиком подняться на Афон. Не от смирения, а от того, что мне это по душе.

Люди, имеющие гордость, в детстве не получили помощи в семье. Мирское мышление человека мучает. Если кто-то запустит себя в этом отношении, если родители не помогут своим детям, когда те еще маленькие, то после это станет уже состоянием. Одно дело — это маленько похвалить ребенка, чтобы он не падал духом, другое — раздувать его эгоизм. Скажем, ребенок спутался, читая стишок, и теперь унывает. Его мама, видя это, говорит ему. "Ну все, все. Хорошо прочитал". Однако если он прочитал стихотворение хорошо, и мать начинает нахваливать его перед другими: "Ну какой же ты молодец! Ты прочитал лучше всех детей! Мой ребенок лучше всех!" — то это плохо. Так родители часто культивируют в детях гордость. Или, к примеру, ребенок наозорничал в школе, и его за это отчихвостил учитель. Он приходит домой и жалуется отцу: "Учитель несправедливо меня отругал". Если отец и мать встают на сторону ребенка и к тому же в его присутствии говорят про учителя: "Я вот ему покажу! Да как он смел, да моего ребенка!". — то ребенок потом считает свое озорство правильным, а в итоге мучается из-за пустяшных вещей. Основа всему в том, чтобы дитя кое-что поняло еще в родительском доме. Если человек с юных лет усваивает глубочайший смысл жизни, то потом все идет как нужно. В противном случае он получает удовольствие от тленного, от человеческих похвал, которые в действительности не приносят ему покоя, и остается тленным человеком.

Поможем миру в покаянии

— Геронда, что сегодня способно помочь миру больше всего?

— Если бы миру преподавалось сегодня покаяние, то помочь могло бы только оно. Чтобы получить пользу, будем читать как можно больше житий тех святых, которые обращают особое внимание на покаяние. Просить у Бога покаяния — это значит просить просвещения. Испрашивая покаяния и сильнее каясь, мы, естественно, придем в большее смирение. А тогда по необходимости придет большая Божественная Благодать, просвещение от Бога. Пребывая в покаянии, человек хранит Благодать Божию. Люди-то ведь хорошие. Вон большинство: не исповедуется, не причащается, находится в великом неведении, но, с другой стороны, приходят ко мне и просят помощи. Что-то в этом кроется.