— И оставить тебя одну противостоять этому стаду? Ты же намереваешься встретиться с ними, не так ли? Готов побиться об заклад на половину своего состояния, что если бы ты натянула на лицо улыбку и с вызовом встретила эту толпу, то они стали бы завидовать тебе и твоему приключению. Таков секрет сплетников, знаешь ли: их разъедает зависть к тем, кто ведет богатую событиями жизнь. Но, наверное, у тебя нет мужества. Наверное, ты планируешь укрыться здесь и трястись, как преследуемый собаками испуганный кролик?

Подстрекаемая этим язвительным тоном, Кэтрин снова выкрикнула:

— Убирайся!

Она потянулась к маленькому туалетному столику, схватила фарфоровый подсвечник и запустила ему в голову. Мужчина пригнулся, и подсвечник вдребезги разбился о стену, незажженный огарок свечи упал на пол и выкатился в центр спальни. Следующей под руку попалась серебряная рамка с миниатюрой, и Кэтрин уже потянулась, чтобы швырнуть и ее, но вдруг остановилась, вспомнив, что ее мать за дверью своей спальни тоже когда-то визжала, как сумасшедшая, и била посуду. Пока она колебалась, Наварро приблизился к Кэтрин, взял рамку из ее слабых рук и, нахмурившись, на несколько секунд замер с ней, пытаясь понять причину ее внезапного молчания.

Кэтрин резко повернулась к нему спиной, так как слезы боли, гнева, раскаяния и — да! — жалости к себе подступили к ее глазам. Она не позволит ему увидеть ее слезы, с отчаянием и яростью подумала Кэтрин. Не позволит!

Услышав за спиной, как он тихо ругнулся, она украдкой посмотрела в зеркало на туалетном столике и увидела, что он стоит с огарком свечи в руке. Прищурившись, он вертел в пальцах желтоватый воск, затем понюхал его. После некоторого размышления в глазах Наварро вспыхнул презрительный огонек, однако он ничего не сказал.

Положив огарок в карман, он повернулся к шкафу и распахнул дверцы, после чего удовлетворенно вздохнул, и Кэтрин показалось, что этот звук был похож на мурлыканье леопарда.

— Вот! — сказал он, извлекая платье из золотистого шелка. — Ты сама наденешь его или я должен побыть твоей служанкой?

Неохотно повернувшись, Кэтрин вцепилась в свой халат с выражением нерешительности на лице.

Заметив это, он принялся уговаривать:

— Ну же, Кэтрин, неужели ты оставишь меня один на один со львами?

— Я думала, что они стадо, — с напускной суровостью произнесла она и, сдавшись, взяла платье, которое он вложил ей в руки.

— То ли стадо, то ли стая — это в значительной степени зависит от твоего собственного отношения. Что ты предпочтешь? Будешь изображать grande dame[50] или просительницу?

После этих слов Наварро выдвинул вперед кресло, перекинул плащ на сторону и сел. Из-за этого действия Кэтрин потеряла нить их спора.

— Что… что ты делаешь? — спросила она.

— Перестраховываюсь, чтобы ты сделала то, о чем я прошу, — спокойно ответил он.

Ее голос, когда она заговорила, зазвучал как шепот:

— Ты дьявол.

— Интересное предположение, — согласился он. — Об этом говорили и раньше. Однако если это проделки сатаны, то, по меньшей мере, забавные.

— Ты простишь меня, если я позволю себе не согласиться?

— Конечно, — ответил он и сузил глаза, обратив внимание на ее ироничный тон. — Но я не обладаю запасом терпения, к тому же у меня есть и другие обязательства на этот вечер. В театр позволительно являться после поднятия занавеса и до первого антракта, но ни в коем случае не позже.

— Не мог бы ты по крайней мере отвернуться?

На его лице появилась слабая улыбка, и он медленно покачал головой.

— Ты слишком хитрая. Более того, так я лишу себя большей части ночных… развлечений.

Досада на его дерзость и на собственную просьбу наполнила ее грудь болью невыплаканных слез. Направившись к гардеробу, она рывком развязала пояс своего халата. Достав из глубины шкафа корсет с глубоким вырезом, подходящий к золотистому шелковому платью, она на какое-то время задержала его в руках, затем вызывающе вскинула голову, и халат соскользнул на пол. Быстро подняв руки, она продела голову в вырез сорочки из желтого атласа, опустила ее по обнаженному телу, просунула руки в проймы, застегнула несколько боковых крючков — и все было готово.

Она повернулась, чтобы бросить на него торжествующий взгляд, но вместо своего незваного гостя увидела крупную фигуру няни в дверном проеме маленькой спальни.

— Мадемуазель! — возмущенно воскликнула Деде, когда ее взгляд переместился с полураздетой девушки на Наварро, развалившегося в кресле возле дальней стороны кровати. Она быстро перекрестилась от дурного глаза.

Какое-то мгновение Наварро выглядел обескураженным, затем улыбнулся.

— Преданная няня, как я полагаю, занимается черной магией?

Деде вошла в комнату, не обращая внимания на смуглого мужчину.

— Жюль пришел за мной, мадемуазель. Мы можем что-нибудь для вас сделать?

Кэтрин едва удалось побороть соблазн посмотреть, что предпримет Наварро против оккультных ритуалов Деде.

— Если Жюль еще у двери, скажи ему, что он не нужен. А потом можешь одеть меня для театра.

— Вы собираетесь идти с этим человеком?

Голос Деде вдруг показался ей невыносимо драматичным.

— А ты бы предпочла, чтобы мы остались здесь? — спросила она, обведя комнату многозначительным взглядом. — Конечно же, я иду с месье Наварро.

— Но, мадемуазель, вы говорили…

— Неважно. Теперь я хочу пойти. Немедленно.

Деде начинала говорить привычным решительным тоном, но потом стала действовать по-другому.

— Очень хорошо, но в золотом? Мадам сказала мне, что вам следует носить что-то подобающее девушке, что-то скромное.

— Золотое, — ответила Кэтрин, после чего, стараясь не замечать насмешливого взгляда Наварро, достала пару желтых атласных туфелек, подходивших к платью.

Когда няня вышла дать распоряжение Жюлю, в комнате повисла тишина. Окидывая взглядом стройную фигурку Кэтрин, Наварро задумчиво произнес:

— Мне следует запомнить, chérie, что у тебя прекрасно получается прекословить.

Кэтрин знала, что обязательно привлечет внимание. Но все же не ожидала вытянутых шей, нескрываемых пристальных взглядов и пробежавшего среди публики шепота, когда появилась в театре под руку с Наварро. Она пыталась оставаться такой же невозмутимой, как он, но это было нелегко. Все глаза, казалось, пронизывали их насквозь, воображение каждого было занято их личной жизнью.

Она надеялась, что им повезет укрыться в ложе с перегородками — кабинке с ширмой, которой пользовались дамы, ожидавшие рождения ребенка или носившие траур, а также мужчины, сопровождавшие женщин сомнительного поведения. Но как бы ей этого ни хотелось, скрыться не получилось. Ложа, в которую ее проводили, была самой многолюдной из всех: в центре нижнего яруса, с привлекающим глаз обилием цветов.

По крайней мере, она не осталась с Наварро наедине: справа сидела ее мать с Маркусом, слева — молодая девушка с высокой прической, в простом белом муслиновом платье, рядом с которой расположилась женщина в платье из темной ткани с закрытой шеей, — скорее всего дуэнья или бедная родственница. Дальше за ними сидела пара американцев с удивительно светлыми волосами и кожей.

Первый акт пьесы приближался к концу, а Наварро не предпринимал попыток их познакомить. Он усадил Кэтрин в одно из двух оставшихся в центре кресел и занял место рядом.

Французская мелодрама, Selico[51], была поставлена труппой беженцев с Сан-Доминго и собрала полный зал из более чем семи сотен зрителей. Ложи обоих ярусов были заняты, и партер внизу был заполнен до отказа.

Возможно, история действительно была захватывающей, а актеры — великолепными, но Кэтрин не замечала ничего. Ее внимание было приковано к нише возле окна — той самой, где состоялась их злополучная встреча с Наварро. Она никак не могла забыть тот квартеронский бал, проходивший в этом театре всего несколькими днями ранее. Если бы она оглянулась вокруг, то узнала бы некоторых джентльменов, которые той ночью были на балу, а сейчас сидели здесь, рядом со своими женами и детьми. Она как будто увидела скрытую часть жизни этих мужчин и сама стала частью этой жизни.