— Конечно нет! Он просто был злым! Un criminel![11] В этой стране, чтобы доказать, что совершено преступление, необходимы два свидетеля — двое мужчин. А свидетелей не было! Alors, le crime n’existe pas![12]

Я вспомнил тот тоскливый взгляд Пола, когда мы открывали больницу. А может, это была не тоска по моей жене, а оплакивание другой женщины?

Парзик стояла в лесу, спрятавшись за деревьями, и поджидала Ануш.

— Я здесь!

— А я как раз шла к тебе, — сказала Ануш. — Все только и говорят о девичнике!

Парзик улыбнулась:

— Жаль, что это нельзя повторить! Но, по крайней мере, платье готово!

— Хорошо, что твоя мать разрешила Хават подшивать подол.

— Мне пришлось доделывать за нее.

— Хават была счастлива.

Парзик взяла ее под руку, и они пошли по тропинке, вьющейся между деревьями.

— Уже через неделю я буду невестой!

— Мне придется называть тебя госпожа Акинян!

— Да уж, пожалуйста! Это будет так странно! Скоро придет и твоя очередь, Ануш. Вот посмотришь, это обязательно случится! Нужно только найти правильного парня.

— Я не собираюсь выходить замуж, Парзик.

— Нет, собираешься! Должен же найтись в деревне тот, кто не против твоих странных привычек и сумасшедшей матери. — Девушка улыбнулась: — Кто-то такой же странный. О, знаю! Хусик!

Ануш отпустила руку Парзик и отстранилась.

— Я пошутила, ну ты же знаешь, я просто пошутила!

Парзик снова взяла Ануш под руку, и они пошли дальше.

— Тебе нужно будет прийти ко мне пораньше. Ты и Саси, вы же придете раньше?

— Ты же знаешь, что придем.

— Даже раньше, чем я проснусь? Пообещай, Ануш.

— Обещаю.

— Чтобы Вардан не застал меня спящей.

Парзик пыталась улыбнуться, но в ее глазах стояли слезы.

— Я не хочу покидать родной дом, Ануш! Придется от столького отказаться! Мама храбрится, но я знаю, она будет еще сильнее скучать по отцу и братьям. Особенно по Степану. Когда он присоединился к остальным, это разбило ее сердце. Ничего не известно об их судьбе, и это убивает ее. Может, мне стоит остаться?

— Откуда такие мысли?

— Все мне кажется неправильным, Ануш. Мне становится страшно, когда думаю о свадьбе.

— Не думай так много, Птичка! Ты любишь Вардана, и он нравится твоей маме. Она же хочет, чтобы ты вышла замуж?

Парзик кивнула.

— Это нормально, что тебе страшно. Все боятся. Все девушки плачут, покидая дом. Ни одна свадьба не обходится без слез…

— Знаю, но мне снятся кошмары. — Парзик утерла рукой глаза. — Папа всегда пел, когда мне снились плохие сны. У него был красивый голос, помнишь? Жаль, что его нет рядом! И жаль, что братьев тоже нет!

Ануш вспомнилась выцветшая свадебная карточка и отец, которого она знала лишь по фотографии.

— Послушай, Парзик, у тебя будет прекрасная свадьба. Ты переживаешь, потому что невесты всегда нервничают. Кто захочет смотреть на некрасивую невесту, похожую на обезьянку?

— Или скорее на птицу с большим клювом!

Девочки засмеялись.

— Тогда увидимся утром?

— Да! — отозвалась Ануш и попрощалась с подругой.

Парзик кивнула и пошла обратно в деревню.

Я пропустил день рождения Томаса, и мальчик не разговаривает со мной. Будучи старшим из пятерых детей, он иногда ведет себя как самый младший. Хетти всегда чересчур баловала его.

Она говорит, что он очень чувствительный и ему нужно чуть больше участия. Я отвечаю ей, что местным детям такая роскошь недоступна, но она меня не слушает. Роберт и Милли — крепкие ребятишки, хотя Роберт последнее время становится необузданным.

Он вместе со старшим братом возвращается в Америку уже осенью, чтобы завершить свое образование. Для них это будет нечто шокирующее. Бабушка Финклатер не потерпит от мальчиков никакой чувствительности, а тем более эксцентричности.

Честно говоря, я рад, что девочки остаются. Хетти, безусловно, уверена, что это несправедливо — давать образование только сыновьям, в то время как дочери так же умны. Я просто не могу себе представить жизни без них, особенно без Лотти. Я думаю, каждый отец отдает частичку своего сердца дочери, и я не исключение.

Элеанор вечно всем недовольна, Милли хочет проводить время только с Робертом, а вот улыбка Лотти способна растопить самое черствое сердце.

Удивительно, как быстро пролетело время. Хетти и я постарели, мы теперь такие же ветераны, как и Элиас Риггс, который все еще управляет миссией в Константинополе в почтенном возрасте — ему уже восемьдесят два года.

Тяжело поверить в то, что мы живем в Империи уже так долго, а временами кажется, что прошла целая вечность.

Я заметил, что последнее время часто думаю об этом. На самом деле тяжело думать о чем-либо ином.

Мое исследование трахомы застопорилось, я не могу ни на чем сконцентрироваться. Каждый вечер я сажусь, чтобы описать состояние пациентов, которых я принимал сегодня, но мой ум постоянно отвлекается на пустяки. Чириканье птиц напоминает вой сирен, гомонящие школьники через дорогу раздражают меня чрезвычайно. Я вновь занялся подготовкой стекол для микроскопических исследований и попытался сконцентрироваться на титровании сульфамида, но это бесполезно.

Час за часом, день за днем я сижу, уставившись на страницы, написанные только в моей голове. Хетти считает, что я устал, так как слишком много работаю.

— Возьми Махмуда и пойди в горы! Тебе нужно сменить обстановку, — говорит она мне.

Но я с недоверием отношусь к горам, боясь того, что может произойти под безоблачным голубым небом. Я действительно устал, и это беспокоит меня. Исследование трахомы — дело всей моей жизни, и если из-за создавшейся ситуации я не справлюсь, то что я вообще здесь делаю?

Впервые с момента приезда в Турцию я задумываюсь: правильно ли я поступил? Поражаюсь, с какой легкостью я бросил карьеру ради идеи, которой я не уделял должного внимания. Также я пренебрег карьерой Хетти, эта мысль беспокоит меня больше других.

Она не жалеет об упущенных возможностях, о том, что покинула семью и друзей. Я знаю, она прощает мое нетерпение в обращении с детьми и вмешивается от моего имени в их воспитание, но бывают ситуации, когда я чувствую, что она наблюдает за мной. Когда она сидит за шитьем или читает книгу, ее взгляд то и дело задерживается на моем лице, и мне следует быть осторожнее и не смотреть на нее.

Я стараюсь занять себя всем, чем только возможно, я боюсь того, что могу увидеть в ее глазах. Я страшусь оттолкнуть ее, но не способен поступить иначе.

Чтобы избежать этого безмолвного сопротивления, я постоянно задерживаюсь в больнице. Я удвоил количество операций и взял два дополнительных дежурства в неделю.

Манон считает, что я утратил способность рассуждать здраво, но она все время подле меня и никогда не уходит из больницы раньше, чем я.

Работа стала моей возлюбленной и наваждением. Мои дни настолько заполнены делами, что времени на самоанализ уже не остается. Да и вообще ни на что нет времени. Только пациенты владеют моими думами и краткими часами сна без сновидений.

Всю ночь не спал, занимался бухгалтерией. Больница напоминает мне ненасытное чудовище, бешено пожирающее любые выделяемые деньги. Штат разросся так, что я не в силах его контролировать. Манон взяла на должности медсестер двух студенток, Мари и Патиль, откомандированных из городской больницы. До этого она приняла на работу Ануш Шаркодян — помощницей медсестры — и Хусика в качестве больничного служителя.