Оба мальчика бросились через соседнюю комнату к двери прихожей, откуда должен был появиться отец. Смеющаяся Сакура торопливо пошла за ними, остановившись на момент против зеркала, чтобы поправить прическу.

Снаружи по камням дворика зазвучали шаги. Послышались незнакомые мужские голоса.

От грубого рывка сйодзи с треском раздвинулись, и в дом гурьбой вошли полицейские, обдав детей и Сакуру потоком холодного воздуха.

«Семь! — сосчитал машинально Чикара, разглядывая вошедших с испугом и неприязненным любопытством. — Опять за папой пришли!»

Он обвел их серьезным, недетским, враждебным взглядом. Кроме шпика с портфелем, одетого в штатское, все полицейские были в форменных черных шинелях и военных фуражках, стянутых под подбородками ремешками;

— Прикажите, пожалуйста, закрыть сйодзи, господин старший, — робко попросила Сакура, обращаясь к шпику с портфелем. — У меня дети. Легко простудить их.

— Молчать! — грубо оборвал штатский. — Без вас знаем, что делать.

Полицейские суетливо рассыпались по всем углам дома, стуча тяжелой обувью и длинными ножнами сабель. Сакуру с детьми отвели в кухню и посадили около плиты, приказав не двигаться и не разговаривать.

Обыск производился с необычайным вниманием и тщательностью. Без осмотра не оставляли ни одной вещи.

Из кухни, через открытые фусума, Чикара видел всех полицейских. Одни из них перебирали в кабинете отца бумаги, газеты и книги, передавая все подозрительное шпику с портфелем… Другие шарили в ящиках комода и во внутренних шкафах, вделанных в заднюю стену дома. Матрацы, подушки и одеяла летели из шкафов на пол, под лампу, где их внимательно разглядывали и перетряхивали, вспарывая, как животы больших рыб, кинжалами и саблями. Некоторые полицейские быстро приподнимали и перевертывали циновки в тщетной надежде найти под ними подземные тайные склады с оружием и коммунистической литературой.

Чикаре было противно и стыдно за этих грубых людей. Они вели себя хуже бандитов. Они перерыли буквально весь дом, обшарив под конец обыска все щели кухни, передней и даже уборной. Но обиднее всего мальчику было тогда, когда полицейские рылись зачем-то в школьных тетрадях и книгах, бесцеремонно бросая их с детской полки на грязные перевернутые татами.

«Подлые!.. Как они смеют так обращаться с чужими вещами?… Что скажет завтра учительница?»

От негодования бледные щеки Чикары сделались опять смугло-розовыми, как во время игры в «ку-ку». Он молча прижался к матери, на руках которой сидел спокойный и даже веселый Хироси, с интересом смотревший на чужих дядей.

Сакура сидела испуганная и взволнованная больше всех. Она хорошо понимала, чем грозит этот обыск. Время было слишком тревожное.

Прижимая к груди малыша, она любовалась его тугим свежим ротиком, ловкими пальчиками, ясным высоким лбом; переводила взгляд с него на Чикару и находила в лице и фигуре старшего сына те же знакомые и любимые ею черты мужа. И именно оттого, что все они были ей одинаково дороги, в ней поднималось смутное чувство протеста и тайной обиды за себя и детей, счастьем и даже жизнью которых муж ее так легко рисковал во имя своей идеи.

Она подумала о его друзьях, которые утром приходили сюда попрощаться с ней и детишками. Они покидали Японию совсем, уезжали в Китай… Веселая, приветливая Сумико ехала вместе с ними. Наль, которого тоже едва ›не замучили пытками вот такие же озверелые от своей страшной службы люди, увозил ее с собой как жену… Сумико сказала, что пароход уходит из Иокогамы сегодня ночью. Как было бы хорошо уехать с ней вместе, забрав ребятишек и мужа!..

Когда обыск кончился, малыш уже спал. Чикара сидел около матери, серьезный и молчаливый, выжидательно поглядывая на полицейских.

«Хорошо, что папы нет дома. Они бы, наверное, арестовали его опять, как тогда осенью. И увели бы снова в тюрьму… А теперь возьмут только рукописи и газеты, и все!» — думал с надеждой мальчик.

Но произошло неожиданное и страшное. После обыска штатский с портфелем подошел к Сакуре и, глядя мимо нее на деревянный жбан с рисом, сказал хмуро:

— Отдайте ребенка женщине. Она посмотрит за ним.

Не оборачиваясь, он показал большим пальцем себе за спину, откуда выглядывала старуха соседка, которую так не любил Чикара за ее постоянные скучные сплетни и глупые проповеди. Полицейские уже ввели ее в кухню.

— А… я? — растерянно спросила Сакура.

Шпик, щурясь, взглянул ей в лицо.

— Вам придется проехаться… с нами! — ответил он колко.

— Куда?…

— В полиции узнаете!

— Но как я могу оставить детей? — возразила она, прижимая к груди малыша и в то же время беспомощно оглядываясь на Чикару. — Если вы хотите арестовать меня, забрать в полицию, то забирайте вместе с детьми. Это будет, во всяком случае, человечнее!

— А это уже наше дело: кого и как арестовывать! Я вам, кажется, ясно сказал… Передавайте ребенка! Не задерживайте людей!

— Да разве вы… люди? — вырвалось вдруг у несчастной матери. — Вы хуже зверей!

Она-захлебнулась в сдавленном плаче. Чикара схватил ее за рукав кимоно и резко выпрямился.

— Не смейте обижать маму! Никуда она не поедет от нас! Сами вы убирайтесь отсюда!.. — крикнул он, запрокидывая голову и обводя полицейских гневным взглядом.

Шпик сделал два быстрых мелких шажка, нагнулся, сильным толчком отбросил старшего сына от матери и, тем же грубым и точным движением выхватив у нее из рук малыша, передал его за спину старухе. Тогда Чикара, не помня себя от запальчивости и обиды за мать, схватил с горячей жаровни щипцы для углей и развернувшейся змейкой бросился с ними на сыщика. Но стоявший у фусума полицейский поймал его за плечо и, придавив, точно прессом, к полу, несколько раз ударил ножнами сабли.

— Пришибу! — крикнул он угрожающе. — Лягушонок!

Побелевшая Сакура умоляюще протянула к жандарму руки.

— Оставьте его… Я иду! — проговорила она с перехваченным дыханием.

Она надела пальто, попросила старуху скорее уложить плачущего Хироси в постель, подошла к старшему сыну и, обнимая его, успокаивающе сказала:

— Не волнуйся, милый. Меня отпустят. Они не имеют права арестовывать невинных людей!.. Смотри, пожалуйста, за Хироси. Бабушке одной будет трудно с ним..

Она прижала Чикару к груди и быстро шепнула:

— Постарайся скорее увидеть Таками-сан! Пусть он предупредит папу.

— Ну-ну, поторапливайтесь! Нам некогда ждать, пока вы тут намилуетесь, — повелительно крикнул шпик.

Сакура поцеловала мальчика, сунула ему в руку свое портмоне и молча пошла за полицейскими к автомобилю.

Через минуту мотор опять загудел полным голосом. Машина тронулась, и дети остались в пустых полуразгромленных комнатах, в обществе болтливой старухи, которая тотчас же заторопилась к себе, сгорая желанием поделиться с дочерью свежими новостями и посплетничать вдвоем о соседях.

— Ты не бойся!.. Ночевать я приду, если отец и мать не вернутся, — пообещала она Чикаре.

— А мы и одни переночуем! — сказал он недружелюбно.

Дом оставался неубранным. Фусума стояли задвинутыми в простенки. Всюду валялись разбросанные при обыске вещи. Хироси лежал в кабинете отца, на его матраце, завернутый в ватное одеяло, то открывая сонные глазки и тихо попискивая, то засыпая снова.

Старуха ушла. Чикара, не прибирая комнат, разбудил брата, одел и обул его во все теплое, оделся сам и, наобещав малышу немало приятного, повел его через улицу к автобусной остановке.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Профессор Таками сидел у ниши, около прозрачной зеленой вазы с высокими ирисами, принесенными друзьям на прощанье. Он выглядел утомленным и грустным. Чашка крепкого кофе не освежила его. Старик был взволнован налетом полиции на типографию и многочисленными арестами рабочих-печатников. Весь тираж первых двух номеров «Рабочей газеты» удалось, правда, вывезти заблаговременно, но это грозило издательству еще большими осложнениями. Теперь оно переходило на нелегальное положение, вступая в открытую, неравную борьбу с кейсицйо и военщиной. Профессора это тревожило и пугало.