В университете он сблизился с передовыми студентами из революционной полулегальной организации «Общество новых людей». Члены этого общества делали поочередно доклады на социальные и литературные темы, увлекались марксистскими идеями, помогали рабочим в их борьбе за уменьшение трудового дня и повышение зарплаты, изготовляли воззвания и листовки, но в то же время не примыкали ни к одной серьезной политической партии. Вначале юному Гото казалось, что именно в этих студенческих тесных кружках подготовляются искренние, преданные правде борцы, которые приведут человечество к счастью.

Скоро, однако, беспочвенные интеллигентские рассуждения и споры, преобладание фразы над деятельностью, дешевая игра в героизм разочаровали его. Гото сблизился с социал-демократами и стал членом партии Сякай Тайсюто, примкнув к ее левому крылу.

Но и там он нашел почти те же бессильные порывы, то же топтанье на месте, ту же шумную нерешительность, что и в своем кружке.

Прямодушная кипучая натура его жаждала настоящего дела. Он понимал, какая громадная пропасть отделяет случайных попутчиков революции, сочувствующих марксистским идеям, готовых под настроением даже на риск и на жертвы, от тех незаметных, подпольных революционеров, непримиримых бойцов с капиталистическим строем, которых больше всего боялось и истребляло правительство. Трагическая смерть пролетарского молодого писателя Кобаяси Такидзи, замученного полицией, потрясла Исо Гото настолько, что с этого дня он дал себе клятву все свое состояние, всю свою жизнь отдать рабочему классу. Тогда же он выбрал себе профессию литератора-журналиста.

Встревоженные его поведением родственники и товарищи по средней школе устроили семейное совещание — с и н д з о к у к а й г а й, на котором единогласно решили воздействовать сообща на юного графа. Они пришли к нему, лицемерные, как всегда пытаясь наивными рассуждениями, хитростью, лестью и даже угрозами вернуть его в свое лоно.

Граф Гото был с ними изысканно вежлив. Он не пытался доказывать свою правоту цитатами из Маркса и Ленина, не сказал ни одной резкой фразы, но он спросил: что дало им право гордиться своим положением в обществе, что они сделали или делают для счастья японского народа? Разве все эти фабрики и заводы построены для крестьян и рабочих?… Нет, они не дали им ни довольства, ни радости! Широкие массы трудящихся страдают от нищеты еще больше, чем прежде. Наживаются только чиновники и купцы, помещики и промышленники. Ради их прибылей миллионы японцев орошали и орошают поля и сопки Маньчжурии своей кровью. Для их утехи голодные японские крестьяне продают своих дочерей…

В нижнем этаже, где помещались издательство и редакция «Тоицу», давно уже было тихо. Все сотрудники разошлись по домам, когда к садовой ограде, находившейся перед главным входом, внезапно подъехали два автомобиля, наполненные жандармами. Они вошли в башмаках, с оголенными саблями, двенадцать человек сразу, точно боясь встретить вооруженное со-.противление. Испуганный служитель беспрекословно отпер все двери. Ищейки начали обыск, роясь во всех углах, читая каждую бумажонку.

Начальник их, майор Каваками, поднялся в квартиру графа. Майор был приветлив и даже почтителен. Прежде чем войти в кабинет, он послал со служителем свою визитную карточку, поздоровался с Гото поклоном и попросил, чтобы тот не беспокоился, так как обыск относится только к редакции журнала «Тоицу», а он, майор Каваками, явился к графу по поручению министерства двора поговорить об одном маленьком частном деле.

Гото оторвался от работы и, не выказывая ни малейшего смущения, сел на кожаный дзабутон, приглашая гостя последовать его примеру.

— Я вас слушаю, — сказал он спокойно.

Каваками придержал рукой саблю и тоже присел на плоскую квадратную подушку.

— Ваши почтенные родственники, — произнес он тихим вежливым тоном, — просили министерство двора напомнить вам о ваших обязанностях перед предками и страной. Вы должны быть достойным вашего деда, которому император пожаловал графский титул и одарил землями.

— Чем же, по мнению министерства двора, я могу быть достойным моих славных предков и милости императора? — насмешливо спросил Гото.

Большая угловатая голова Каваками качнулась вперед. Из-под бровей сверкнули глаза, скользнувшие по лицу собеседника, как щупальца вражеского прожектора.

— Министерство двора советует вам переменить вашу профессию журналиста на более соответствующую вашему титулу и способностям. Вам могут предоставить хорошее место при департаменте. Вы можете сделать карьеру. Ваши друзья и родственники помогут вам в этом.

Гото спокойно смотрел на него в упор.

— Мои почтенные родственники находят меня способным?

Каваками достал портсигар, зажег торопливо спичку и с наслаждением затянулся душистым дымом.

— О да! — блеснул он льстивой улыбкой. — Молодой виконт Комма и ваша сестра считают вас очень талантливым. Но они в ужасе от ваших знакомств. Вы теперь видите сами, что ваши сомнительные новые друзья довели ваш дом до позора. Кейсицйо сочло себя вынужденным сделать в издательстве «Тоицу» обыск, а ведь оно помещается в вашем доме.

Каваками прищурился и внимательно оглядел устланную циновками комнату с единственным европейским креслом, низким японским столом и тремя подушками для сидения. Около стен двойными рядами, без шкафов и полок, лежали, возвышаясь до потолка, груды журналов и книг, не везде аккуратно сложенных.

Гото поймал его взгляд.

— Мне мои друзья нравятся, — сказал он спокойно. — И вы напрасно называете их сомнительными. Они действительно искренне преданы родине.

На этот раз оскорбленным почувствовал себя Каваками. Он выпрямился, поблескивая на графа тяжелыми неприязненными глазами.

— Что ж, — ответил он с гневом, — если вам не по сердцу аристократическая среда и вы не хотите жить, как это приличествует японскому графу, отдайте ваш титул обратно! Аристократ, который не может блюсти свое звание, должен от него отказаться. Я думаю, вам известен этот обычай?

Гото склонил утвердительно голову, прислушиваясь в то же время к доносившемуся из нижнего этажа шуму жандармов.

— Знаю, — сказал он, — но ведь это бывает в тех случаях, когда человек себя опозорил, совершил бесчестный поступок, а я себя таким не считаю. Писательский труд — благородный труд. Здесь я могу сделать для блага родины гораздо больше, чем в департаменте министерства. Стыдиться моей профессии мне нечего.

Огонек раскуренной папиросы коварно подползал к руке офицера. Каваками дохнул густым дымом, отбросил окурок на стылые угли хибати[10] — извечного японского камелька — и, пытаясь воздействовать на упрямого графа с другой стороны, мягко сказал:

— Но ведь вы социал-демократ и пишете для рабочих. Ваш титул будет только мешать вам. Рабочие не станут вам доверять, если вы будете продолжать оставаться аристократом. Отдайте титул обратно, и вы станете в их среде своим человеком.

Гото, продолжая вертеть между пальцами автоматическое перо, раздельно и сухо ответил:

— Когда человек искренне предан идее, здесь ему нечего опасаться! В этих грязных и бедных кварталах душевная чистота встречается чаще, чем при дворе императора. Рабочие верят мне.

Граф помолчал, провел в раздумье ладонью по гладким густым волосам.

— Титул достался деду не дешево. Душе его будет обидно, если я перестану быть графом… И, кроме того, в этом звании есть свои преимущества.

Майор Каваками сделал рукой пренебрежительный жест с тем дерзким видом, который показывал величайшее нетерпение.

— Для вас — никаких! — сказал он тягуче и холодно, настороженно ожидая продолжения разговора.

Гото насмешливо улыбнулся.

— Для меня лично пока интересна только одна привилегия, — ответил он почти весело. — Обычно вы предаете людей суду, сажаете в тюрьмы и даже казните слишком уж по-домашнему. Факты для вас не играют роли, достаточно одного подозрения… А вот для того, чтобы осудить графа Гото, вам будет нужен серьезный обвинительный материал и разрешение императора!.. Надеюсь, вы знаете этот закон?