Печален был здешний пейзаж. Куда ни кинь глазом – белым-бело: океан, суша – все сливалось. Тоскливо делалось при мысли о том, что пустыня тянется на сотни километров.

Труд был единственным средством против тоски. Надо было работать, работать: собирать плавник, жить с новыми хозяевами их напряженной, беспокойной жизнью.

Петр Арианович и Овчаренко хорошо понимали это.

– Через месяц, – вспоминал Овчаренко с улыбкой, – мы с Петрусем пропахли рыбой насквозь…

Помимо рыбной ловли, ссыльные занимались также охотой. Мало того. На Севере Овчаренко стал к наковальне – кузнечные поделки были здесь кстати. Петр Арианович с увлечение “подсоблял” товарищу.

Видимо, совместное пребывание с Овчаренко очень много дало Петру Ариановичу. Он отличался юношеской впечатлительностью и восприимчивостью, хотя возраст его подходил к тридцати. Думаю, что в политике Овчаренко стал для Петра Ариановича тем, кем был для него в науке академик Афанасьев.

Могло ли быть иначе?

Петр Арианович был арестован и выслан чуть ли не через два-три месяца после того, как сблизился с большевистским подпольем. В революционном движении был новичком и на Овчаренко смотрел с благоговением, снизу вверх.

Овчаренко и разжег Петра Ариановича мыслью о побеге.

Всю зиму 1915/16 года, а затем весну и лето 1916-го ссыльные жили нетерпеливым ожиданием. Вести о том, что происходит в России, доходили до Последней, правда с запозданием, путаные, искаженные. Петр Арианович, может быть, не разобрался бы в них. Но Овчаренко издалека чуял приближение бури, понял, что назревает революция.

Поэтому он так торопил Петра Ариановича с побегом. Нельзя было мешкать, выжидать. Место их было в бою, в крупных индустриальных центрах России, где готовилась решительная схватка!

Тогда-то и встретился ссыльным американец Гивенс, авантюрист и бутлегер[10]…

С конца прошлого века американцы шныряли у берегов Сибири, стремясь прибрать ее к рукам. Один за другим проникали сюда через Берингов пролив предприимчивые китобои, золотоискатели, торгаши. Гивенс был торгашом.

Жителям Последней он объяснил, что шхуну его пригнала к берегу буря. Впоследствии оказалось: пригнала жадность.

Гивенсу было известно, что русское правительство запрещает продажу спиртных напитков на Крайнем Севере, стремясь воспрепятствовать вырождению коренного населения. Это было на руку янки. Он мог стать монополистом, мог дьявольски разбогатеть на бутлегерстве – контрабандной продаже спиртного. Постоянно был перед глазами раздражающий пример Астора, который нажил миллиарды, спаивая индейские племена прерий во второй половине XIX века.

Гивенс бросил якорь у Соленого Носа. Так назывался мыс в семи верстах от Последней, где пресные воды реки сталкивались с соленой водой моря. Туда потянулись вереницы нарт. Обмен был выгодным для янки. За бутылку плохого, разбавленного водой виски ловкий бутлегер брал по две шкурки соболя или десяток песцов. Стоимость подержанного карабина измерялась еще проще: нужно было уложить шкурки одна на другую так, чтобы стоймя поставленный карабин достигал верхней из них.

В это время Овчаренко и сладился с ним.

Гивенс собирался подняться по реке, чтобы поторговать еще и в тайге. Решено было, что он заберет ссыльных на обратном пути. В Петропавловске беглецы будут отсиживаться в трюме среди пустых бочек и ящиков с пушниной, а с корабля сойдут где-нибудь в Нагасаки или в Сан-Франциско.

Поначалу янки заломил непомерную цену. Но Овчаренко был парень не промах. Поторговавшись, сошлись на полусотне шкурок. Именно столько добыли ссыльные за зиму. Плату они доставили на корабль сразу же, чтобы быть при побеге налегке.

Гивенс ушел вверх по реке.

Миновал июль. Миновал и август. Сентябрь подходил к концу. Долгожданная шхуна не появлялась.

Снег в этом году выпал довольно рано. Ссыльные то и дело с тревогой поглядывали на лед у берега. Неужели побег сорвется? Неужели помешает ледовая обстановка?

Маленькие друзья их, деревенские ребятишки, знавшие, что Овчаренко и Петра Ариановича интересует приход американца, день-деньской дежурили на крыше. И вот однажды вечером запыхавшийся гонец в сбитой набок отцовской шапке примчался со всех ног в избу, где жили ссыльные.

– Пришел! – закричал он с порога. – Кинул якорь у Соленого Носа!

За добрую весть Петр Арианович подарил ему кусок сахару. Овчаренко кинулся увязывать вещи.

Но не прошло и четверти часа, как в избу ввалились новые гости, три казака. Оказалось, что ссыльных приказано воротить в Энск, уездный город, стоявший выше по реке.

– Не отлучаться никуда: ни на охоту, ни рыбу ловить, – строго объявил бородач – старшой. – Зимник установится, господа ссыльные, – по первопутку вас и повезем.

Приезжие отправились ночевать к куму, в другую избу, а Овчаренко и Петр Арианович остались одни.

Что же произошло? Янки обманул их, предал, скриводушничал?

Впоследствии Овчаренко дознался правды. Подозрение было справедливым. Гивенс рассудил так. Шкурки уже получены, с ссыльных взять больше нечего. Зато, сообщив исправнику о готовящемся побеге, он может получить выгоду в торговле – в будущем, 1917 году администрация предоставит ему преимущества по сравнению с другими иностранными купцами.

Это была как бы взятка натурой.

Однако все раскрылось лишь впоследствии. А накануне побега Овчаренко и Петр Арианович рассуждали и действовали сгоряча. Очень хотелось думать, что совпадения случайны и янки верен уговору.

Перед рассветом беглецы со всеми предосторожностями выбрались из деревни.

Они почти дошли до условленного места.

До Соленого Мыса было совсем близко. На посветлевшем небе за прибрежными скалами четко зачернели мачты шхуны.

Вдруг Овчаренко схватил Ветлугина за плечо:

– Погоня!

В тундре даже на рассвете видно очень далеко. Оглянувшись, Петр Арианович различил над холмами три раскачивающихся силуэта…

Савчук рассказывал обо всем этом неторопливо и обстоятельно, пожалуй слишком бесстрастно, как мне казалось.

Мы трое обратились в слух, стараясь не проронить ни слова. Лиза забилась куда-то в угол между этажеркой и большим глобусом. Я как стоял посреди комнаты, так и остался стоять – боялся, что скрипнут половицы. Андрей сидел на диване, прикрыв глаза ладонью, заслонившись от сета лампы. Может быть, он так же, как я, рисовал в своем воображении картину гибели нашего учителя, ставил себя на его место?

…Поклажа сброшена с плеч. С шорохом летит снег по льду залива.

– Что за черт! – сердито говорит Овчаренко. – Почему Гивенс стал далеко? Придется бежать по льду.

– А выдержит лед?

– Эх, была не была!..

Между шхуной и берегом протянулась широкая полоса берегового припая. Дальше, за шхуной, темнеет чистая вода.

Порывистый ветер рвет на беглецах одежду.

Вразнобой захлопали выстрелы.

– Скорей!

Первым шагнул на лед Петр Арианович и побежал, покачиваясь, размахивая руками. Следом двинулся его товарищ.

До шхуны шагов сто, полтораста. На палубу высыпала вся команда. Слышны выкрики, смех. Может быть, там заключают пари: добегут русские или не добегут? Сам Гивенс в шубе, волчьим мехом наружу, облокотившись на поручни, неподвижно стоит, наблюдая за усилиями беглецов.

И вдруг – зловещий треск! По льду пробежал зигзаг. Овчаренко успел отскочить. Петр Арианович замешкался.

Это обломился край припая. Большая льдина, на которой остался Петр Арианович, медленно уплывает.

Казаки добежали до Овчаренко, окружили, крутят назад руки. Вдруг подняли головы. Загрохотала выбираемая якорная цепь. Гивенс снимается с якоря!

– Глянь, эй! – кричат они. – Уходит! Мериканец уходит!..

Но что пользы кричать Петру Ариановичу? У него нет ни весла, ни багра. Он не может управлять льдиной, не может пристать к берегу. Покачиваясь на волнах, льдина уплывала все дальше и дальше.

Стрельба смолкла.