“Говорят, вы неплохо справлялись в Весьегонске, – сказали Лизе. – Вот вам повышение. Под ваше начало даются два трактора. Отправляйтесь с ними в Поречье. Эту деревню надо перевезти на пять километров в сторону от реки. Срок – три дня”.

Раньше дома перевозили грузовиками. Каждое деревянное здание разбиралось по бревнышку, грузилось в разобранном виде на машины, доставлялось на новое место и там собиралось. Дело долгое, муторное.

Домовозы, примененные Лизой в Поречье, изменили картину.

К дому подъезжал трактор, за которым, поднимая клубы пыли, волочился диковинного вида прицеп. Тракторист еще издали кричал: “Эй, хозяйка! Выноси плошки, ложки, чашки, стекляшки! Как бы не зазвенело по дороге!” Хозяева бегом вытаскивали из дома посуду, зеркала и другие бьющиеся вещи. Затем диковинный прицеп, оказывавшийся при ближайшем рассмотрении рамой-каркасом, надевался на дом, снизу подводились катки, и тракторист, лихо сдвинув фуражку на ухо, выезжал на шоссе.

Проводы домовоза выглядели празднично. Помимо хозяев, их родичей и знакомых, за прицепом еще шли и зрители. Мужчины солидно толковали о том, что место для нового Поречья выбрано с умом, деревня будет располагаться на морском бережку, так что правильнее, пожалуй, называть ее теперь не Поречье, а Поморье. Женщины, белея воскресными платками, помогали хозяйке нести посуду. А мальчишки, немилосердно пыля босыми ногами, бежали вприскочку подле дома, поставленного на катки, или даже, по своему обыкновению, пытались “прокатиться”, прицепившись сзади к какой-нибудь балясине.

“Хорошо бы так и Весьегонск! – думала Лиза, присматривая за перевозкой Поречья. – Единым бы духом домчать! Впрячься бы всеми нашими тракторами – и в гору, в гору, на указанную городу высоту!..”

Но домовозы применялись пока на равнине. Весьегонск же перевозился с нижней террасы на верхнюю. Подъем был слишком крут.

Однако к моменту возвращения Лизы в Весьегонск там управились и без домовозов.

Внизу, в той части города, которая была предназначена к затоплению, сиротливо торчали кирпичные опоры фундаментов да кое-где, как шары перекати-поля, носились по пустырю брошенные жестяные банки.

Весьегонск был поднят над обрывом и утвержден на просторной зеленой площадке среди удивленно перешептывавшихся мачтовых сосен.

Еще не вся работа была закончена. Дело было за цветами. Садоводы торопливо разбивали на улицах клумбы. Особенно много цветов высажено было перед двухэтажным зданием десятилетки (куда более красивым, чем снесенное здание бывшего реального училища).

Когда плотина у Переборов была воздвигнута и к высоким берегам прихлынула бурливая волжская вода, отсюда, с обрыва, открылся широчайший кругозор. У ног засияло новое, созданное руками людей море, а вдали поплыли красавцы корабли, белые, как лебеди…

Письмо нашей приятельницы из “Подмосковной Атлантиды” заканчивалось приглашением в гости:

“Приехали бы ко мне погостить, ребята! Оценили бы мою работу. Выкупались бы в море, покатались на лодке. Леша пострелял бы уток в плавнях… Ведь вам, я знаю, полагается отпуск после зимовки. Вот и приезжайте! Хоть на недельку!.. А то совсем забыли родные места. Нехорошо!.. Когда вы были здесь в последний раз? Наверное, лет десять-двенадцать назад?”

Глава девятая

НА БЕРЕГУ МОРЯ

– А действительно, Леша, когда же мы были там в последний раз? – спросил Андрей, откладывая письмо.

Я принялся высчитывать на пальцах. Выходило что-то очень давно, лет восемь назад.

– Как же это так, а?..

Я пожал плечами. Все не получалось. То одно мешало, то другое. Времени не хватало. А вернее сказать – просто не к кому было ехать. Отец Андрея умер еще до революции. Тетка моя, у которой я воспитывался, тоже умерла. Дядюшка, передавали, был жив, но у меня с ним не было ничего общего, кроме фамилии.

Зато теперь, в новом Весьегонске, появился свой, близкий человек, к которому мы могли поехать, – Лиза!

– Ну как, поехали?

– Давай. Интересно, как они там с морем теперь.

– Да, занятно. Весьегонск, наверное, не узнать.

– Конечно, не узнать. Был в низинке – влез на гору. Стоял у реки – очутился у моря.

– Весьегонское взморье! Каково?.. Знакомые будут спрашивать: “Куда едете?” – “На взморье”. – “На черноморское?” – “Нет, весьегонское!”

Андрей захохотал, откинувшись на диване.

Внезапно он оборвал смех и испуганно посмотрел на меня.

– Лешка! Ведь мы вдвоем не можем ехать!..

– Почему?

– А решение насчет экспедиции?

– Но Степан Иванович сказал: не раньше августа…

– А вдруг?

Я задумался.

Решение вопроса об экспедиции для поисков Земли Ветлугина было передано в высшую инстанцию. Степан Иванович не очень обнадеживал насчет сроков. На очереди к рассмотрению немало других вопросов, помимо нашего. “Что-нибудь август, сентябрь, – прикидывал он. – Так и тамошние референты говорят. Даже в рифму получается: жди ответа к концу лета!..”

Но Андрей был прав. А вдруг?.. Референтам могли понадобиться справки, какие-нибудь дополнительные данные, цифры.

Мой друг огорченно оттопырил губы. Я подумал, что ему очень хочется поглядеть не только на Весьегонск, но и на одну из строительниц нового Весьегонска.

Что ж, в добрый час! Судя по письму Лизы, в новом городе немало отличных мест для объяснения в любви. Например, обрыв. Мне представились длинные лунные дорожки на воде. Откуда-то снизу, может быть с проходящих пароходов, доносится негромкая музыка. Шуршат ветви сосен над головой. И близко, почти у самого лица, сияют в темноте удивительно яркие, светло-карие, почти ореховые глаза…

Я почему-то вздохнул.

– Выходит, ехать одному из нас, – сказал я. – Тебе.

– Почему же именно мне?

– Да уж потому. Сам знаешь почему. Я стихов не писал.

Но Андрей не захотел этой “жертвы”, как он выразился.

– Жребий, жребий! – сказал он.

Мы бросили жребий, согласно хранимым с детства романтическим традициям, и мой друг выиграл. Ему выпало ехать, мне – оставаться. На другой день он уехал с Химкинского речного вокзала.

Я проявил о нем заботу до конца.

– Не бери стихов, – посоветовал я, помогая Андрею укладываться. – Прочтешь ей потом, когда поженитесь.

Он сделал вид, что не понял или не расслышал меня.

Мне стало немного грустно, когда он уехал.

Я привык, что в Москве мы всегда проводим время вместе: он, я и Лиза. Теперь я остался в Москве один, а Лиза и Андрей были вдвоем в Весьегонске. Я представил себе, как они катаются на лодке по синему заливу и Лиза звонким голосом поет “Отраду”. Потом идут зеленой улицей вверх, проходят мимо аккуратных бревенчатых домиков, обсаженных цветами, и медленно поднимаются к обрыву. Заходит солнце, стволы сосен делаются прозрачно-розовыми. К ночи начинают сильнее пахнуть маттиола и табак.

Только бы он не начал читать стихи!..

Вернулся Андрей неожиданно рано, не пробыв в Весьегонске и недели. Вернулся надутый и мрачный.

– Ты почему такой? Лизы не видал?

– Видал. Уже купил обратный билет, а тут она заявляется. Объезжала район. В общем, разминулись с ней…

– И поговорить не удалось?

– Обменялись несколькими словами. Привет передавала тебе. Она возвращается на будущей неделе в Москву…

Андрей рывком сдернул с себя пальто, швырнул на диван. Я с удивлением наблюдал за ним. Я никогда еще не видел его в таком настроении.

– Ну и накурил же ты, Лешка! – брюзжал мой друг умываясь. – Хоть бы форточку открыл! Сидишь, как в норе. Зарылся с головой в таблицы и карты свои…

– Да ты не злись, – сказал я спокойно. – Ты по порядку рассказывай… Ну-с, сел ты, стало быть, на пароход…

Да, сел он в Москве на пароход. Чудесный лайнер, замечательный. Белым-белехонький, без пятнышка. Блеск, чистота, как полагается на морском корабле.

Море тоже было замечательное. (Читатель помнит, что Андрей не был щедр на эпитеты.) И покачивало основательно, не на шутку; в таких замкнутых со всех сторон водохранилищах ветер разводит большую волну.