Он снял зеленую модную шляпу и, покорно склонив взбитый хохолок, показал безукоризненно гладкий затылок, словно покрытый черным лаком. Жорка давно отбросил тарзанью прическу, считая ее уже не модной. Сейчас носят кок. Правда, он похож на хлестаковский, но об этом Жора старался не думать.

Лида молчала, и Кучинский, не ожидая развязки начатого разговора, быстро взбежал по ступенькам беседки.

– Будем знакомы. Георгий, – он протянул руку.

Лида нехотя подала свою.

– Здесь друг от друга никуда не денешься. Я уже все о вас знаю. Вы сюда самолетом? Великолепный транспорт.

– Часто летаете? – спросила Лида, продолжая смотреть на зеркальное поле.

Кучинский низко склонился и развел руками. Лида, как показалось Вадиму, приняла это за молчаливый скромный ответ.

– Вам не приходилось летать на реактивном самолете? – спросил Кучинский. Скажем, на "ТУ-104"?

Лида отрицательно качнула головой и тоже поинтересовалась:

– А вам?

Кучинский хотел было снова развести руками, но чутье подсказало ему, что собеседницу это едва ли удовлетворит. Ее интерес к реактивным самолетам требовал вполне конкретного и развернутого ответа. Так, по крайней мере, представлял себе Вадим, внимательно прислушиваясь к разговору.

– Ужасный шум, – небрежно ответил Жорка, рассматривая свои холеные ногти. – Разговаривать абсолютно невозможно.

"Наверное, он вспомнил реактивные самолеты на воздушном празднике", подумал Вадим, а Лида удивленно посмотрела на собеседника.

– Где нельзя разговаривать? На земле?

– Нет, зачем же? – покровительственно заметил Жорка, как бы опасаясь, что Лида сможет выведать у него тайну знакомства с реактивными самолетами. Летишь быстрее звука. Рев ужасающий.

– Вы это сами испытали?

– Да, знаете ли, неприятное ощущение.

– Странно. – У Лиды насмешливо дрогнули губы. – В кабине реактивного самолета должно быть сравнительно тихо.

– Откуда вам знать? – заносчиво спросил Кучинский

– Каждому школьнику известно.

Вадима интересовало, как Жорка будет выкручиваться. Тот вынул из кармана трубку и стал выколачивать ее о подошву.

– Вы, пожалуй, правы, – заговорил он вкрадчиво. – Когда я сел в самолет и запустили двигатель, то я буквально оглох. Потом, уже на большой высоте, мне все еще слышался какой-то грохот, шипение. – Он печально потупился и вздохнул. – Так я ничего и не понял в этой технике.

Лиде, видно, не нравилась надоедливость Кучинского, и потому она сухо заметила:

– Не только техника, но и люди бывают непонятными.

– Таинственными? – спросил он многозначительно, уминая в трубке табак.

По губам Лиды пробежала улыбка.

– Не совсем. Иной раз думаешь над неизвестным словом в кроссворде. Скажем – что означает соцветие растения из такого-то семейства, ценное сырье, применяется в парфюмерии? Ломаешь, ломаешь голову, наконец, догадываешься: ничего особенного – репей. Так и с непонятными людьми.

Вадим не выдержал и громко прыснул. Действительно, Жорка – репей!

Неизвестно, как воспринял это Кучинский, может быть, намек и не дошел до его сознания, но Димкин смех чувствительно уколол и разозлил его. Еще бы! Сидит себе на лавочке и исподтишка издевается. Помалкивал бы лучше, трусишка несчастный!

– Ты здесь, старик? – с деланной радостью воскликнул Кучинский. Сунув трубку в карман и придерживая фотоаппарат, он быстро сбежал по ступенькам беседки. – Чего прячешься?

Он вытащил Димку из кустов на зеркальное поле и закричал испуганно:

– Берегись!

У Вадима потемнело в глазах. Прямо на него катился серый клубок. "Наверное, фаланга! – мелькнула страшная мысль. Он бросился в сторону, поскользнулся и больно ударился затылком о твердую плиту.

Жорка мигом подтянул к себе нитку, на которой болтался комочек шерсти с растрепанными шнурками, похожими на мохнатые ноги страшного паука, и захохотал.

– Извини, старик, я не знал, что ты такой нервный… – Повернувшись к Лиде, он добавил: – Ничего, привыкнет.

– А вы чего радуетесь? – Лида смотрела на Жорку с нескрываемым презрением.

Он не ожидал такого оборота и процедил сквозь зубы:

– Все понятно. Ну что ж, старик, действуй. – И, заложив руки в карманы, мурлыкая, удалился.

Проводив его гневным, взглядом, Лида круто повернулась к Вадиму.

– Вы не очень-то разборчивы в выборе друзей.

– Да я его терпеть не могу.

– Расскажите. Меня он интересует.

– Недавно я сдавал аппараты в малярный цех, – задумчиво проговорил Багрецов. – Там их красят нитролаком. Лак разбрызгивают пульверизатором. Я смотрел на это дело и вспомнил Жорку. Он разбрызгивает вокруг себя пошлые слова. Иной раз кажется, что слова эти – сладковатое облачко лести – оседают на мне вроде пахучего нитролака. Я это вижу, а другие не замечают, как обволакивает их непроходимая пошлость. – Что же вы можете ему предъявить?

– Не смейтесь. – Вадим нервно застучал пальцами по скамье. – Таких людей нужно остерегаться.

– А по-моему, – сказала Лида, – он какой-то дуракоподобный. Виден насквозь.

Глаза Вадима сердито заискрились.

– Не скажите. Это его личина. Она многим нравится. Каждому приятно чувствовать, что он умнее этого шута.

За каменным забором послышался смех. Вадиму он был неприятен, как дребезжание разбитого колокольчика.

В воротах показались две девушки, за ними важно шествовал Кучинский. Девушки были одеты в одинаковые платья, одинаковые туфли, даже носки у той и у другой с одинаковыми голубыми полосочками.

Вадим подумал, что это сестры. Но они ничуть не похожи друг на друга ни фигурой, ни лицом, ни цветом глаз. Правда, прически у них были похожи завитые локоны спадали почти до самых плеч. Весь внешний облик этих девушек не нравился Багрецову. Все, начиная 6т туфель, где по капризу моды были отрезаны носки, до обесцвеченных перекисью мертвых волос. Одинаковые сумки, напоминающие огромные кисеты с кольцами, розовые, будто сделанные из мыла, так называемые клипсы, брошки пластмассовые с именами, – вероятно, затем, чтобы отличать девушек друг от друга, – дополняли их туалет. Подруги подошли ближе, и Вадим разобрал имена на брошках.

– Можно даже не знакомиться, – шепнул он Лиде. – Видите, одна из них Нюра, а другая Маша… Бедные, мне их жалко.

И действительно, странное чувство сожаления испытывал Вадим, глядя на этих наивных девушек, не умеющих отличать красоту от подделки и пошлости.

А Лиду это нисколько не удивляло. Не в первый раз ей приходилось видеть одинаково одетых подруг. Раздражал Кучинский. Лида хмурилась при каждой его выходке. А он, нарочито подчеркивая свое пренебрежение к заносчивой аспирантке, вился ужом перед смущенными подругами.

– "Позвольте предложить, прелестная, вам руку", – отчаянно фальшивя, напевал он, вероятно, единственно знакомые ему слова из "Фауста". – Я, Марусенька, буду вашим Мефистофелем.

Опустив глаза, Марусенька милостиво приняла руку веселого кавалера.

– Вот уж не похожи. Вы совсем как этот… Ну как его? Тоже студент. Он поет… "Расскажите вы ей…" – и она робко задела тонким, прерывающимся голоском.

Кучинский закрыл глаза от восторга.

– Вот где таланты скрываются! Учиться надо, Марусенька.

– Скажете тоже! – Она спряталась за спину подруги.

Другая – Нюра, или Нюрочка, как льстиво обращался к ней Кучинский, – была молчалива, иногда смеялась над шутками студенту, но, видно, по привычке или из вежливости.

Вадим этого не заметил. Обе девицы казались ему одинаковыми даже по характеру.

А Кучинский славно попал в родную стихию, держался развязно и независимо.

– Не боги горшки обжигают. У меня была одна знакомая девочка. И что же вы Думаете? Колоратура открылась! Поучилась немножко, и сразу в Большой театр.

Из ворот вышел Бабкин и подозрительно покосился на Димку: нет ли намека на навое увлечение? Но тот сидел рядом с Лидой и весьма неодобрительно посматривал на одинаковых девиц. Беспокоиться нечего.