Он привык лежать на диване в окружении женщин, СЛОВНО султан. Любивший общество женщин, он не видел необходимости ограничивать свои эпикурейские аппетиты. Ту из его любовниц, которая занимала главенствующее положение, дипломаты называли «старшей султаншей». Но он вел себя по отношению к женщинам благородно; об этом писал Самойлов, которому это могло быть доподлинно известно, ибо к числу любовниц князя принадлежала, возможно, и его жена: Потемкин поддавался только порыву души и никогда — тщеславию, «как делают многие люди, добившиеся славы». Но его подчиненные знали, что жен лучше держать от него подальше. Вигель вспоминал историю о том, как «в один вечер звездоносные шуты тешили светлейшего разговорами о женокой красоте. Один из них объявил, что он никогда не видал столь прелестной маленькой ножки, как у мой матери. «Неужели? — сказал Потемкин. — Я не приметил. Когда-нибудь приглашу се к себе и попрошу показать ее без чулка». Отец Вигеля немедленно отправил жену в деревню.^[668]

Если Потемкину делалось скучно, он ездил во дворец обер-шталмейстера Екатерины Льва Нарышкина, где пир и танцы продолжались днем и ночью. Там он восседал в сооруженном специально для него алькове; это же место было лучшим для встречи с самыми знатными из его возлюбленных. «Это был приют веселья и, можно сказать, место свидания всех влюбленных. Здесь, среди веселой и шумной толпы, скорее можно было тайком пошептаться, чем на балах и в обществах, связанных этикетом». Здесь князь отдыхал, иногда в молчании, иногда «весело болтая с женщинами». Австрийский посол сообщал своему императору, что «в разлуке со своей племянницей он утешается обществом госпожи Сологуб, дочери госпожи Нарышкиной». Иван Сологуб был одним из его генералов.[669]

ВЕЧЕР

Начало вечера светлейший проводил обычно с императрицей, а когда, около половины одиннадцатого вечера, она удалялась со своим фаворитом, Потемкин начинал по-настоящему жить. Ночь была для него самым плодотворным временем суток. Потемкин не обращал внимания на часы, и его подчиненные должны были следовать его примеру. «Всегда лежит, но не предается сну ни днем, ни ночью», — писал де Линь.^[670]

НОЧЬ

Ночные привычки князя довелось испытать на себе сэру Джеймсу Харрису: «У него нет установленного времени для еды или сна, а кататься мы часто отправлялись в дождь, среди ночи».^[671]

Не знало границ и любопытство Потемкина. Обсуждая религию, политику, искусство или любовь, он без конца задавал вопросы, дразня и провоцируя собеседника. «Он обладает глубокими познаниями во всех сферах, — писал о нем герцог Ришелье. — Подобно пчеле, которая, вбирая нектар из цветов, создает изумительное вещество, он вбирает знания тех людей, с которыми встречается, а так как память служит ему великолепно, он без труда завладевает тем, что другие приобретают долгим и упорным трудом».^[672]

Все, кто знал Потемкина, даже ненавидевшие его, признавали необычайность его ума: Семен Воронцов считал, что князь имеет «бездну ума, хитрости и влияния», хотя ему недостает «знаний, усердия и добродетели». А принц де Линь вспоминал: «Природный ум, превосходная память, возвышенность души, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд, великая щедрость в раздаянии наград, чрезвычайная тонкость, дар угадывать то, чего он сам не знает, и величайшее познание людей...»^[673]

Сегюр часто удивлялся потемкинскому знанию «не только политики, но и путешественников, ученых, писателей, художников — и даже ремесленников». Все общавшиеся с князем признавали за ним «глубокое знание древности». Миранда, путешествовавший вместе с ним по югу, поражался его познаниям в области архитектуры, живописи и музыки. «Этот человек, наделенный сильным характером и исключительной памятью, стремится, как известно, всячески развивать науки и искусства и в значительной мере преуспел в этом», — писал венесуэлец, поговорив с Потемкиным о Гайдне и Боккерини, полотнах Мурильо и сочинениях француза Шапп д’Отроша. Неудивительно, что граф де Дама считал, что «странному» Потемкину он обязан «самыми приятными моментами в жизни».^[674]

Поражало собеседников и его знание русской истории. «Благодаря Вашей хронологии, это лучшая часть моей истории России», — писала Екатерина о своих «Заметках о русской истории», в работе над которыми он ей помогал. Историю они любили оба. «Этот предмет я изучала много лет, — писала Екатерина французскому литератору Сенаку де Мейлану. — Я всегда любила читать книги, которые никто не читает, и нашла только одного, кто разделяет со мной эту склонность, — фельдмаршал князь Потемкин».^[675] Это была еще одна черта, объединявшая их.

Иеремия Бентам предлагал Потемкину устроить типографию. Впрочем, с лета 1787 года светлейший возил с собой типографию, взятую в Военной коллегии во время путешествия Екатерины на юг; в ней были отпечатаны его «Канон вопиющия в грехах души ко Спасителю Господу Иисусу» и несколько книг, переведенных с французского и английского.^[676]

И Сегюр, и де Линь утверждали, что Потемкин почерпнул «больше познаний от людей, чем из книг». Это, конечно, неправда; Потемкин очень много читал. Пол Кери, проведший с ним много времени в начале 1780-х годов, отмечал, что образованность его проистекает из «множества книг, прочитанных в молодые годы», и отсюда же — «знание греческого языка и любовь к нему». Библиотека князя, которую он пополнял, покупая книжные собрания у ученых и своих друзей, таких, как архиепископ Булгарис, отражает широту его интересов: тут были и классики от Сенеки, Горация и Плутарха до «Возлюбленных Сапфо» — книги, вышедшей в Париже в 1724 году; труды по богословию, военному делу, сельскому хозяйству и экономике: «Монастырские обычаи», учебники по артиллерии, «Военные мундиры» и «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита; много книг о Петре Великом, сочинения французских философов-просветителей. О его англофилии и любви к садам напоминают книги по истории Англии, «Карикатуры Хогарта» и, конечно, «Иллюстрированная Британия, или Виды лучших английских замков и садов». Ко времени его смерти библиотека насчитывала 1065 книг на иностранных языках и 106 на русском.^[677]

Хотя он и усвоил многие идеи французских философов, все же его собственные политические взгляды оставались по преимуществу типично русскими. Для державы такого размера, как Россия, лучшей формой правления он считал самодержавие. Женщина-правительница и государство были едины; он служил и той, и другому. Три революции — американская, французская и польская — и пугали, и привлекали его. Он не уставал расспрашивать Сегюра об американцах, вместе с которыми тот сражался, но «не верил, что республиканские установления могут продержаться долго в такой большой стране. Его ум, привычный к деспотизму, не допускал сосуществования свободы и порядка». О Французской революции Потемкин сказал графу де Ланжерону просто: «Ваши соотечественники, полковник, сошли с ума». Политику Потемкин считал искусством гибкости и философского терпения. «Положитесь на свое терпение, — учил он английского посланника. — Непредвиденное стечение обстоятельств принесет вам гораздо больше пользы, чем вся ваша риторика».^[678]