Русские тем временем поселили в Еникале на Азовском море 1200 греков, примкнувших в Архипелаге к армии Алексея Орлова. Эти, как их называли, «албанцы» скоро поссорились с татарами. Османы выслали флотилию с одним из бывших татарских ханов, чтобы сместить русского ставленника с бахчисарайского престола. В Крыму начался мятеж, и Шагин-Гирей бежал. В феврале 1778 года Потемкин приказал готовить военную операцию, а турки объявили Шагина неверным за то, что он «спит на кровати, сидит на стульях и не молится, как подобает мусульманину».^[442] Восстановленный на престоле Шагин-Гирей, вообразивший себя, по словам Потемкина, крымским Петром Великим, зверски расправился со своими врагами.

Торговля Крыма держалась на православных — греческих, грузинских и армянских купцах. Татары, раздраженные «албанцами», подстрекаемые муллами и провоцируемые польскими сторонниками хана, стали преследовать православных. В 1779 году Россия организовала выход с полуострова 31 098 человек. Православные были рады найти прибежище в единоверном государстве, тем более что им обещали экономические привилегии. Однако жилье для них не подготовили, и многие умерли в пути, но все же Потемкину удалось поселить большую их часть в Таганроге и недавно основанном Мариуполе.

Шагин-Гирею, оставшемуся без торговли и сельского хозяйства, оставалось уповать на милость России. Летом 1782 года в Крыму начался новый бунт. Шагин-Гйрей снова бежал, умоляя русских о помощи, а ханом избрали одного из его братьев, Батыр-Гирея.

Потемкин прискакал на Черное море с Балтийского всего за шестнадцать дней — скорость, с какой обычно ездили только курьеры. 16 сентября 1782 года он въехал в свой новый город, Херсон, 22 сентября в Петровске (теперешнем Бердянске) встретился с Шагин-Гиреем, чтобы обсудить план русской интервенции, а затем отдал приказ генералу де Бальмену о вступлении в Крым. Русский корпус подавил мятеж, убив около 400 человек, занял Бахчисарай, и Шагин-Гирей снова воцарился в своей столице под охраной русских солдат. К 30 сентября, дню именин Потемкина, которые он обыкновенно отмечал с Екатериной в ее апартаментах, заботливая императрица послала ему подарок — несессер и дорожный столовый прибор: «Заехал ты, мой друг, в глушь для своих имянин».^[443]

В середине октября спокойствие в Крыму было частично восстановлено, и Потемкин вернулся в Херсон. Отныне и до конца жизни он будет проводить очень много времени в этих краях. Екатерина тосковала по нему, но, как она писала, «хотя не люблю, когда ты не у меня возле бока, барин мой дорогой, но признаться я должна, что четырехнедельное пребывание твое в Херсоне, конечно, важную пользу в себе заключает». Он торопил строительство Херсона и ездил осматривать работы в Кинбурнской крепости напротив Очакова. «Как сему городишке нос подымать противу молодого Херсонского Колосса!» — восклицала Екатерина.^[444] Они гадали, объявит ли Порта войну. К счастью, оказалось, что объединенные силы России и Австрии нагоняют на турок должный страх. Колосс поспешил обратно в Петербург, чтобы убедить Екатерину присоединить Крымское ханство к России.

Когда в конце октября 1782 года Потемкин вернулся в Петербург, все заметили в нем решительную перемену. «Теперь он рано встает, занят делами, любезен со всеми», — докладывал Харрис новому британскому министру иностранных дел Грэнтаму.^[445]

Он начал продавать свои дома и поместья, собрал «тьму наличных денег» и даже уплатил свои многочисленные долги. Казалось, и Господь Бог решил вернуть долги Потемкину: 31 марта 1783 года умер граф Никита Панин, а еще через две недели — князь Григорий Орлов. «Как же они удивятся, встретившись на том свете», — сказала Екатерина.^[446] Никита Панин скончался от удара, Григорий Орлов — в мрачном умопомешательстве, приключившемся с ним после того, как в 1781 году умерла его молодая жена. Оба, хотя и признавали таланты Потемкина, всегда противостояли ему и люто соперничали друг с другом.

А Потемкин готовился к делу всей своей жизни. Идеи сыпались из него, как искры из вензеля императрицы во время фейерверка. Он решил добиться от нее окончательного решения крымской проблемы. Историки описывают Екатерину как упрямого стратега, а Потемкина — как осторожного тактика, но в разных ситуациях они вели себя по-разному. В данном случае он несомненно занял более жесткую линию и добился своего.

В конце ноября князь наконец убедил Екатерину, что Крым, который «положением своим разрывает наши границы», должен быть присоединен к России, иначе Османы смогут беспрепятственно войти через полуостров «к нам, так сказать, в сердце». И присоединять Крым надо именно сейчас, пока еще есть время, пока Англия отвлечена войной с американцами и французами, Австрия не остыла к потемкинским проектам, а Стамбул не оправился от внутренних бунтов и чумы.

Дополняя имперскую риторику исторической эрудицией, он восклицал: «Положите ж теперь, что Крым Ваш и что нету уже сей бородавки на носу [...] Всемилостивейшая Государыня! [...] Вы обязаны возвысить славу России. Посмотрите, кому оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику, Цесарцы без войны у турков в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки, Америки [...] Поверьте, что Вы сим приобретением бессмертную славу получите и такую, какой ни один Государь в России еще не имел. Сия слава проложит дорогу еще к другой и большей славе: с Крымом достанется и господство в Черном море». И заканчивал: «Нужен в России рай».^[447]

Екатерина колебалась: не поведет ли такое решение к новой войне? Может быть, достаточно занять только Ахгиарскую гавань? Потемкин жаловался Харрису на ее нерешительность: «Никогда не глядят вперед либо назад, но руководствуются только сиюминутным побуждением [...] Если бы я был уверен, что за доброе дело меня одобрят, а за ошибочное осудят, я бы знал, на что опереться».^[448] Харрису удалось принести реальную пользу: Потемкин получил от него заверение, что Англия не станет препятствовать расширению России за счет Порты.

Наконец, 14 декабря 1782 Тода, Екатерина выдала ему «секретнейший» рескрипт о присоединении Крыма — но только в том случае, если Шагин-Шрей умрет или будет свергнут, или откажется отдавать Ахтиарскую гавань, или если турки объявят войну... Условий было столько, что это означало: Потемкин может действовать, если уверен в успехе. Все-таки Османы могли начать войну, а великие державы— вмешаться.^[449]

Не удивительно, что Потемкину приходилось столько работать, Он должен был подготовиться к войне с Турцией, хотя и надеялся ее избежать. Екатерина держала Иосифа в курсе, тонко рассчитав, что, чем менее неожиданной станет для него запланированная акция, тем меньше вероятность его протеста. Европа же, если все пройдет быстро и бескровно, просто не успеет ничего понять. Надо было торопиться — Франция и Англия уже начали переговоры об Америке и 9/20 января подписали в Париже предварительное соглашение о мире. Время до ратификации давало России еще полгода. Дипломаты гадали, как далеко зайдут ее правители: «Виды князя Потемкина простираются все дальше с каждым днем, — сообщал Харрис в Лондон, — и, кажется, уже превосходят амбции самой императрицы, [...] хотя он старается это скрыть. Он [...] сожалеет, что наша война заканчивается».^[450]