Говорили, что Екатерина приказала своему казначею рассматривать требования Потемкина как ее собственные, но это не совсем так. Нам неизвестно ни одного случая, когда Екатерина отказала бы Потемкину в просьбе о деньгах — и все же он должен был о них просить. Через его руки проходили огромные суммы на строительство городов и флота, на содержание армий, но легенды о растратах им казенных денег не подтверждаются документами, показывающими, как финансовые потоки, с одобрения императрицы, двигались, через генерал-прокурора Вяземского к Потемкину, потом к его помощникам, Фалееву, Попову или Цейтлину, к конкретным полкам и верфям. Некоторые суммы вовсе не доходили до светлейшего, а интересоваться небольшими деньгами он считал ниже своего достоинства, и Вяземский жаловался императрице, что не получает полного отчета. Однако скажем еще раз: не делая большой разницы между собственным и казенным кошельком, он часто тратил собственные средства на государственные надобности — часто в связи с тем, что требуемые деньги поступали из казны с большими задержками.

Потемкин делал колоссальные долги, чем мучил своего банкира Ричарда Сутерланда, который, впрочем, разбогател с его помощью, а потом стал банкиром императрицы и получил баронский титул. Банкиры и купцы вились вокруг светлейшего, как хищные птицы, наперебой предлагая товары и кредиты. Сутерланд пострадал больше всех. 13 сентября 1783 года он умолял Потемкина «соизволить распорядиться о выплате 167 029 рублей и шестидесяти копеек», потраченных на обустройство поселенцев. «Моя репутация, — взывал шотландец, которого осаждали кредиторы из Европы, — зависит от возврата этих денег». В 1788 году, когда князь был должен Сутерланду 500 тысяч рублей, банкир сообщил: он находится в «таком критическом состоянии», что вынужден «лично явиться к своему благодетелю, чтобы получить сумму, без которой не знает, как продолжать вести дела». Рукой Потемкина на прошении помечено: «Сказать, что получит 200 тысяч рублей».^[884]

Только смерть светлейшего приоткрыла завесу над его финансовыми делами — но и тогда разобраться в них до конца не удалось. Как и императрица, он был частью государства, и состоянием его была вся империя.

Враги России, взволнованные потемкинскими победами, изо всех сил подстрекали Османов к продолжению войны. России теперь грозила еще война с Пруссией, Польшей, Англией и Швецией. Зиму 1789-го и большую часть следующего года Потемкин провел в переговорах с Портой. Поначалу казалось, что турки искренне желают мира. Султан Селим освободил русского посла из Семибашенного замка и поручил переговоры Газы Хасан-паше, новому великому визирю.

Прусская дипломатия тем временем стремилась привести в исполнение план, названный по имени его создателя, канцлера Герцберга: получить польские города Торн и Данциг при том, чтобы Австрия вернула Польше Галицию, а Россия Турции —«Дунайские княжества. Это требовало создания антироссийской коалиции, в которую, под предлогом возврата Крыма, предложили вступить султану Селиму. Швеции предложили Ригу и всю Ливонию. Австрии, союзнице России, пригрозили вторжением прусских,войск. Россия была вынуждена вывести войска из Польши. Только теперь, когда Речи Посполитой была предложена конституционная реформа и военный союз — в обмен на Торн и Данциг — польская шляхта поняла, что аппетиты Пруссии намного превосходят стремления ненавистной России. Выбора, однако, у поляков,не осталось. Англия поддержала Пруссию в требовании, чтобы Россия и Австрия заключили с Портой мир на условиях возврата завоеванных территорий. Не было и речи о том, чтобы воевать с турками дальше: Потемкину пришлось передислоцировать армию на случай нападения Польши или Пруссии. 24 декабря 1789 года Екатерина сказала своему секретарю: «Теперь мы в кризисе: или мир, или тройная война».^[885]

Агентом Потемкина на переговорах с великим визирем был Иван Степанович Бароцци, грек, служивший России, Турции, Австрии и Пруссии одновременно.^[886]

26 декабря 1789 года Бароцци привез в Шумлу условия Потемкина: новая граница проводится по Днестру; крепости Бендеры и Аккерман (Белгород Днестровский) разрушаются; дунайские княжества — Молдавия и Валахия — получают независимость от султана/ Архивы показывают, что русские предложения были обильно сдобрены подарками оттоманским чиновникам: упоминаются 16 колец, золотые часы, цепочки и табакерки, «кольцо с синим рубином и алмаз для первого секретаря турецкого посла Овни Эсфиру». Сам Бароцци получил «кольцо с большим изумрудом» — то ли для подарка, то ли для того, чтобы надевать во время переговоров с визирем.^[887] Потемкин предложил даже построить мечеть в Москве. Однако, несмотря на блеск брильянтов, условия Потемкина «алжирскому пирату» не понравились. Газы Хасан-паша выставил встречные предложения, на что Потемкин отвечал 27 февраля: «Мои предложения коротки и не требуют многих истолкований». Перемирия не будет: «требование перемирия [...] показывает больше желания выиграть время, нежели сделать мир, и притом я очень знаю турецкие ухватки: они любят торговаться и протягивать время по их пословице, что турки за зайцами на фурах ездят. Я же лутче соглашусь быть побитым, нежели обманутым».^[888]

Потемкин был прав, не доверяя полностью переговорам, которые вел Бароцци. От австрийцев и своих агентов в турецкой столице он знал, что султан Селим параллельно ведет негоциации с прусским посланником в Константинополе Генрихом Дицем. Если бы турки получили помощь от Пруссии и Польши, они смогли бы продолжать войну. К тому времени, когда Потемкин прислал свой ответ, султан уже подписал — 20 января 1790 года — соглашение о наступательном союзе с Пруссией. Фридрих Вильгельм обязался помочь Порте отвоевать Крым и объявить войну Екатерине.

В эти дни стремительно ухудшалось состояние здоровья австрийского императора. Туберкулез подорвал его силы. Когда окружающим стало казаться, что он выздоравливает, вдруг последовал абсцесс прямой кишки, потребовавший операции. Последние минуты Иосифа II были трагичны. «Кто-нибудь заплачет обо мне?» — спросил он. Ему отвечали, что принц де Линь не перестает рыдать. «Я не думал, что заслуживаю такой привязанности»,— ответил император. На своей могиле он предложил написать: «Здесь покоится государь, чьи намерения были чисты, но замыслы потерпели крах». Екатерина «много жалела о союзнике» своем, который «умирал, ненавидим всеми». Говорили, что, когда Иосиф испустил последний вздох — 9 (20) февраля 1790 года — Кауниц прошептал: «Это очень любезно с его стороны».^[889]

Для России смерть Иосифа был тяжелым ударом. 18 (29) марта Пруссия подписала договор о военном альянсе с Польшей. Фридрих Вильгельм двинул 40 тысяч солдат на север, к Ливонии, и столько же— в сторону Силезии. Помимо этих армий у него имелось под ружьем еще 100 тысяч солдат. Новый глава габсбургского дома, брат Иосифа — Леопольд, немедленно написал Потемкину: «В лице моего брата вы потеряли друга, но в моем лице обрели нового, высоко почитающего ваш талант и благородство». Потемкин и Леопольд согласовали планы защиты Галиции от поляков — однако Леопольд больше всего опасался вторжения Пруссии, поддержанной Польшей. Он умолял Потемкина заключить мир.^[890]

Тем временем в Варшаве возобладали так называемые «патриоты», поверившие в возможность создать новую, сильную конституцию, изгнать из страны русские войска и отобрать у Австрии Галицию. Опасность утратить контроль над Польшей угнетающе действовала и на Екатерину, и на Потемкина. Потемкин сообщил Леопольду, что, если начнется война с Пруссией и Польшей, он возглавит армию лично.^[891]