Самуэль был весьма озадачен словами Михаила. Да, он давно знал, что все шушукаются у него за спиной, считая их с Ириной любовниками, потому что не понимают, что совместная жизнь еще не обязывает к общей постели, как не понимают и того, что их связывают исключительно братские отношения. Сама мысль о том, что кто-то может его жалеть, вызвала в его душе приступ гнева. Нет, теперь-то он непременно поговорит с Ириной и потребует, чтобы она вела себя прилично.

Однако прошло несколько дней, а он все еще не сказал ей ни слова, несмотря на то, что Михаил перестал с ней разговаривать. Он так и не мог найти в себе мужества начать разговор, пока однажды Михаил не заявил, что сегодня придет позже обычного, потому что будет заниматься музыкой на дому у своего учителя, месье Бонне.

Ирина сидела у себя в магазине за приходно-расходной книгой. Казалось, она очень занята; но Самуэль знал, что другого случая выяснить наконец отношения может и не представиться.

— Ирина... — окликнул он.

— Да? — ответила она безразличным тоном.

— Нам нужно поговорить.

— Поговорить? Ну, хорошо, — она внимательно взглянула на него. — О чем ты хочешь поговорить?

— Нам давно следовало поговорить начистоту. Еще Мари настаивала, что я должен во всем тебе признаться, но я никак не мог набраться смелости.

Она молчала, ожидая, что он скажет.

— Я прошу тебя выйти за меня замуж, — решился он наконец, и тут же пожалел об этом, видя, какое замешательство вызвало его предложение.

— Но, Самуэль, мы с тобой всего лишь друзья; ты самый дорогой мой друг, почти брат, которого у меня никогда не было. Я люблю тебя, я в самом деле тебя люблю, но я не влюблена. Мне нет нужды этого говорить, ты и сам это знаешь.

— Да, я всегда это знал, но я обещал Мари, что попрошу тебя об этом, — прошептал он, чувствуя себя растерянным и униженным.

Ирина села рядом и взяла его за руку.

— Мне жаль, Самуэль, я была бы рада полюбить тебя, как ты того заслуживаешь, но...

— Но ты любишь месье Бовуара, — закончил Самуэль.

— Я? — изумилась она. — Месье Бовуара? Что за глупости?

— Глупости? Да ничего подобного! Ты гуляешь с ним под ручку и смотришь ему в глаза с глупым счастьем на физиономии. Я никогда не слышал, чтобы ты смеялась, пока не увидел тебя с ним. Так что не пытайся отрицать то, что всем давно известно.

— Я не стану ничего отрицать, Самуэль. Ты прав, нам действительно давно нужно было поговорить. Дело в том, что я... Я была к тебе несправедлива, я вела себя как эгоистка. Прости меня.

— Я тебя слушаю, — еле выговорил он, чувствуя, как мурашки бегут у него по спине, когда она села рядом — так близко, что он мог расслышать ее дыхание.

— Я никогда не смогу принадлежать ни одному мужчине — ни одному, Самуэль. Я никого не могу любить иначе как братской любовью. У меня есть на это причины — только не спрашивай меня о них, есть вещи, о которых не вправе знать никто. Если бы я могла любить мужчину — возможно, я полюбила бы Юрия, отца Михаила, но даже с ним у меня не могло быть никакой близости. А к тебе я никогда не испытывала ничего, кроме братской любви. Я знала, что причиню тебе боль, если скажу об этом, и я бы никогда ничего тебе не сказала, если бы ты сам не завел этот разговор. Ты всегда был моим добрым и верным другом, и я порой злоупотребляла твоей добротой, что уж говорить. Я всегда знала, что ты любишь меня; я никогда не давала тебе повода надеяться на взаимность, но при этом пользовалась твоей любовью. Ты привез меня в Париж, дал мне новую семью в лице Мари, дал мне счастье иметь свой дом, свой магазин, и никогда ни о чем не просил. И ты знаешь, я всегда знала, что когда-нибудь настанет день, когда все изменится, и ничего нельзя будет вернуть.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты все равно не смог бы ждать вечно, и рано или поздно потребовал бы от меня ответа, хотя в душе ты всегда знал, каким он будет. И я тоже всегда знала, что однажды настанет день, когда ты попросишь меня выйти за тебя замуж, как это и случилось сегодня. Мне придется сказать тебе «нет», и мы расстанемся навсегда. Но я не была к этому готова. Ты думаешь, я не знала, что Мари всегда мечтала нас поженить? И... думаю, лучше сказать тебе сразу, Самуэль: я выхожу замуж. Да-да, я выхожу замуж за месье Бовуара. Я надеялась, что Михаил со временем примет его; но, примет он его или нет, я все равно выйду за него замуж.

От этих слов у Самуэля голова пошла кругом. Каждое новое слово Ирины ранило его еще больнее, чем предыдущее. Но она продолжала говорить, словно не замечая, какую боль ему причиняет.

— Я тебя не понимаю, — еле выговорил Самуэль.

— Я тебе уже сказала: я не могу принадлежать ни одному мужчине, не могу иметь ни с кем интимных отношений. Именно поэтому я выхожу замуж за месье Бовуара. Этот брак устраивает нас обоих. В этом браке мы обретем ту респектабельность, которую дает супружество, но не будем жить как муж и жена. Я буду сопровождать его на разные мероприятия, где требуется присутствие супруги, и буду вести себя, как образцовая жена. А он обеспечит мне надежность и безопасность и будет обращаться со мной, как подобает.

— Я тоже мог бы дать тебе ту респектабельность, в которой ты так нуждаешься...

— Мой эгоизм все же не простирается настолько далеко, Самуэль. Конечно, я могла бы и дальше злоупотреблять твоими чувствами, выйдя за тебя замуж, а потом всячески уклоняться от супружеских обязанностей, но я считаю, что это недопустимо. Ведь я на самом деле люблю тебя, Самуэль, и знаю, что ты сможешь найти свое счастье с другой женщиной. Ты достоин того, чтобы иметь нормальную семью и детей. Еще не поздно, у тебя есть время. Никто не ждет, что я в своем возрасте смогу иметь ребенка, но ты — мужчина, а мужчина может стать отцом в любом возрасте.

— Ничего не понимаю... Просто ничего не понимаю... Даже в голове не укладывается, о чем ты говоришь... — повторял Самуэль, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Разумеется, не понимаешь. Мы слишком долго прожили под одной крышей. Я должна была давно во всем тебе признаться, но, как я уже сказала, я — эгоистка. Я была совсем юной, когда злые люди сломали мою жизнь, и, скажу тебе честно, я даже не надеялась, что ее удастся поправить, но ты вернул мне веру в себя и в людей, помог мне снова стать счастливой. Ты спас меня от охранки, привез в Париж, познакомил с Мари, которая так обо мне заботилась. Я обязана тебе своим душевным покоем и... да, я полагаю, что те чувства, которые я испытывала в течение этих последних лет, были ближе всего к счастью.

— А как же Россия? Неужели тебе никогда не хотелось когда-нибудь вернуться на родину?

— Поначалу — хотелось... Если бы не Мари, наверное, я не смогла бы прижиться здесь. Но теперь я знаю, что не смогу жить нигде, кроме Парижа. Теперь моя родина здесь, и я почти не тоскую по той, другой.

— А Михаил?

— Он уже не ребенок. Скоро у него будет своя жизнь. Я люблю его, как родного сына, но к месье Бовуару это отношения не имеет. Я выхожу за него замуж.

— А если он его не примет?

Ирина пожала плечами. В конце концов, как бы она ни любила близких, собственные интересы всегда стояли у нее на первом месте. Она делала для других лишь то, что ей самой ничего не стоило и ничем не угрожало собственному удобству. Просто удивительно, что Самуэль понял это лишь сейчас.

— И когда же свадьба? — спросил он.

— Через три недели. Месье Бовуар не хочет откладывать, престарелые родители давно мечтают увидеть его женатым.

— По крайней мере, теперь между нами все ясно. В таком случае... я уезжаю.

— И куда же? — спросила она, и по ее тону Самуэль понял, что на самом деле для нее не столь уж и важно, куда он уедет, и что с ним будет.

— Возможно, в Палестину.

— В таком случае... Может быть, ты согласишься продать мне этот дом?

— Нет уж, это дом я тебе не продам, — ответил он сердито.

— Но ты же сказал, что возвращаешься в Палестину...

— В этом доме родилась моя мать. Здесь я провел самые счастливые минуты детства. Я не продал бы его даже Мари. Этот дом — единственное, что у меня осталось от семьи. Нет, я не продам его — ни сейчас, ни когда-либо потом.