— Я знаю, что мой сын любит Марину. Он и должен любить ее — но лишь как сестру, ведь они выросли вместе, но он полюбил как мужчина женщину. Я думаю... да что там думаю, я уверен, что они с Мариной вполне подходят друг другу, и я был бы счастлив, если бы мой сын женился на такой девушке, как Марина — целомудренной, скромной, трудолюбивой, но... но, к сожалению, это невозможно, друзья мои. Это было бы возможно, если бы Марина согласилась принять нашу веру, но я знаю, что это исключено. Я просил сына не быть таким эгоистом и с самого начала прекратить эти отношения, которые не могут завершиться браком, ибо, как Марина никогда не станет мусульманкой, так и Мухаммед не перейдет в иудаизм. Они оба еще молоды и вполне способны пережить горечь разочарования, на которую их обрекла подобная ситуация. Но так лучше и для них, и для всех нас. Я никоим образом не хочу сказать, что пресек эти отношения потому, что я что-то имею против Марины, я люблю ее всей душой и действительно не желал бы большего счастья, чем назвать ее своей дочерью...

Ахмед не знал, что еще добавить. Он чувствовал, как краска стыда заливает его лицо под неотрывными взглядами троих мужчин, которые молча слушали его, не смея, казалось, даже вздохнуть.

Он закрыл глаза, чувствуя себя усталым. Лоб его горел огнем, но ладони были мокрыми от пота.

— Значит, ты полагаешь, что различие вероисповеданий является непреодолимым препятствием, — нарушил наконец молчание Яков.

— А ты считаешь иначе? И какой выбор ты можешь им предложить, чтобы они могли вести достойную жизнь?

— Мы не должны допускать, чтобы религиозные предрассудки оказывались непреодолимым препятствием на пути к счастью, заставляя страдать двух молодых людей, которые любят друг друга. Какой Бог может помешать достойным и честным людям любить друг друга? — спросил Яков потрясенного Ахмеда.

— Ты что же, готов усомниться в своем Боге? Но это... это же кощунство... я... Ваша сила в Торе, а наша — в Коране.

— Ты в самом деле думаешь, что Яхве или Аллах только и мечтают о том, как бы разлучить двух юных влюбленных? А может быть, как раз наоборот? До каких пор мы будем позволять религиозным предрассудкам разделять нас и сеять между нами вражду? Мы бежали из России от преследований; а ведь нас преследовали не только за то, что мы евреи, но и за то, что мы хотим построить новый мир, где все люди будут равны, где у всех будут равные права и обязанности, где каждый сможет молиться, как пожелает, не опасаясь преследований. Это будет мир без Бога, и никакой Бог, как его ни называй, больше не заставит людей убивать друг друга. И в этом новом мире Мухаммед и Марина смогут любить друг друга, — закончил Яков.

— Но такого мира просто не может быть, — возразил Ахмед. — А в моем мире я никак не мог бы быть счастлив без Бога; мне очень жаль, Яков, но я... Я просто не могу вас понять. Вы — евреи, и утверждаете, что приехали в Палестину, потому что она — родина ваших предков — и при этом готовы отречься от вашего Бога. Я просто не могу этого понять...

— И тебе неприятно находиться среди богохульников, — закончил Луи.

— Аллах всемилостив и всеведущ, ему ведомо все, что таится в самых темных уголках наших сердец. Я же всего лишь стараюсь следовать его заповедям, вдохновившим нашего Пророка, и быть хорошим мусульманином. Что же касается того мира, о котором вы говорите... Простите, но я не верю, что такое вообще возможно, ибо это против человеческой природы.

— Мы — социалисты и живем по нашим законам, — ответил Луи; теперь голос его звучал серьезно. — Разве мы не обращаемся с тобой, как с равным?

— Согласен, грех жаловаться, — нехотя согласился Ахмед. — Судьба моей семьи переменилась в тот день, когда мы встретили вашего друга Самуэля Цукера. Признаю, вы всегда были справедливы к нам и никогда не требовали такого, чего бы не делали сами. Вы всегда делились всем, что имели. Это закон Божий — помочь бедному и протянуть руку помощи слабому. И мы признаем, что видели от вас только добро.

— А мы благодаря вам стали настоящими земледельцами, — ответил Луи, а Ариэль молча кивнул в знак согласия. — Я, например, до того, как приехал сюда, видел оливку лишь на тарелке. Я даже не представлял, как это трудно и больно — целый день гнуть спину в поле, чтобы вырастить урожай. Вы тоже многое нам дали и многому нас научили. Сад Надежды вырос и расцвел благодаря тебе.

— Но мы должны придерживаться наших принципов и убеждений и вести себя, как достойные люди, — закончил Ахмед.

— Почему же тогда мы не можем позволить Марине и Мухаммеду самим решить свою судьбу? — воскликнул Яков, обращаясь неведомо к кому. — Почему мы должны их осуждать?

— Потому что одни вещи допустимы, а другие — нет. Если Марина и Мухаммед и вправду решили... решили пренебречь требованиями своей веры, то рано или поздно настанет день, когда они оба об этом пожалеют. Хотел бы я знать, сможет ли Мухаммед уважать Марину, если она согласится с ним жить, зная, что он не сможет на ней жениться? Он, конечно, мог бы сделать ее своей любовницей, но сделает ли это ее счастливой? Сможет ли она себя уважать?

— Любовницей? Да как у тебя язык повернулся? Ни за что на свете!

— Умоляю тебя, Яков, мы не должны позволять детям морочить себе головы и портить отношения между нашими семьями. Они молоды, у них это пройдет. В свое время Марина встретит хорошего еврейского мальчика, а Дина найдет Мухаммеду подходящую жену. Мой сын знает свой долг, и он его исполнит, даже если для этого должен будет расстаться с Мариной. Через несколько лет оба они будут смеяться, вспоминая о своей детской любви.

С большой печалью Ахмед смотрел, как они уходят. Эти люди, называющие себя социалистами, изгнали из своей жизни Бога и заменили его иным божеством, которое они называли Разумом. Как они не понимают, что никакого разума просто не может быть без дыхания Бога?

Прошло много времени, прежде чем Ахмед смог вернуться домой. Он был сам не свой от волнения, переступая порог дома, через который ему теперь пришлось перетаскивать покалеченную ногу. По поводу его возвращения Дина устроила долгожданный прием. С севера приехали его старшие сестры, зятья и племянники. Прибыл Хасан в сопровождении своей жены, лентяйки Лайлы, и сыновей, Халеда и Салаха; даже Омар Салем, его высокопоставленный друг, прислал слугу, который принес огромную корзину, полную всевозможных лакомств.

Дина также пригласила и своих друзей из Сада Надежды. Несмотря на то, что они предпочли бы остаться дома, полагая, что им нечего делать на семейном торжестве, в конце концов они все же явились почти в полном составе: впереди выступали трое мужчин, а за ними следовали Кася, Марина и Руфь, жена Ариэля. Не было только Игоря, его сына, который еще не вернулся из карьера, где работал под началом Иеремии.

Ахмед тоже чувствовал себя неловко в присутствии соседей, но все же поблагодарил их за то, что они пришли. Если бы они этого не сделали, он бы по-настоящему обиделся. Правда, пробыли они недолго, но все же достаточно, чтобы их уход не показался невежливым.

Ахмед страдал, видя, как Мухаммед и Марина отворачиваются друг от друга, избегая встречаться взглядом. Его сын приехал из Стамбула, еще ничего не зная о несчастье, постигшем отца, и им до сих пор не удалось побыть наедине.

Лишь на следующий день Ахмед и Мухаммед смогли откровенно поговорить, глядя друг другу в глаза, как мужчина с мужчиной.

Он видел, что сын изменился. Казалось, он повзрослел за последние месяцы. Вскоре Ахмед понял, что причиной такой уравновешенности и серьезности Мухаммеда явилось его увлечение политикой.

Мухаммед вошел в группу палестинских мусульман, как и он, студентов, решившими сделать явью мечту Хусейна ибн Али о создании независимого от султана арабского государства. Мухаммед не только интересовался планами шарифа Мекки, но и считал Палестину не просто частью империи, а своим домом, своей родиной. Некоторых из его новых друзей тревожило, что евреи капля за каплей просачиваются в Палестину, и в особенности, что они скупают всё больше земель.