— И ты веришь, что я на такое способен? — оскорбился Самуэль. — Разве до сих пор ты не убедился в моей искренней дружбе? Я думал, у тебя ко мне больше доверия.

Пристыженный Ахмед опустил голову. Ведь ему и в самом деле не в чем было упрекнуть Самуэля, который к нему всегда относился, как к другу.

Тем не менее, несмотря на все заверения в любви и дружбе, Ахмед все же не поверил ему до конца, что причиняло Самуэлю большую боль.

Наутро их навестил Абрам. Самуэль был удивлен его визитом, поскольку врач был уже далеко не молод и не слишком любил покидать стены Священного города.

Врач был в полном восторге от Сада Надежды. Он никак не ожидал увидеть столь любовно ухоженные поля и фруктовые сады, да и три наскоро построенные хижины, где жили поселенцы, оказались хоть и скромными, но чистыми и опрятными.

— Я гляжу, вы тут славно потрудились, — заметил он. — А вот другим не так повезло. На днях до меня дошли весьма печальные новости о группе колонистов, обосновавшихся на берегу неподалеку от Хайфы: тамошняя земля показалась им весьма плодородной. Увы, они жестоко обманулись: эти земли окружают гнилые болота, колыбель смертоносных испарений. За считанные недели всех поселенцев скосила лихорадка. Малярии все равно, кого убивать — мужчин, женщин, детей...

Известие об этой трагедии чрезвычайно расстроило Абрама Йонаха; особенно угнетало его то, что он был знаком кое с кем из погибших колонистов, и даже помог с покупкой этих злополучных земель. Но еще больше его расстроило известие о нападении на другую колонию — в Галилее.

— В этой потасовке погибли и арабы, и наши, — рассказывал он. — Судя по всему, началось с того, что бандиты напали на двоих колонистов, которые выехали из своей деревни, чтобы купить семян. колонисты защищались, но один из них погиб от ножевых ран. В колонии было более тридцати семей — можете представить себе их негодование? Они требовали правосудия, но местные власти даже пальцем не пошевелили — равно как и владелец этих земель.

— Мы не имеем права расслабляться. Мы должны уметь защитить себя, — слова Николая были полны гнева и страсти.

— Защитить себя? — переспросил Самуэль. — И как же мы должны себя защищать? По-моему, это власти должны защищать нас.

— Многие галилейские колонисты думают так же, как ты, Николай: что никак нельзя спускать подобных нападений и грабежей, которые устраивают эти мерзавцы. Поэтому они едут в Иерусалим, чтобы купить здесь оружие и все остальное, необходимое для обороны. Это может создать серьезные проблемы с турками. Пока мне трудно что-то сказать, но боюсь, что грядут тяжелые времена, — посетовал Абрам.

— А я боюсь, что скоро ты пожалеешь, что помог нам обосноваться здесь, — заметила Кася, как всегда, не стесняясь в выражениях. — У вас, палестинских евреев, не было никаких хлопот, пока здесь не появились мы.

Абрам кивнул, одарив ее теплой улыбкой. Кася была права, несколько лет назад его жизнь была куда как более спокойной. Но совесть не позволила бы ему отказать в помощи любому еврею, приехавшему в Землю Обетованную, чтобы обрести здесь новую родину.

Да, эта земля не источала молоко и мед, как гласит Библия; но каждый ее уголок напоминал об их общем прошлом, о потерянной истории, которую они теперь возрождали. С некоторых пор в Стамбуле забеспокоились, что слишком уж много евреев потоком хлынуло в Палестину. Но, с другой стороны, зачем турецким властям нужна эта земля? Совершенно незачем. Кому нужны эти Богом забытые задворки империи, эта заброшенная пустыня, где к тому же свирепствует малярия?

— Меня очень тревожит наше будущее, — признался врач. — Мы должны научиться жить в мире с соседями. Вот, например, вы, Кася. Я знаю, что вы относитесь к Ахмеду, как к другу, однако он несколько раз обмолвился, что не вполне одобряет ваше поведение и манеру одеваться.

— Да ну, что он еще мог сказать? — отмахнулась Кася.

Абрам тем временем продолжал рассказывать о многих других евреях, которые приехали сюда на поиски счастья, но не нашли ничего, кроме разочарований.

— Они получают самое ничтожное жалованье, работая на плантациях в Иудее. Этого едва хватает на кров и еду.

— Так это и есть Земля Обетованная? — жалобно всхлипнула одна из женщин.

Кася взглянула на нее с презрением. Она приехала сюда, чтобы любить эту землю, которой отдала последний цвет своей молодости. Ее руки — те самые руки, которые так любил целовать Яков, о которых он когда-то говорил, что они нежнее голубки — теперь огрубели и потрескались. Ее кожа загорела на солнце и покрылась россыпью мелких веснушек, а волосы теперь походили на растрепанный ворох соломы, кое-как заколотый шпильками, чтобы не мешал работать.

— Не стоит думать, что у феллахов жизнь настолько уж лучше, чем у нас; они во всем зависят от воли эфенди — хозяина земли, которую обрабатывают, и точно так же страдают от произвола турецких чиновников, — пояснила Кася.

— Здесь тоже нужна революция, — заметил Николай.

— Мы должны совершить нечто большее, чем еще одна революция. Мы должны обустроить эту землю, превратить ее в уютный дом и доказать всему миру, что наши идеи, из-за которых мы вынуждены были бежать из своей страны — не пустая иллюзия. Иеремия — живой пример тому, о чем я говорю. Он одинаково заботится обо всех рабочих в своем карьере, не делая различий между иудеями и мусульманами; платит всем одинаковое жалованье, справедливое и заслуженное, — ответил Самуэль. — Он — лучший пример того, каким, по нашим представлениям, должно быть общество.

— Иеремия приходил ко мне на днях, — сказал Абрам. — Привел ко мне одного из своих рабочих, который жаловался на боли в шее и потерю силы в руках.

Иеремия был не слишком разговорчив; больше предпочитал слушать других. Он своими руками выстроил дом за стенами Священного города, Самуэль и время от времени навещал его там. Поначалу — просто чтобы удостовериться, что Иеремия не обижает Ахмеда и его зятьев. Но вскоре Самуэль понял, что Иеремия был по-настоящему справедливым человеком, и даже сам Ахмед не уставал это повторять.

Прошло немало времени, прежде чем Иеремия смог довериться Самуэлю и рассказать ему свою историю, на что Самуэль ответил, что истории всех, кто приехал в Палестину, очень похожи одна на другую, в том числе и на историю Иеремии.

От гибели при погроме в штетле неподалеку от Киева Иеремию спас несчастный случай. Упав с лестницы, он сломал обе ноги. Он как раз лежал в больнице, когда случился тот погром, во время которого были убиты его отец, мать, двое младших братьев, жена и сын. После их гибели Иеремию ничто больше не держало в России, поэтому он собрал все деньги и отправился в Одессу, где сел на старый грузовой пароход, идущий в Стамбул. Из Стамбула он он уже по суше начал свой нелегкий путь в Палестину; по дороге ему неоднократно приходилось давать взятки чиновникам, чтобы те не помешали ему добраться до места назначения.

Еще в Киеве он примкнул к группе социалистов, которую составляли в основном молодые рабочие и интеллигенция; кроме него самого, лишь двое из этой группы были евреями, однако он вовсе не чувствовал себя там изгоем из-за своего еврейского происхождения, достаточно и того, что он был пролетарием.

— Моя жена была дочерью раввина, — рассказывал он Самуэлю. — Она очень любила читать. До замужества она жила в Киеве, однако решилась перебраться в штетл, чтобы быть со мной. Она была такой утонченной... До сих пор удивляюсь, как она могла меня полюбить. Сын был очень на нее похож. Ему было всего четыре года, когда их всех убили; теперь он в раю вместе с матерью. Он был таким же хрупким и светловолосым, как она. Жена научила его читать и требовала. чтобы он каждый вечер читал мне вслух несколько строк из Торы. Меня это так трогало; я так гордился ими. Я отдал бы все на свете, лишь бы быть с ними вместе.

История Иеремии во многом напоминала Самуэлю его собственную. Оба они получили образование: Самуэль выучился на химика, а Иеремия, хоть и ценой немалых усилий, освоил профессию инженера. Отец Иеремии был ростовщиком, и не было ни единого торговца, который не вернул бы ему долг. Когда Иеремия подрос, отец пообещал одному из клиентов простить долг, если тот поможет его сыну поступить в университет. Разумеется, купец сделал все возможное и невозможное, чтобы Иеремию приняли в хорошую школу, а потом — в университет.