Прижимаюсь лбом к руке, и сижу, мертвой хваткой удерживая унитаз.

Я не заслуживаю жить.

Я не заслуживаю жить.

Интересно, следы от моей крови будут похожи на профиль Гарри Бьюзи. 

Фэллон 

Едва добежав до туалета, меня начинает рвать, а по лбу стекает пот.

Не могу.

Не могу больше это читать.

Это – слишком. Это слишком и очень тяжело. И меня слишком тошнит чтобы продолжать читать. С трудом заставляю себя подняться и подойти к раковине. Мою руки. Подставляю ладонь под струю, набираю воду и подношу ко рту, чтобы его прополоскать. Повторяю, несколько раз, пытаясь смыть вкус желчи.

Смотрю в зеркало на шрамы от щеки до шеи. Сняв рубашку, рассматриваю рубцы на руке, груди, талии. Пробегаюсь пальцами по правой руке - от запястья к шее, до щеки и обратно, затем, от правой груди вниз до талии. Прислоняюсь ближе, пока не упираюсь в раковину... как можно ближе к зеркалу. И по-настоящему смотрю на шрамы. Разглядываю их так внимательно, как никогда раньше не рассматривала, поэтому мои ощущения сбивают меня с толку.

Впервые я смотрю на свои шрамы без привычной тени гнева.

Я никогда не замечала, как часто обвиняла своего отца в том, что со мной произошло, пока не прочитала слова Бена. Я так долго ненавидела его, сама не позволяя горевать над произошедшим вместе со мной. В каждом его слове, я находила только вину. Каждый наш разговор превращался в ссору.

Да, нет оправдания тому, что он может вести себя как бесчувственный мудак. Отец всегда был бесчувственным мудаком. Но он так же всегда любил меня, и теперь, когда у меня есть четкое представление о том, что произошло той ночью, я больше не должна обвинять его за то, что он забыл про меня.

Я ночевала у отца, всего лишь раз в неделю, и он только что узнал о смерти своей возлюбленной. Должно быть, в тот момент в его голове произошел взрыв. И ожидая необходимой реакции – когда горел дом, я ждала от него слишком многого. За считанные минуты отец почувствовал скорбь, злость, а потом и панику из-за пожара. Ожидать от него, что он немедленно вспомнит о том, что я писала ему двенадцать часов назад, предупреждая, что останусь с ночевкой, совершенно нереально. Я не жила с ним, это не мама, с которой я жила, и которая, в порыве паники вспомнит сначала обо мне. У моего отца была совершенно другая ситуация, и мне нужно было принять ее. И хотя мы поддерживаем связь последние несколько лет, у нас не такие отношения как раньше. Мне придется взять половину его вины на себя. Мы не можем выбирать себе родителей, и родители не могут выбирать себе детей. Но только мы сами можем сделать выбор, как усердно мы готовы работать, чтобы получить самое лучшее из того, что предложено жизнью.

Вынимаю из кармана телефон и пишу папе смс.

Я: Привет, пап. Хочу позавтракать с тобой завтра. Скучаю.

Отправив сообщение, я надеваю рубашку и возвращаюсь в гостиную. Смотрю на рукопись на полу и хочу понять сколько мне под силу выдержать. Это так тяжело читать, представить не могу как Бен и его братья пережили все это.

Я произношу короткую молитву за братьев Кесслеров, словно то, что я читаю, происходит сейчас и Кайл все еще с нами, и моя молитва поможет ему.

А потом возвращаюсь к тому, на чем остановилась: 

Роман Бена – глава третья

16 лет.

Знаете, что может быть хуже, чем день, когда ваша мать покончила с собой?

Следующий день после самоубийства матери.

Говорят, что, когда человек чувствует сильнейшую физическую боль, скажем, когда случайно получает глубокий порез, человеческое тело вырабатывает эндорфины. Эти эндорфины очень схожи с наркотиками, такими как морфин или кодеин. Поэтому это нормально, когда мы не чувствуем сильной боли сразу после получения раны.

Должно быть, душевная боль действует так же, потому что сегодня, все болит намного сильнее чем вчера. Вчера я словно пребывал в сказочной стране, как если бы мое сознание не позволяло мне в полной мере осознать, что она действительно ушла. В своем сознании я держался за эту тонкую ниточку надежды, внушая себе что каким-то образом этот день никогда не наступит.

Но эта ниточка исчезает, независимо от того как отчаянно ты пытаешься ухватиться за нее.

Она умерла.

И если бы у меня были связи и деньги, я бы заглушил эту боль какими-нибудь наркотиками.

Сегодня утром я отказался вставать с постели. Йен и Кайл пытались заставить меня поехать с ними на похороны, но я победил.

Вообще-то я побеждал весь этот день:

"Съешь что-нибудь", - говорил Кайл на ланч.

Я не ел: я - победил.

"Тетя Шелли и дядя Эндрю здесь", - говорил Йен в два часа дня.

Но они уже ушли, а я до сих пор в постели, - снова победа.

"Бен, идем ужинать. Еда пропадает, люди приносили ее весь день", - звал меня Кайл, просунув голову в дверь, где-то в шесть вечера.

Но я предпочел остаться в постели и не прикасаться к этим сочувственным контейнерам, и это делало меня победителем в очередной раз.

"Поговори со мной", - просит Йен.

Хотел бы я сказать, что выиграл и этот раунд, но он по-прежнему сидит на моей кровати, отказываясь уходить.

Я натягиваю на голову одеяло. Йен стягивает его.

- Бен. Если ты не вылезешь из постели я приму крайние меры. Ты же не хочешь, чтобы я позвонил психотерапевту, не так ли?

Гребанный Иисус Христос!

Я сажусь в кровати и бью кулаком подушку.

- Просто, блядь, дай мне поспать, Йен! Черт тебя подери!

Он не реагирует на мой крик. Просто самодовольно смотрит на меня.

- Я дал тебе поспать. Почти двадцать четыре часа. Тебе нужно встать с постели и почистить зубы, принять душ и съесть чего-нибудь.

Ложусь на спину и снова накрываю лицо одеялом. Йен вскакивает с кровати и кричит.

- Бентон, посмотри на меня!

Йен никогда не кричал на меня, и только по этой причине, я стягиваю с головы одеяло и смотрю на него.

- Ты не единственный кому больно, Бен! Мы должны справиться с этим дерьмом вместе! Тебе шестнадцать лет, ты не сможешь жить тут один. И если ты не спустишься вниз и не докажешь нам с Кайлом, что ты не в полной жопе, тогда, вероятно, нам придётся принять неверное решение относительно тебя!

Он так зол, что у него аж челюсть трясется.

Секунду я думаю об этом: о том, что никто из них тут не живет. Йен учится в школе пилотов. Кайл только поступил в колледж. Моя мама мертва.

Кому-то из них придется вернуться домой, потому что я несовершеннолетний.

- Думаешь, мама думала об этом? - спрашиваю я, снова садясь в кровати.

Йен разочаровано качает головой и опускает руки.

- О чем думала?

- Что ее решение убить себя, заставит одного из вас отказаться от своей мечты? Что тебе придется вернуться домой чтобы присматривать за своим младшим братом?

Йен обескуражено качает головой.

- Конечно она думала об этом.

- Нет. Не думала. Она эгоистичная сука, – смеюсь я.

Челюсть Йена напрягается.

- Прекрати.

- Я ненавижу ее, Йен. И рад, что она умерла. Рад, что это я нашел ее, потому что теперь перед моими глазами всегда будет всплывать черная дыра на ее лице, такая же черная, как и ее сердце.

Он подбегает ко мне и схватив за ворот рубашки, отбрасывает меня на кровать. Близко приближает свое лицо к моему, и шипит сквозь сжатую челюсть:

- Закрой свой гребанный рот, Бен. Она любила тебя и была хорошей матерью для нас, и ты будешь уважать ее, ты понял меня? Мне плевать на земле она сейчас или нет, но ты будешь уважать ее в этом доме до самой своей смерти.