После того как ее «выдал» Крючков, Зоя Ивановна взялась за книгу о себе «Теперь я могу сказать правду». Но не увидела ее изданной. В 1992 году Зоя Воскресенская-Рыбкина скончалась на 85-м году жизни.
ХУДОЖНИК СЛУЖИЛ НА ЛУБЯНКЕ
Павел Громушкин
О работе во внешней разведке полковник Павел Георгиевич Громушкин говорил не слишком охотно. Профессиональный художник, он предпочитал демонстрировать свои действительно необычные картины. Но о нескольких эпизодах, связанных с Великой Отечественной войной, да и не только с ней, всё же поведал.
Мы виделись довольно часто и на протяжении долгих лет. Эта глава соткана из наших отдельных разговоров.
Павел Георгиевич Громушкин пришел на Лубянку в 1938 году, а распрощался со Службой госбезопасности в уже очень зрелом возрасте. Скончался он в 2008-м, на 95-м году жизни. Это он еще в военные годы готовил документы для наших разведчиков, работавших в немецком тылу. Но мало кто знает, что Павел Георгиевич в начале Великой Отечественной войны под дипломатическим прикрытием трудился в Болгарии, которая тогда была союзником гитлеровской Германии.
— Павел Георгиевич, как вы попали накануне Великой Отечественной в Болгарию? Страну, всегда считавшуюся дружественной России.
— Понимаете, многие по-прежнему в плену нами же созданных мифов. В Болгарии у нас братушки, с Францией — всегда особые отношения и, уж конечно, Черная Африка боготворит Советский Союз, а теперь и Россию. С мифами, легендами, особенно приятными, тяжело расставаться. Но я решил на склоне лет все-таки с ними распрощаться. Сколько можно себя обманывать! Я и сейчас вам всего не расскажу. А если что-то попрошу отложить на потом, то вы же отложите?
— Обещаю.
— К первой длительной загранкомандировке в Болгарии я готовился более года. Надо сказать, что перед отъездом меня с супругой наставлял сам начальник разведки Павел Михайлович Фитин — прекрасный человек и руководитель, молодой, талантливый.
В январе 1941 года, когда в Европе вовсю шла Вторая мировая война, вместе с женой мы уже были в Софии.
— Что же такого интересного вас ждало в Болгарии?
— Интересного? Я бы сказал необычайно сложного. Ни в одной стране мне потом так сложно и неуютно не было. Каждая встреча с агентурой давалась с огромным трудом. Одна из наиболее рискованных операций, в которой участвовал и я, была связана с довоенной осью Берлин — Рим. А через год, в 1936-м, Германия подписала пакт с Японией.
— Но при чем тут находящаяся на европейском отшибе Болгария?
— Именно в Софии находился ценный источник информации, через него мы получали сведения о планах и конкретных шагах этого блока. Особенность работы заключалась в том, что источник доверял только одному человеку — Василию Ивановичу Пудину. Он завербовал японского дипломата, и тот передавал ему шифры Министерства иностранных дел Японии. И в Центре, куда они передавались, в первые годы войны читали почти всю переписку между японцами, Берлином и Римом.
— Этот японец в Софии напоминает Зорге, действовавшего в Токио.
— Ничего общего. Зорге — патриот, разведчик, который начинал у нас в ИНО. А дипломату-японцу мы платили большие деньги. Всю связанную с этим деятельность поручалось обеспечить группе разведчиков, в том числе и мне. Операция прошла успешно. Полученная информация о планах Берлина, Рима и Токио была необходима нашему командованию для принятия важных стратегических решений.
— А данные вашего японского источника, работавшего в Болгарии, совпадали с теми, что передавал из Японии до войны и в ее начале до своего ареста Рихард Зорге?
— Да, всей этой информацией наш агент располагал, сидя в Болгарии. А необычность ситуации заключалась в том, что, когда 1 марта 1941-го войска Гитлера вошли в Болгарию, все думали: нас интернируют, вышлют, закроют посольство. Потом фашисты напали на СССР, началась Великая Отечественная. Но болгарский царь Борис оставил всё, как было. Представляете? Мы бьемся с Гитлером, немцы в Болгарии, а у нас с болгарами дипломатические отношения. Только и до прихода немцев болгарская полиция к нам плохо относилась.
— А ведь мы считаем их братушками, друзьями, благодарными русским за освобождение от турецкого ига.
— Я и говорю: мифы живучи. Народ еще так, более или менее, а власти, охранка… Иногда где задержишься, засидишься — и болгарские полицейские чуть ли не за руку тащат советских дипломатов: «Давай-давай, иди к себе в посольство». Вот такой дипломатический иммунитет. Однажды сопровождавший Василия Пудина сотрудник утром накануне отъезда в Москву ушел в город, чтобы купить подарки. Вдруг через некоторое время в посольство звонят из полиции, спрашивают, не советский ли гражданин у них находится. Консул и я выехали в полицию, где нашли своего товарища избитым до неузнаваемости. Оказывается, в кафе, куда он зашел по пути, ему что-то подсыпали в чашку кофе. Потом затолкали в машину, отвезли на окраину Софии, избили, забрали документы и подарки, а самого бросили в канаву. Случайно его увидел священник, шедший по дороге в деревню. Он и позвонил в полицию. Так что, получается, разведчику только Бог и помог. А приход немцев еще сильнее обострил обстановку. Но разведка работала. Тут уж кто кого.
— И кто же кого?
— Выезжает из посольства наша машина. А за ней — сразу их. Еще раз наша — и они. Но мы знали, что болгары не могли больше пяти сыскных машин держать. Поэтому ехали на важную встречу так: наших пять машин да их пять, а уж шестое, седьмое авто — снова наше, и ищи ветра в поле.
— Павел Георгиевич, еще во время нашей первой встречи в середине 1990-х вы мне обещали рассказать о Николае Кузнецове.
— Обещал — слишком сильно сказано. Вы просили меня рассказать некоторые подробности о Николае Ивановиче. И я ответил, что еще рано.
— Но прошло почти полтора десятка лет. Может, пора? Вы же с Кузнецовым были хорошо знакомы. Готовили для него документы на имя обер-лейтенанта вермахта Зиберта. Его потом больше семидесяти раз в Ровно и во Львове проверяли и никаких подозрений.
— Всё-то вы знаете. Но было же не совсем так.
— А как?
— Ну, хорошо. После возвращения из Болгарии я действительно помогал в 1942-м Кузнецову. И всех документов, как этого иногда требовала легенда, изготавливать не пришлось. Дивизию, в которой служил обер-лейтенант Пауль Вильгельм Зиберт, под Москвой разгромили. И на наше везение в ее штабе нашли много документов погибших офицеров вермахта. Отослать в Берлин извещения о смерти немцы не успели. Наступали наши стремительно, а немцы еще не привыкли к таким поражениям.
Неоформленные дела погибших, в полном порядке и как следует немцами подшитые, показали Николаю Кузнецову. Он быстро просмотрел несколько комплектов. И буквально изумился, наткнувшись на дело обер-лейтенанта Пауля Вильгельма Зиберта. В книжке, немцы называли ее зольдбухом, были и фотографии, и описание примет. Всё, как положено — рост, цвет волос и глаз, размер обуви, группа крови. И все, даже кровь, полностью совпадали с кузнецовскими. Правда, родившийся в Кёнигсберге офицер был на два года моложе Николая Ивановича. Но это — мелочь.
Мы решили задним числом «спасти» Зиберта. Возродили его, убитого. В реальный зольдбух немцы факт смерти занести не успели, и мы записали серьезное ранение. В зольдбухе была строка «собственноручная подпись владельца». И я вместе с коллегой из моего управления учили Кузнецова расписываться, как Зиберт. Николай Иванович был хорошо обучаемым. Получилось быстро, мы даже удивились. Кстати, моментально осваивал чужие подписи и мой друг Вилли Фишер — будущий Рудольф Абель. А для выбранной Кузнецовым легенды требовалось для достоверности создать какую-нибудь маленькую историю. Несколько фото, какие-то письма, некоторые незначительные документы.
Мы с фотографом из нашей Службы решили снимать его в форме офицера вермахта у него дома. Приехали в квартиру, где жил Кузнецов. Николай Иванович вспомнил: а Железный крест? Нацепили, быстро нашли нужный ракурс. Фотографировали так, как любили позировать офицера вермахта. И еще сделали кое-какие фото, чтобы на подлинных документах Зиберта был наш Николай Иванович.