Вэру завел Философа внутрь комнаты мультипланара и закрыл дверь.

— Ну, как тебе это? — он показал на тысячи звезд, ярко сиявших на черном куполе. Напротив входа их свет сгущался в яркую, сужавшуюся к концам полосу. Философ не ответил, он смотрел на самого Вэру, на его внимательное лицо с нетерпеливо блестевшими глазами.

— Как ты можешь думать о такой чепухе, о звездах, когда гибнут люди?

— Когда-нибудь все люди умрут. И все файа. А звезды останутся. С точки зрения Вселенной чепуха — это мы.

— По-моему, ты просто спятил.

— Я спятил бы, если бы думал об этих смертях. Но это бессмысленно. То, чего мы не можем изменить, мы принимаем. Так или иначе. Главное — не дать изменить себя.

— Неужели тебя не терзает совесть?

Под его острым взглядом Анмай смутился.

— Терзает. Еще как! Но я предпочитаю ее мукам заботу об оставшихся в живых. Это хорошо помогает. А вот если бы я занялся бездельем, то действительно сошел бы с ума. Хотя неплохо было бы… — Анмай сел у стены, мечтательно глядя вверх. — Тихая палата, успокаивающие уколы, прогулки с санитарами… Восемь лет назад у меня была замечательная возможность сойти с ума, но, как мне сказали, у меня не получится…

Он покосился на пленника. Лицо Вэру было очень немногим из лиц здесь, отражавших нечто иное, чем скрытая мука или суровая сосредоточенность. В нем была энергия, жизнь. Это также было одно из очень немногих лиц, не изменившихся с начала войны. Анмай был таким же, как всегда. Белки его глаз и зубы словно светились, волосы и кожа слабо отблескивали. Подземная жизнь не сказывалась на нем никак. Чертам его лица не доставало тонкости, но это не делало его менее красивым. Вот только выражение на нем было странное — диковатое и в то же время мечтательно-насмешливое… но не злое.

— Я вижу, тебе тут не нравится. Ты никогда не видел звездного неба, правда?

— Оно кажется мне бессмысленной россыпью точек.

— Тогда мы плохо понимаем друг друга… Хочешь, я отведу тебя в свое любимое место? И расскажу, как я стал таким? Хочешь?

— Нет. Если тебе нужна исповедь, обратись к священнику.

— Рабы не выбирают, знаешь ли. Священников здесь, и, как я полагаю, всюду, больше нет. А ты сделал меня таким, какой я есть — пусть и не желая этого. Пошли! У меня осталось не очень много времени. Возможно, вообще не осталось. Если… она погибнет, то я… не смогу жить.

— Неужели тебе дорога жизнь девушки, которая бросила тебя? Вполне заслуженно, впрочем?

Анмай сжал зубы, его глаза сузились. Философ вдруг смертельно побледнел, попятился и поднял руку, словно прикрываясь от удара — хотя файа даже не шевельнулся.

— Я рад, что ты понял мои чувства, — сказал Вэру. Голос его был ровным, — как лезвие меча. — Она была права, знаешь ли. Если бы не это, я мог бы наделать всяких жутких вещей. Непоправимых. Можно сказать, она спасла мою раздолбайскую душу. Чтобы сохранить ее такой, какая нравится ей. Это больше, чем любовь, Окрус. Ладно, хватит болтовни. Пошли!

Они вернулись к кольцевому туннелю, в монорельсовом вагоне проехали несколько миль, потом свернули. Радиальный туннель, ведущий к Цитадели Хаоса, был перекрыт решетками и охранялся стражей, но их пропустили. Вскоре стянутые болтами тюбинги заменили мрачные, расчерченные вертикальными ребрами стены из стали. Через несколько минут вагон остановился на маленькой пустой станции. Они вышли. Вэру за руку втащил Философа на подъемную платформу, скрытую в темной нише. Она спускалась долго и с грохотом, пока не замерла в просторном помещении с расходящимися туннелями.

Анмай сразу углубился в совершенно темный проход, легко ориентируясь во влажном непроницаемом мраке. Но не в полном — когда зрачки Философа расширились, он увидел множество темно-фиолетовых глаз, наблюдающих за ними с высоты. Они светили тускло — так тускло, что сами едва были видны. Все остальное пропадало в их призрачном бледном сиянии, не дающем ни отблесков, ни теней.

— Ядерные лампы, — сказал Анмай. — Но они давно сели… — он взял Философа за руку, чтобы тот не потерялся в фиолетовой тьме. Сам он был совершенно неразличим.

Они долго пробирались по запутанным проходам. Анмай бездумно выбирал путь, легко и бесшумно ступая во мраке. Как и все файа, он прекрасно видел в темноте. Прикосновение его прохладной крепкой ладони одновременно успокаивало и пугало Окруса.

Наконец, Анмай замер, донесся шорох. Что-то щелкнуло, тяжелый рокочущий гул заполнил подземелье. В ударившем им в глаза бледном свете стала видна поднимавшаяся циклопическая плита. Едва они прошли под ней, плита поползла вниз и остановилась с отрывистым ударом, от которого содрогнулся пол.

Они стояли на стеклянной галерее, окружающей колоссальную шахту, сужавшуюся кверху и книзу. Ее темные стальные стены поднимались в неразличимый мрак; к ним прижимались толстые, словно колонны, трубы. Очень далеко внизу стены и трубы исчезали в тумане, из которого выступали какие-то кольцевые конструкции, очевидно, рухнувшие сверху и перекошенные. Сквозь них пробивалось мертвенное, холодное, бело-голубое сияние. Воздух здесь был прохладным и удивительно свежим.

— Это главный реактор Цитадели Хаоса. Он действует еще и сейчас… отчасти.

Анмай сбросил сандалии и сел на краю галереи. Скрестив босые ноги, он положил локти на верх ограждения и опустил на них голову.

— Я очень люблю здесь сидеть. Здесь очень тихо.

— У тебя странные привычки, — Философ предпочел встать сбоку, у самой стены.

Колонна, к которой он прислонился, была горячей и слабо вибрировала, но здесь не было слышно ни звука. Анмай насмешливо смотрел на него.

— Тут нет никакой радиации — это не реактор деления. Конечно, мы его не строили — мы просто нашли его здесь. Мы находимся в основании Цитадели Хаоса, в двух милях ниже уровня плато. И ее тоже построили не мы. Потому, что наша история в этом мире началась всего два тысячелетия назад. Это значит, что и вы и мы здесь — чужаки. По дороге сюда ты видел… здания на северном берегу Пустынного Моря. Они очень старые, никто не может сказать, насколько, но им больше двух тысяч лет. Цитаделям Хаоса и Товии — тоже. В Товии, сто лет назад, мы лишь восстановили надземную часть крепости.

— А кто тогда построил ее?

— Межрасовый Альянс — знакомо тебе такое название? Он же, я думаю, привез сюда файа и людей. Потому, что ваша ДНК отлична от ДНК всех живых существ здесь. Как и наша, хотя на вашу она тоже совсем непохожа.

— Пусть наши предки пришли из иных миров. Как же они сюда попали? Через триллионы миль пустоты?

Анмай вновь слабо улыбнулся.

— Внутри нашей Туманности межзвездные полеты очень просты. От звезды до звезды световые месяцы, а то и дни. Космос полон водорода, ракета с прямоточным термоядерным двигателем может достичь почти световой скорости, не тратя топлива. А все звезды здесь старые, им по нескольку миллиардов лет. У них есть планеты, в наши орбитальные ИК-телескопы их видно. На многих есть жизнь, и разум! Наши радиотелескопы перехватывают осмысленные сообщения из множества миров. Некоторые понятны, и это самое странное!

— Но я никогда об этом не слышал!

— Людям не стоит знать, что они только «одни из», а не венец творения. Файа… файа тоже. Большинству.

— Так ваши предки могли путешествовать от звезды к звезде? Что же они так одичали?

— Одичали? Хочешь узнать истинную историю появления человека? Наши ученые восстановили ее по древним легендам, данным раскопок, наскальным надписям… Меж звезд существовала, — и существует ныне, — цивилизация, общность… не знаю, как назвать. Древние называли ее Межрасовым Альянсом. Мы перехватываем его сообщения, — единственные, которые мы способны понять, понять их язык, но почти никогда — смысл. И мы ничего не знаем о нем, но… Альянс однажды избрал этот пустынный мир, — заранее зная, что он обречен. Он построил здесь Цитадели, но он ли построил лабиринты у Пустынного Моря, — мы не знаем…

Он же привезли сюда людей и файа — как рабов, превращенных в живые машины. Но такими были не все. В «Темной Сущности» сказано, что наших предков завезли сюда, как игрушки. А в древних легендах говорится, что их действительно использовали в играх, пока они не погибали. Это были безжалостные игры: детей пускали в лабиринты, полные ловушек, взрослых принуждали сражаться меж собой, устраивали целые войны примитивных племен. Тех, кто отказывался драться, подвергали страшным пыткам, тоже публичным. Впрочем, это все переврано, и, скорее всего, неверно.