На набережной, среди групп моряков, рыбаков и рабов, встречалась кучка закутанных в плащи женщин, которые шли в сопровождении старика с наглым взглядом, сжатыми губами и с тем отталкивающим выражением, которое лежит на лицах евнухов, живущих в постоянном общении с женщинами-рабынями. Это были танцовщицы из Гадеса, которые, сойдя с корабля Полианто, проходили набережную, оглушенные неожиданным шумом торжественного шествия.

Несколько женщин из рабочей пристани поднесли послам венки, сплетенные из цветов ближайших гор и касатки лагун. Крики приветствия раздавались вдоль пристани, на которой среди возбужденной толпы стояли безучастные группы моряков всех стран.

— Привет Риму! Да покровительствует вам Нептун! Боги да сопутствуют вам!

Актеон услышал позади себя глумливый взрыв смеха и, оглянувшись, увидел кельтиберского пастуха, который минувшей ночью убил римского воина.

— Ты здесь? — сказал грек с изумлением. — Ты один и не бежишь от римлян, которые тебя ищут?

Надменные глаза пастуха, те глаза, которые будили в греке смутные и непонятные воспоминания, гордо взглянули на него.

— Римляне!.. Я их презираю и ненавижу. Я пошел Си без страха хотя бы на палубу их корабля… У тебя свои соображения, Актеон, и ты не проник в мои.

— Как знаешь ты мое имя? — воскликнул грек с возрастающим изумлением, удивляясь также тому совершенству, с которым простой пастух говорил по-гречески.

— Я знаю твое имя и твою жизнь. Ты сын Лисастро, капитана, бывшего на службе у Карфагена, и как все люди твоей нации ты странствуешь по свету, нигде не встречая блага.

Грек, столь сильный и не терявшийся ни при каких обстоятельствах, почувствовал себя смущенным перед этим загадочным человеком.

Кельтибер же, поглощенный созерцанием шествия, провожающего послов, повернулся спиной к Актеону. Глаза его выражали ненависть и презрение при виде сверкающей на солнце бронзовой волчицы римского знамени, приветствуемого сагунтцами.

Они мнят себя сильными, они уверены в себе потому, что Рим покровительствует им. Они воображают, что Карфаген умер потому, что его сенат, состоящий из торгашей, боится нарушить договор с Римом. Они обезглавили сагунтских друзей Карфагена, тех, которые были давнишними сторонниками Барков и выходили приветствовать Гамилькара, когда он проходил вблизи города, отправляясь в свои походы. Но они не знают, что есть тот, который не дремлет… Мир слишком тесен для двух народов. Быть или одному, или другому!..

Возгласы толпы, приветствовавшей ялик, на котором послы отплывали к либурнике, и шумные звуки труб, которые гремели на носу корабля, казалось, действовали на пастуха, словно удары бича, и со стиснутыми зубами, с глазами, покрасневшими от гнева, он простер свои могучие руки к кораблю и кинул, как зловещую угрозу.

— Рим!.. Рим!..

II. Город

Солнце поднялось уже высоко, когда Актеон шел в город по дороге, называемой Змеиной.

По пути ему встречались тележки, нагруженные бурдюками с маслом и амфорами с вином. Ряды рабов, согнутых под тяжестью ноши и с запыленными ногами, чтобы дать ему пройти, отступали к краю дороги с покорностью и приниженностью, испытываемыми ими перед свободным человеком. Грек на минуту приостановился перед масличными мельницами, глядя на громадные вертящиеся камни, приводимые в движение скованными рабами; затем пошел дальше, огибая горы, на вершинах которых возвышались спекули[5], своими красными огнями возвещающие Акрополю Сагунта о прибытии кораблей или же о движениях, замечаемых на противоположном косогоре, где начинались владения враждебных турдетанов.

Бесконечные поля раскинули свое плодородие под золотым дождем утреннего солнца. Из деревень, из сельских домов, из всех бесчисленных жилищ, беспорядочно разбросанных на всем протяжении долины, стекались люди на Змеиную дорогу, направляясь в город.

Большинство сагунтского населения жило в деревне, обрабатывая землю. Город был сравнительно мал. В нем жили только купцы и богатые землевладельцы, городское начальство и иностранцы. Но когда грозила какая-нибудь опасность, когда турдетаны предъявляли притязания на сагунтскую землю, тогда весь народ стекался в город, ища убежища и защиты за его стенами; и поселяне, гоня впереди себя свои стада, шли слиться с ремесленниками Сагунта, укрываясь в городе, который обыкновенно посещали лишь в торговые дни.

Актеон догадался по многочисленному стечению народа, наполнявшего дорогу, что это должно быть базарный день на Форо. Рядами шли поселянки, неся на головах корзины, прикрытые листьями, одетые лишь в темную тунику, которая, спадая вдоль тела, обрисовывала при каждом шаге их грубые формы. Землепашцы, загорелые, сильные, в коротком одеянии из кожи или грубой ткани, подгоняли волов, везущих телеги, или ослов, навьюченных ношей; и вдоль дороги среди облаков красной пыли, подымаемой копытами бегущих животных, раздавался беспрерывный звон колокольчиков козлиных стад и мягкое мычание коров.

Некоторые семьи уже возвращались с базара, показывая с гордостью обновки, приобретенные в лавках Форо взамен своих плодов; и приятели приостанавливались, чтобы полюбоваться новыми тканями, чашами из красной глины свежими и блестящими, женскими украшениями, грубо сделанными из прочного металла.

Смуглые девочки с сильными худощавыми членами и большими лбами, с распущенными по кельтиберскому обычаю волосами, попарно шли, неся на плечах длинные жерди, на которых висели ветки цветов, предназначенные для продажи благородным горожанкам. Другие несли защищенные от пыли листьями громадные тирсы красных вишен и от времени до времени, среди взрывов смеха, припрыгивали и кричали, копируя голосами и жестами богатую молодежь Сагунта, которая, к большому негодованию города, собиралась в саду Сонники, чтобы там перед изображением Дионисия подражать красивым безумиям Греции.

Актеон любовался красотой пейзажа: рощицы смоковниц, которыми славился Сагунт, начинали покрываться листьями, образуя из своих ветвей зеленые шатры, спускающиеся до самой земли; виноградные кусты, точно изумрудная зыбь, покрывали всю окрестность и вились на отдаленных горах, достигая сосновых и дубовых рощиц, а поля масличных деревьев, симметрично посаженные на ржавой почве, образовывали колоннаду с пирамидальными верхушками серебристой листвы. Вид этого прекрасного пейзажа взволновал Актеона, пробудив в нем воспоминание детства. Эта долина была так же хороша, как и родная Греция; здесь он останется, если только богам не будет угодно снова толкнуть его в безнадежные скитания по белу свету.

Он шел уже более часа, все время видя впереди себя красную гору с раскинутым на ее склоне городом, а наверху бесчисленные здания Акрополя. На одном из поворотов дороги он заметил, что народ останавливается перед жертвенником: длинным каменным алтарем, на котором распростерла свои чешуйчатые кольца голубого мрамора громадная змея. Поселяне клали цветы и ставили глиняные чаши, наполненные молоком, перед неподвижным животным, которое своей поднятой головой и открытой гортанью, казалось, угрожало людям. На этом самом месте змея укусила несчастного Зазинто, когда он возвращался в Грецию с быками, похищенными в Героне, и вокруг его трупа, сожженного на холме Акрополя, основался город. Простой народ поклонялся гадине, как одному из основателей родины, и с ласковыми словами окружал ее жертвоприношениями, которые таинственно и быстро исчезали; многие верили, что с наступлением мрака змея оживает, так как слышали в бурные ночи ее ужасный свист, разносящийся на далекое расстояние.

Актеон догадался о близости Сагунта по могильным камням, которые возвышались по обе стороны дороги и привлекали внимание прохожего своими надписями. Позади них были раскинуты сады, окруженные густыми изгородями, над которыми виднелись ветки фруктовых деревьев загородных вилл. Несколько рабынь смотрели на детей, совершенно нагих и с чертами греческого типа, которые играли и боролись. У ворот одного из садов тучный старик, одетый в пурпуровую хламиду, смотрел с холодной гордостью разбогатевшего коммерсанта на движущуюся волну простого люда. На террасе одной из дач Актеон заметил женскую прическу из волос, выкрашенных по афинской моде золотом и перевитых красными лентами; подле колебалось опахало из разноцветных перьев азиатских птиц. Это были богатые дачи сагунтских патрициев, вышедших из негоциантов.