— Если тебе суждено жить, ты должна принять жертву Синобу и посвятить жизнь служению Будде в искупление того, что должно быть сделано. Какая ирония, что Синобу носит такое имя!

— Уйти от мира. Это как раз то, что мне следует сделать.

— В самом деле, несчастливое имя.

Из-за занавеса послышался голос: «Тоята вернулся!»

Кондзо в отчаянии закинул голову. Диктор наверху объявил его выход, даже не проверив, на месте ли он! Если актёра не видно за кулисами, надо же кого-то послать его искать! Или сам диктор должен… Дьявол! Его тоже втянули в заговор! Кондзо сделал несколько шагов, наткнулся на статую Дзидзо,[19] повалил её и сам упал. Дьявол! Костюм его был весь в пыли и пропитался потом. Нельзя в таком виде на сцену! А Нарикомая и Мондзабуро продолжали на сцене диалог. Похоже, им было весело. Ещё бы! Они же знали, что он в ловушке.

— Что такое? Тоята вернулся?

— А Синобу?..

— Тогда, пока дело не сделано…

— Мы должны держать всё, о чём говорили сегодня…

— …в секрете! — проговорили оба в унисон.

— С возвращением, Тоята!

Далее в тексте пьесы следовала ремарка: «Слышится кашель».

Выход Кондзо. Что делать?! Что делать?! Он как-то умудрился выдавить из себя:

— Кх-е-м!

Слышат они его? Итикава отчаянно барахтался в кучах бутафорского хлама, пока не наткнулся на стену аппаратной. Чёрт! Он бродит по кругу! Над ним сейчас как раз центральный сектор сцены. Уж теперь-то он не собьётся! Кондзо резко повернул назад и двинулся прямиком туда, где по его расчётам должна была находиться гримёрная. А Нарикомая и Мондзабуро тем временем продолжали развлекать публику:

— Синобу! Я слышала, мой брат вернулся, но что-то его не видно.

— А как дела у господина Тояты?

— В последнее время он часто бывает на телевидении. Может, ещё не вернулся.

Было слышно, как зрители покатились со смеха. Кондзо налетел на что-то твёрдое и рухнул на пол лицом вниз. Не в силах больше выносить происходящего, он закричал так громко, что, казалось, горло разорвётся:

— Здесь! Я здесь! А-а-а! Госпожа Синобу! Принесите, пожалуйста, мои извинения вашей матери.

— Откуда звучит этот голос?

— Будто из-под земли.

— Да, определённо он исходит из-под земли.

— Или из бездны Преисподней?

— Этот слабый голос…

— …может принадлежать только…

— Кондзо Итикаве! — закончили вместе Нарикомая и Мондзабуро.

Крякнув от возмущения, Кондзо подпрыгнул на месте. До каких пор они будут делать из него посмешище! Он заметался, как испуганный кролик, опять налетел на что-то и снова упал. Схватившись за ушибленную ногу, запрыгал на другой туда, где маячил тусклый свет. Там должна быть лестница.

— Ива-сама! — Кондзо бессильно опустился на пол. Перед ним стоял макет миниатюрного храма, посвящённого богу каменотёсов Ива Даймёдзин. При постановке «Истории о призраке из деревни Ёцуя с дороги Токайдо»[20] Кондзо и другие участники проекта молились перед этим храмом, а потом его задвинули в подвал. Он был украшен красными вымпелами, в ритуальных светильниках по обе стороны сооружения тускло горели лампочки.

— За что ты проклял меня, Ива-сама? Я не сделал ничего плохого. Прости, если что-то не так. Спаси меня от этой муки! — умолял Итикава, складывая в мольбе руки и кланяясь, пока наконец не разрыдался. А на сцене продолжали злословить:

— Ему в голову ударил его чахлый талантишко, вот он и начал хвастаться, какой он популярный.

— У этого гнуса хватает наглости насмехаться над нашей труппой.

— Вот и сейчас он отпускает где-нибудь шуточки в наш адрес, не считаясь с правилами нашей профессии.

— Не-е-т! Неправда! Я здесь! Иду!

Кондзо поднялся с колен и увидел прямо перед собой статую богини Инари, по бокам которой стояли две лисицы.[21] Уставившись пустыми глазами в темноту, выставив перед собой руки, он, пошатываясь, двинулся вперёд, уже не разбирая направления и шепча слова из своей роли, словно боялся их позабыть. Скоро шёпот перешёл в бессмысленное бормотание.

— Я не хвастался. Просто шутил. Только на телевидении. Больше нигде. Я молился Ива-сама! И лисичкам кланялся! Ива-сама! Инари-сама! Сделайте так, чтобы они прекратили издеваться!

Куда он попал? Кондзо шёл и шёл, удивляясь окружавшему его огромному пространству. Оглядевшись, он понял, что находится уже не на цокольном этаже театра, а в каком-то подвале. И сцены под ним точно нет. Коридор с бетонными стенами и потолком. Может, это соседнее здание? Нет, кругом валялись корзины, бумажные фонарики и другой реквизит. Значит, это всё-таки театр? Из затянутого проволочной сеткой окошка донёсся до боли знакомый шум поезда подземки. Кондзо прижался головой к решётке, из глаз его текли слёзы.

— О-о, боги! — молился он. Говорят, самое плохое всегда случается с хорошими людьми. Неужели это и меня касается? Что плохого я сделал? Ходил на телевидение? Что здесь такого? Какая тут гордыня? Шутил, пытался как-то развлечь людей. И всё. Но я не прогуливал репетиции, провожал гостей за кулисы на открытии сезона, показывал им всё. Скажите, если я не прав, я сделаю как надо. Только простите меня!

Сидя в «Ночном ходоке», команда «Premiere 21» говорила только об одном — Кондзо Итикава пропал в подвале Кабуки-дза и так и не вышел оттуда. Идзуми обсуждал сделку с бизнесменом по фамилии Сасаки и появился в клубе позже обычного. Увидев, как он направляется к ним, пересекая по диагонали танцпол, Юмико Ханава жестом указала ему на соседнее кресло. Идзуми, полагая, что в этой компании его уже считают за своего, подошёл и сел с ней рядом. Касивадзаки, Осанаи, Сибата и Нисидзава с ухмылкой переглянулись. Все были убеждены, что Идзуми — раб Юмико. Однако её меньше всего интересовало, кто что думает, сегодня куда интересней была судьба Кондзо Итикавы.

— Говорят, другие артисты устроили против него заговор, — возбужденно выдохнула Юмико, продолжая разговор, прерванный появлением Идзуми. — Так их мир устроен: когда кто-то становится популярным и попадает на телевидение, коллегам это не нравится и его начинают травить.

— Но как можно не вернуться оттуда до сих пор? — спросил Касивадзаки, недоумённо хмуря брови. — Сколько дней прошло.

— Должно быть, он уже того… то есть, я имею в виду, умер, — понизив голос, проговорила Сибата, изо всех сил стараясь не показать удовольствия, которое доставлял ей этот разговор. Всякий раз, когда она слышала, что кто-то умер, её охватывало необъяснимое возбуждение. Такая натура у этой девицы.

Касивадзаки бросил на неё сердитый взгляд.

— Что с тобой? — спросил он с усмешкой. — Чего это ты так вырядилась сегодня? Зачем этот яркий красный костюм? Тебе что — шестьдесят лет?

— Знаешь, говорят, его голос ещё слышно оттуда, — проговорил Нисидзава полушёпотом, явно стремясь напугать Касивадзаки, который был трусоват. — Искали его, искали — и никаких следов, но, когда стоишь на сцене, из подземелья еле-еле доносится: он там свою роль шпарит.

— О боже! Нет, нет, нет! — затрясся Касивадзаки. — Мне теперь кошмары будут сниться. Не хочу! Не нужен мне этот Кондзо!

— Он там бродит, — выдохнул Осанаи. — Всё-таки человек был на пике славы и мог бы взлететь ещё выше. Его с этим миром многое связывает.

— Извините, но откуда вы знаете, что Кондзо-сан умер? — робко вступил в разговор Идзуми. Вокруг исчезновения артиста поднялся большой шум в газетах и на телевидении, поэтому Идзуми был в курсе дела. — Он пропал всего неделю назад. Вдруг он ещё жив? Сколько случаев, когда люди выживали, проведя много дней без воды и пищи. Может, он заблудился и не может выбраться.

— Верно, — поддержала его Юмико. — Я знаю. Видела, что у них там под сценой творится. Такой бардак, страшное дело. Настоящий лабиринт. Там всё время кто-то теряется. Мне директор говорил.

— Кондзо Итикава, актёр кабуки, обречён скитаться под сценой вечно, как привидение, — страшным голосом проговорил Нисидзава, стремясь напустить страха на Касивадзаки.