На другом берегу полно рыбаков. От жары они все попрятались под развесистыми ветлами и не спеша коротают время. Я не думаю, чтобы у них что-то клевало. Но подходить к ним, мы не подходим, смотрим издалека. Я знаю, рыбалка – очень интимное дело. Завтра мы сами будем ей заниматься весь день.
В три часа мы возвращаемся домой.
«После обеда никуда, - приказывает нам мать прямо с порога, - поешьте, потом полежите. Находиться ещё успеете…», - и так смотрит на меня укоризненно...
Но мы выполняем только первую часть её приказания, в том смысле, что едим хорошо (хорошо – это значит много), а вторую – лишь частично. На диван мы укладываемся, конечно, и лежим на нём часа два, слушая французскую музыку. Певец Гару старается для нас, его хрипловатый «Житан (цыган)» почти убаюкивает. Но спать мы не собираемся, надо идти в парк.
«Выспимся на том свете, - говорю я, - а сейчас в парк».
Мама моя всё прекрасно слышит, она вообще всё прекрасно слышит, когда это ей надо… к тому же, она прекрасно знает, что, во сколько бы мы не вернулись домой, завтра я подниму Ирвана ни свет, ни заря. Рыбалка – это святое…
Послушав ещё раз на дорожку нотации моей мамы, мы надеваем шорты с кроссовками, баскетками, как их называет француз, и выходим из дому.
Часть III. Глава II.
Сегодня суббота, выходной, вечером в парке полно народу. На летней эстраде выступает ВИА семидесятых. Два мужичка, постарше нас, довольно мелодично выводят «В свой вагон вошла она…». Следом за ними будут танцы, программу я знаю. Танцы для тех, кому за пятьдесят.
Удивительное это зрелище – танцы шестидесяти и семидесяти летних стариков под энергичную музыку…
Не хочется никого обижать, скоро сам стану таким, но картина эта не для слабонервных. Однажды по приглашению знакомой я участвовал в таком мероприятии. Оно мне здорово напомнило сцену из рассказа Гоголя «Страшная месть». Помните, как там у него: «пустилось приплясывать девяностолетнее и столетнее старьё».
Вспоминать молодость – это одно, а молодиться под старость – совсем другое.
Ходит тут у нас по Брянску одна блондинка лет семидесяти, весёлая такая. Одевается в лёгкую батиковую рубашку с расстёгнутым воротом и со спущенным плечиком, и юбка у неё всегда выше колен. Смотрит озорно, стараясь перехватить ваш взгляд да ещё подмигнуть. Но встречные прохожие почему-то взгляд свой отводят и норовят побыстрее ретироваться. Хорошо она нам с Ирваном по пути не попалась.
Есть у меня и парочка друзей, которые молодятся до сих пор. Да и сам я, признаться, чего греха таить, не миновал этой участи. Пару лет назад я и голодал по два раза в неделю, и на тренировки ходил почти каждый день, пока сэнсэй не заметил этого моего сверх усердия. Как там, у Козьмы Пруткова:
«Упорство всё превозмогает…порой упорство превозмогает и рассудок…»
Сэнсэй понял, что это я не для спортивных результатов делаю, а совсем с другими мыслями. Вместо похвалы он взял да и отстранил меня на время от занятий.
«Не надо делать культа даже из тренировок, - предупредил он меня, - особенно на старости лет, - и прибавил строго, - жизнь не обманешь, она всё расставит по своим местам…». Я потом, когда «выздоровел», только поблагодарил его за это…
Так что танцевать с Ирваном на летнюю эстраду мы не идём и приглашать на танцы молодух, которым за пятьдесят, не приглашаем. Побродив по парку и послушав музыку, мы возвращаемся домой.
Дома он опять берётся звонить жене. Видать, насмотрелся на дам бальзаковского возраста. Недавно я узнал, что бальзаковский возраст – это всего лишь немногим за тридцать. С такими бы мы потанцевали обязательно…
На другом конце провода, во Франции, всё опять остаётся по-прежнему, или, говоря словами Черномырдина:
«Как всегда».
«Может, матери лучше позвонишь? – советую я, - она передаст жене, что у тебя всё нормально».
«Наверное, ты прав, – пожимает плечами Ирван, - как это я не подумал об этом»…
Он пишет мне цифры, я их диктую, и он набирает их на моём телефоне.
Слышится первый гудок, он тут же обрывается и за ним следует щелчок соединения.
Мама есть мама, французская она или русская. Она всегда на месте и всегда переживает за своего сына. Она любит его и волнуется за него, сколько бы ему не было лет. И даже, если он уже сам дед, это не играет роли. Для наших мам, мы дети до конца их дней.
Ирван что-то говорит ей быстро-быстро, я толком не понимаю.
«Аллёр да аллёр», - но знакомые слова всё же проскакивают.
Я слышу слово Брянск, и потом уточнение по буквам: «б», «эр», «и», «а», «эн», «эс»...
«Эс», как «эс», - уточняет он, - и ещё «ка» ».
Я знаю, во французском языке имеются две буквы «эс», одна, как наша «эс», и другая «эs», как доллар. Наша читается, как «сэ».
Потом я слышу ещё: «ля пляс дё Партизан» (площадь Партизан) и «Ля герр льван диси» (война далеко отсюда). Ирван успокаивает свою маму.
Поговорив, минут пять, он, радостный, отдаёт мне трубку обратно.
«Что, хвастался»? - спрашиваю я.
«Есть маленько, - смеётся француз, - это я маме рассказывал, где и у кого живу. Она в Гугле найдёт ваш Брянск и площадь Партизан тоже. Хотя ей уже 75 стукнуло, она у меня продвинутая старушка. Машину водит и по магазинам сама бегает...
Я её на счёт войны успокоил, - прибавляет он, - сказал, что война далеко отсюда. А то наша пресса по иному всё представляет».
«Когда вернёшься, расскажи им, что видел на самом деле, - уже в который раз повторяю я - не постесняйся»…
«Обязательно», - улыбается француз.
Но вот и ещё один день заканчивается. Пора ложиться спать.
«У меня сегодня настроение хорошее, - говорит Ирван, - долго теперь не усну».
«А тебе что, на работу? Лежи себе и в потолок смотри, - говорю я, - только не забывай, завтра с утра на рыбалку. Подниму рано».
«Завтра я поймаю самую крупную рыбу», - смеётся француз.
«Посмотрим, кто это сделает», - говорю я и иду заводить будильник на шесть утра. Я это делаю для перестраховки. На рыбалку я встаю всегда по внутреннему звонку. Он во мне звенит минут на десять раньше, чем заведённый будильник. Это повелось ещё с детства. Уже тогда я был заядлым рыболовом…