как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в

ней за святую веру.

Балабан, куренной атаман, скоро после него грянулся также на землю. Три

смертельные раны достались ему: от копья, от пули и от тяжелого палаша. А

был один из доблестнейших козаков; много совершил он под своим

атаманством морских походов, но славнее всех был поход к анатольским

берегам. Много набрали они тогда цехинов, дорогой турецкой габы[[35]],  киндяков[[36]] и всяких убранств, но мыкнули горе на обратном пути: попались, сердечные, под турецкие ядра. Как хватило их с корабля –

половина челнов закружилась и перевернулась, потопивши не одного в воду,

но привязанные к бокам камыши спасли челны от потопления. Балабан

отплыл на всех веслах, стал прямо к солнцу и через то сделался невиден

турецкому кораблю. Всю ночь потом черпаками и шапками выбирали они

воду, латая пробитые места; из козацких штанов нарезали парусов, понеслись

и убежали от быстрейшего турецкого корабля. И мало того что прибыли

безбедно на Сечу, привезли еще златошвейную ризу архимандриту

Межигорского киевского монастыря и на Покров, что на Запорожье, оклад из

чистого серебра. И славили долго потом бандуристы удачливость козаков.

Поникнул он теперь головою, почуяв предсмертные муки, и тихо сказал:

«Сдается мне, паны-браты, умираю хорошею смертью: семерых изрубил,

девятерых копьем исколол. Истоптал конем вдоволь, а уж не припомню,

скольких достал пулею. Пусть же цветет вечно Русская земля!..» И отлетела

его душа.

Козаки, козаки! не выдавайте лучшего цвета вашего войска! Уже обступили

Кукубенка, уже семь человек только осталось изо всего Незамайковского

куреня; уже и те отбиваются через силу; уже окровавилась на нем одежда.

Сам Тарас, увидя беду его, поспешил на выручку. Но поздно подоспели

козаки: уже успело ему углубиться под сердце копье прежде, чем были

отогнаны обступившие его враги. Тихо склонился он на руки подхватившим

его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину,

которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги,

поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: все разлилось на

землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его

про лучший случай в жизни, чтобы если приведет бог на старости лет

встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним

прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек… Повел

Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю бога, что довелось

мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут еще

лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» И

вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам.

Хорошо будет ему там. «Садись, Кукубенко, одесную меня! – скажет ему

Христос, – ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не

выдал в беде человека, хранил и сберегал мою церковь». Всех опечалила

смерть Кукубенка. Уже редели сильно козацкие ряды; многих, многих

храбрых уже недосчитывались; но стояли и держались еще козаки.

– А что, паны? – перекликнулся Тарас с оставшимися куренями. – Есть ли

еще порох в пороховницах? Не иступились ли сабли? Не утомилась ли

козацкая сила? Не погнулись ли козаки?

– Достанет еще, батько, пороху! Годятся еще сабли; не утомилась козацкая

сила; не погнулись еще козаки!

И рванулись снова козаки так, как бы и потерь никаких не потерпели. Уже

три только куренных атамана осталось в живых. Червонели уже всюду

красные реки; высоко гатились мосты из козацких и вражьих тел. Взглянул

Тарас на небо, а уж по небу потянулась вереница кречетов. Ну, будет кому-то

пожива! А уж там подняли на копье Метелыцю. Уже голова другого

Пысаренка, завертевшись, захлопала очами. Уже подломился и бухнулся о

землю начетверо изрубленный Охрим Гуска. «Ну!» – сказал Тарас и махнул

платком. Понял тот знак Остап и ударил сильно, вырвавшись из засады, в

конницу. Не выдержали сильного напору ляхи, а он их гнал и нагнал прямо

на место, где были убиты в землю копья и обломки копьев. Пошли

спотыкаться и падать кони и лететь через их головы ляхи. А в это время

корсунцы, стоявшие последние за возами, увидевши, что уже достанет

ружейная пуля, грянули вдруг из самопалов. Все сбились и растерялись ляхи,

и приободрились козаки. «Вот и наша победа!» – раздались со всех сторон

запорожские голоса, затрубили в трубы и выкинули победную хоругвь. Везде

бежали и крылись разбитые ляхи. «Ну, нет, еще не совсем победа!» – сказал

Тарас, глядя на городские ворота, и сказал он правду.

Отворились ворота, и вылетел оттуда гусарский полк, краса всех конных

полков. Под всеми всадниками были все как один бурые аргамаки. Впереди

других понесся витязь всех бойчее, всех красивее. Так и летели черные

волосы из-под медной его шапки; вился завязанный на руке дорогой шарф,

шитый руками первой красавицы. Так и оторопел Тарас, когда увидел, что это

был Андрий. А он между тем, объятый пылом и жаром битвы, жадный

заслужить навязанный на руку подарок, понесся, как молодой борзой пес,

красивейший, быстрейший и молодший всех в стае. Атукнул на него

опытный охотник – и он понесся, пустив прямой чертой по воздуху свои

ноги, весь покосившись набок всем телом, взрывая снег и десять раз

выпереживая самого зайца в жару своего бега. Остановился старый Тарас и

глядел на то, как он чистил перед собою дорогу, разгонял, рубил и сыпал

удары направо и налево. Не вытерпел Тарас и закричал: «Как?.. Своих?..

Своих, чертов сын, своих бьешь?..» Но Андрий не различал, кто пред ним

был, свои или другие какие; ничего не видел он. Кудри, кудри он видел,

длинные, длинные кудри, и подобную речному лебедю грудь, и снежную

шею, и плечи, и все, что создано для безумных поцелуев.

«Эй, хлопьята! заманите мне только его к лесу, заманите мне только его!» –

кричал Тарас. И вызвалось тот же час тридцать быстрейших козаков заманить

его. И, поправив на себе высокие шапки, тут же пустились на конях прямо

наперерез гусарам. Ударили сбоку на передних, сбили их, отделили от

задних, дали по гостинцу тому и другому, а Голокопытенко хватил плашмя по

спине Андрия, и в тот же час пустились бежать от них, сколько достало

козацкой мочи. Как вскинулся Андрий! Как забунтовала по всем жилкам

молодая кровь! Ударив острыми шпорами коня, во весь дух полетел он за

козаками, не глядя назад, не видя, что позади всего только двадцать человек

успело поспевать за ним. А козаки летели во всю прыть на конях и прямо

поворотили к лесу. Разогнался на коне Андрий и чуть было уже не настигнул

Голокопытенка, как вдруг чья-то сильная рука ухватила за повод его коня.

Оглянулся Андрий: пред ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал

бледен…

Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от

него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из

лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на

части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает

бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг

пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного

только страшного отца.

– Ну, что ж теперь мы будем делать? – сказал Тарас, смотря прямо ему в очи.

Но ничего не знал на то сказать Андрий и стоял, утупивши в землю очи.

– Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

Андрий был безответен.

– Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!

Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился ни жив ни мертв перед