День кончился. Солнце закатилось. В небе запылала ярко-красная, до боли в глазах, вечерняя заря, правильней — ночная заря: в мае лапландские зори, и вечерняя и утренняя, сливаются в одну, полуночную.

Поужинали крепким чаем.

— Спать будешь? — спросила Ксандра и показала на ягельную подстилку. — Вот твоя.

— Пастухи велели спать. Дадут ли волки…

Сои вышел плохой. Мерзлая в глубине земля, недотаявший местами снег и горный ветер дышали холодом. Ксандра надела на себя и всю запасную одежду — и все-таки дрожала от холода. Коляну не давали спать собаки, часто принимавшиеся лаять. Едва заснув, он просыпался и, судя по лаю, то старался снова уснуть, то хватал ружье и убегал. Возвращался, шатаясь как пьяный, и уже не ложился, а валился на подстилку. Ночи были тревожней, опасней дня.

Утром Ксандра начала собираться домой.

— Приходи еще! — стал звать ее Колян.

— Не знаю. Мне тяжело, тошно глядеть на твою жизнь. Холодная, голодная. Хуже не придумаешь, самая допещерная.

Колян спросил, что значит допещерная.

Сам живешь и не понимаешь. Не человек, а чудо терпения. — Ксандра объяснила, что в далеком прошлом люди не умели строить какие-либо дома и жили в пещерах. Надо полагать, что и до пещер додумались не сразу, а бродили, как Колян, ели, где найдут корм, ночевали, где повалит сон.

— Теперь понимаю, — сказал Колян. — Мой народ часто живет так.

— Менять надо, всю жизнь менять! — разгорячилась Ксандра. — Какая это жизнь, когда ни прилечь, ни присесть нельзя. Приходи ко мне, хоть посидишь по-людски, а не по-собачьи.

Но Колян беспомощно развел руками: ведь маленькие, беспомощные пыжики — самая легкая, самая соблазнительная добыча для зверья. Теперь-то и надо особенно охранять их. Теперь у пастухов самое горячее время, когда день год кормит. Пропусти один день — и потеряешь весь годовой приплод.

Говорят: с глаз долой — из сердца вон. А иногда бывает наоборот: чем дальше с глаз, тем ближе к сердцу. Так случилось у Ксандры: с каждым шагом дальше от Коляна сердце сильней болело за него. Маленький, щупленький, голодный, бездомный, бессонный, мокрый. Работает днем и ночью. И никакого уныния, ни слова жалобы. Что это — тупое, звериное бесчувствие или героическая чудо-выдержка? Умение сжиматься до предельной скромности, до последней черты? «И я ему, такому, брякнула: «Тошно глядеть на твою жизнь». Мне глядеть тошно, а каково ему жить так? Глупая, грубая дура!»

Стало так досадно, так стыдно, что Ксандра пошла назад к Коляну:

— Не беспокойся, ничего худого не случилось. Я вернулась сказать: на днях приду к тебе. Заказывай, что принести!

— Ничего не надо.

— Ишь какой богач! — сказала Ксандра, и радуясь и немножко сердясь, что он такой скромный.

— Когда есть ружье, невод, спички, огонь, — рыба, мясо будут. Что еще надо?

— Ладно, не думай! Все мужики одинаковы. Сама знаю, чего не хватает, — решила Ксандра.

Теперь она ушла с легким сердцем.

…Родители уговаривали Ксандру немедленно ехать домой и все каникулы провести с ними: месяц-полтора на кумысе в степях Башкирии, остальное время на Волге.

А у нее складывалось не так: ямщики, проводники, все, кто мог подвезти ее до железной дороги, были заняты при оленьих стадах, на рыбной ловле. Идти одной, пешком никто не советовал. Время для ходьбы трудное: вся Лапландия потоплена вешними водами. Простудиться, утонуть легче легкого. Можно заблудиться, встретить злого, голодного медведя после зимовки или вечно ненасытную рысь. Приходилось ждать, когда схлынет водополица, подрастут телята и стада уйдут к морю без пастухов. Вот тогда кто-нибудь проводит ее.

А пока, чтобы не терять время попусту, Ксандра обходила рыбаков из соседних поселков и переписывала ребятишек школьного возраста. Набиралось их немало. Перепишет и сообщит в Мурманск; пусть решают, учить ли их в Веселых озерах, открывать ли где-то новую школу.

— Девка, не уходи далеко! — каждый раз наказывал Максим, хранивший ее вроде отца. — Прошлый раз шаталась трое суток.

— Нет, никогда не было этого. И дня не прошло, как вернулась домой, — нашла отговорку Ксандра.

— Теперь день-то о-го! Больше месяца. (Была пора незаходящего солнца).

— А все равно день, и нельзя сказать, что ночевала не дома.

Куда бы ни пришла, там уже знали, что она не только учит, но и лечит, моет, купает, стрижет, пеленает маленьких, и каникулы оказались трудней школьных занятий.

Она приготовила для Коляна чистое полотенце, носовые платки, мыло, а выбраться к нему не сумела.

Он пришел сам и пригнал стадо. Приближалась комариная пора, и надо было посоветоваться с Максимом (стадо было общее), как поступить дальше: продолжать пастьбу или отпустить оленей одних. Кто мог — пас, кто не мог — оставлял без присмотра. Решили отпустить одних. Максим так ослабел, что сам нуждался в уходе, а у Коляна было другое важное дело — на всю зиму насолить, накоптить, навялить рыбы. Стадо паслось возле становища. Колян арканил недавно родившихся телят и делал на ушах надрезы — клейма. Ксандра отгоняла от малышей встревоженных маток, которые мешали ему.

С рогами оставалась одна важенка, но и та, знать, чувствовала, что они лишни, и беспокойно перебегала с места на место, мотая сердито головой. Вот забежала в озеро и с настороженным удивлением воззрилась на свое отражение: может быть, приняла его за опасного противника, а может, любовалась на свою красоту. И вдруг у нее упали рога. Она в испуге прянула на берег и показалась такой забавно растерянной, так нелепо изуродованной, что Колян и Ксандра засмеялись. А спустя недолго Колян вынес гусли и пропел в сторону безрогой красавицы:

13

Оленей отпустили к морю, в становище задержали только несколько голов ездовых.

— Теперь я могу проводить тебя, — сказал Ксандре Колян.

Снарядиться постарались как можно легче: на двоих один рюкзак, одно ружье, котелок. Сверх самого необходимого Колян прихватил только гусли, а Ксандра — букет из птичьих перьев, в подарок родителям.

Перед выходом, по обычаю, кажется, распространенному на весь мир, решили посидеть. Колян достал гусли и спел под них:

— Что это? — спросила Ксандра. — Напутственный, походный марш?

— Это тебе.

— Выдумщик. Ну, пошли!

Ксандру провожал весь поселок. Взрослые попрощались за ручку, всяк сказал:

— Приезжай, не бросай, не забывай нас!

Она стала нужным человеком.

Зная, что она любит это, ребятишки насовали ей полные руки цветов и птичьих перьев.

Потянулись кочковатые болота, каменные завалы, подъемы, спуски. Погода была переменчивая, истинно лапландская. То веял теплый южак, незакатно сияло солнце, вечным сказочно-райским покоем золотилась гладь озер, в сиреневое, голубое, фиолетовое тончайших оттенков наряжались лесисто-скалистые горы. То дула холодная северная «морянка», заволакивая все плотными низкими облаками, хлестала дождем, снегом. Разволнованные, разгневанные озера кидались с боем на свои каменные берега.

Ксандра душой и сердцем была уже дома, на Волге, и на этот раз меньше поддавалась окружающему, чем Колян. Шла, мокла, мерзла, дрогла молча. Ела без разбора, что доведется. А Колян был весь тут, и всякая перемена трогала его: когда радовала, когда печалила. Правда, и он не жаловался, а все изливал только в песнях. Порой громко, порой тихо, и с гуслями и без них, порой одним мычаньем, оставляя слова несказанными, в мыслях.