— А что будешь делать?
— Дождусь, пока кончится война, и вернусь вместе с дивизионом.
Есиев уже знал о намерении разведчика жениться на болгарке и, подумав, согласился:
— Ну, ладно, оставайся... Но в дивизионе тебе нельзя быть, черт возьми.
— Ничего, я найду себе место... Зембатов знает, где меня искать,— Бабу сдвинул шапку на бок.— Даже искать не надо, сам появлюсь, когда будет нужно.
— Нет, так нельзя, Бабу, я командир дивизиона и меня спросят.
— Ладно, скажу тебе,— Бабу приблизился к командиру дивизиона.— Буду жить у моего друга-болгарина, у Христо!
— A-а,— протянул Есиев, а про себя подумал: «Не хочет расстаться с ней».
— Поеду, нечего мне здесь делать,— Бабу вышел из палатки, вскочил в седло и тронул коня.
Ротмистр послал за. подпоручиком Зембатовым, и когда тот явился, сказал ему:
— Кониев приезжал...
— Бабу? Где же он?
— Уехал...
— Куда?
— К болгарину...
— Так я и знал! Ну, ладно, бог с ним...
Приезд Бабу был таким неожиданным, что Петр от счастья бесцельно носился по дому. Мария смотрела на него с улыбкой и тоже радовалась. А Бабу сидел перед очагом и курил.
— Послушай, Бабу, скоро кончится война? Ты ничего не слышал от своих генералов? — Петр остановился перед гостем.
— Мне до генералов так же далеко, как тебе до бога,— Бабу сильно затянулся и задержал дыхание.
— Гм! Если дело и дальше так пойдет, то турки не выдержат... Я никогда не воевал, но сердцу своему очень верю. Послушай, Бабу, а русские не могут сейчас заключить с турками мир? А?
— Нет, что ты!
— Я тоже так думаю. Нам самим их никогда не одолеть. Это я точно знаю! Ты скажи своим генералам, пусть они сильнее бьют их.
— Скажу, только не скоро,— проговорил Бабу и стал выбивать трубку о каблук.
— Как так? — старик наклонился к Бабу.— Разве ты списан?
Бабу поднял беспалую руку на уровень лица:
— Вот, видишь?
— Не горюй... Ты голову береги. Еще ноги человеку очень нужны. Куда без них? Значит, тебя списали? Христо говорил о тебе... Так, так... Ну и как теперь, домой поедешь? — старик оглянулся на Марию, стоявшую в дверях.
Посмотрел Бабу на старика и твердо сказал:
— Деньги у меня есть... Пятьсот рублей. Конь хороший. Дом построю, землю куплю. Скажи, где Иванна?
Петр молча набил трубку, раскурил ее и ждал, что еще скажет Бабу. Тот встал, Петр положил ему на плечо руку, проговорил:
— Боюсь отпустить ее в Россию, далеко... Потом ты ее совсем не знаешь, видел один раз.
Не оборачиваясь, Бабу сказал:
— Один раз видел — на всю жизнь запомнил. Скажи, отдашь ее мне?
— Ой! — всплеснула руками Мария.
Петр, прикрикнул на нее:
— Ну, чего разохалась! Готовь нам поесть. С этими женщинами погибнешь скорее, чем в бою.
Убежала Мария.
— Отдам, Бабу! Полюбил тебя... Но как мне расстаться с ней? На мать она очень похожа...
— Где Иванна?-—почти выкрикнул Бабу.— Ты спрятал ее?
— Она далеко, в горы отправил к родственникам. С братом ушла, а меня оставила дома. Придет она...
Соседи, узнав, что у Петра гость, собрались во двор. Они хлопали Бабу по плечу, каждый хотел обнять его. Потом Петр объявил людям:
— Теперь я богатый!
Вокруг притихли, стали слушать Петра, не понимая, куда он клонит.
— Иванна, дочь моя, выходит замуж за Бабу... Теперь он мне сын! Так, люди?
— Сын!
— Сын!
Сильные руки подхватили Бабу, подбросили вверх раз-другой. Потом люди снова оглядывали Бабу, хлопали по плечу.
На следующий день Бабу встал по бивуачному рано и собрался на улицу: хотел побродить по селу, присмотреться. Но Мария запротестовала:
— Подожди, еще рано... Ты видишь, на улице никого нет,— она приложила руки к его груди,— счастливая Иванна...
Удивился Бабу, потом раскатисто засмеялся.
На улице прозвучал колокол, и Мария отступила .от калитки.
— Ну, иди, только приходи домой скорей... Завтра воскресенье, и все пойдем в церковь!
На улице сразу стало шумно: из домов шли люди, они, закинув на плечи мотыги, спешили в поле.
— У нас так, Бабу, пока в колокол не ударят, никто не выходит из дома. Понял? — Петр оглядел Бабу.
— О,— Бабу поднял кверху указательный палец.— У нас не так. Ходи куда хочешь. Ночью, утром...
Мария перекрестила Бабу и закрыла за ним калитку. Он оглянулся, помахал ей и свернул в узкую улочку, стиснутую домами. С ним приветливо здоровались:
— Доброе утро!
— Добре, Бабу!
— Добре,— весело отвечал Бабу.
Все напоминало ему аул в горах. Дома, сложенные из каменных плит, глухой стеной наружу, запах дыма и овчины, мычанье коров. И ишак орет точно так же. Бабу закрыл глаза и счастливо засмеялся.
В конце улочки был родник. Забросив назад полы черкески, Бабу набрал полную пригоршню: вода обжигала руки.
Кто-то дотронулся до его плеча, и он оглянулся. Перед ним стоял старик и улыбался. Он что-то говорил Бабу, кажется, приглашал его к себе в гости. Приложив руку к груди, Бабу поклонился старику.
— Спасибо!— и покачал головой.
Болгарин подхватил его под руку, и Бабу, смутившись, уперся:
— Нэт... Нэльзя!
Догадался Бабу, что он опять ошибся. Сколько раз ему говорил Христо: если ты хочешь сказать «нет», то кивни головой, а когда качаешь головой, то этим говоришь «да».
Подошли еще двое мужчин и, видя беспомощность Бабу, засмеялись. И он не обиделся, тоже засмеялся. Здесь его и застал Петр. Домой возвращались вместе.
А вечером приехал дядя Иванны и, узнав новость, обрадовался, сказал, что свадьбу сыграют в его доме. Снова пришли соседи. Уселись за длинным столом, на котором нарезали табак. Кто-то из молодых разливал вино, которое достали из погребка... Пели песни.
37
Собака ползала у ног Знаура и скулила, а он гладил ее. Пелагея наблюдала за ним с крыльца. Накинув на плечи тулуп, она стояла, облокотившись спиной об стену, и не сводила взгляда с него. Она удивилась тому, что Знаур ласкает собаку. А с ней он редко говорил, с чужими же вовсе молчал. Пелагея старалась потрафить ему, была нежна, а он краснел и глаз не поднимал. Ей было обидно, но, несмотря на свой нрав, она не могла обойтись с ним круто. Одна мысль, что она может лишиться его, обезоруживала ее. Сама не подозревая того, властная Пелагея подчинилась ему, стала покорна. А ведь сколько мужиков набивалось к ней — всем отказала. И любить они обещали...
Кто-то с улицы позвал Пелагею, и она сошла с крыльца. У калитки соседка затараторила:
— Побегли, кажись, Саньку нашли в лесу.
— Да ну! Жива хоть она? — Пелагея мигом влезла в тулуп и пошла рядом с соседкой.
Они выбрались за околицу и двинулись к ©пушке. Ноги утопали в снегу, хотя шли по чужому следу. Впереди у елей стояли мужики и курили.
— Да как же Санька? — спросили в один голос бабы.
Не дождавшись ответа, Пелагея заметила Саньку: она сидела на тулупе и выбивала снег из валенка. Присев возле нее, Пелагея спросила:
— Цела?
Санька, скуластая баба, с двойным подбородком и черными усиками, смеялась:
— Уволок, окаянный... Думала, убьет, а он целует. Зверь и только!
— Кто? — вырвалось у Пелагеи.
— Тю, аль ты девка, что не поняла? Каторжанин один подмял!
— Отбилась? — допытывалась пораженная Пелагея.
— Зверь-человек, говорю тебе... Помолчав, Санька добавила: — А что я, дура, отбиваться буду,— и опять засмеялась.
Мужики загоготали да и пошли к деревне, потеряв интерес к Саньке. Поднялась и она, тряхнула тулупом и вдруг слезно запричитала:
— Ах, злодей, топор унес...
Никто не посочувствовал ей, ушли и бабы, а Санька все топтала снег, в надежде найти потерю.
Вернувшись из деревни, Знаур улегся на нары лицом вниз и забылся. Не слышал, как рядом уселся кто-то из товарищей. Не сразу поднял голову, когда его растолкали.