По приезде я пошел в штаб. У подъезда виднелось полковое знамя и денежный ящик, а при них часовой с обнаженной шашкой. Часовой — почти старик, но очень бодрый, плечистый, с подстриженной седой бородой и густыми нависшими бровями. На поясе у него висел длинный черный кинжал с костяной ручкой. Выправка совсем не походила на ту, что я видел у кубанских казаков. При моем приближении часовой нисколько не изменил позы, как стоял, подбоченясь, так и остался. Только когда я на него посмотрел, он вместо того, чтобы отдать честь шашкой, как того требует устав, перенес ее на левую руку, бросил на меня исподлобья сердитый взгляд, медленно поднес правую руку к папахе и протяжно сказал: «Здравствуй». Вот так службист, думаю, устав здорово знает! Свое возмущение я высказал адъютанту, и тот засмеялся. «Этот всадник — осетин. Они все охотники, своей волей пошли в поход, и с них особенных формальностей нельзя требовать...»

Снаружи послышался знакомый голос, и Верещагин отложил ручку.

—      Где господин сотник? Эй, Иван, ты спишь?

—      Обленились мы, ваше благородие,— ответил бодро денщик.

Александр поспешно встал, откинул дверцу палатки и увидел поручика Гайтова.

—      А, Гайтов, входите, гостем будете, — радушно проговорил Верещагин.— Вот не ожидал вас.

—      Спасибо, Александр... Покажи своего коня.

Гость стоял, широко расставив ноги. Плотные икры

обтянуты ноговицами и перехвачены под коленками узкими ремешками. На поясном ремне висел кинжал в дорогих ножнах с позолотой. Красный бешмет и синие атласные шаровары блестели на солнце. Низкая папаха была сбита на левое ухо.

—      Иван! — крикнул сотник, хотя денщик стоял тут же.— Приведи коня, живо. И смотри, не упусти его.

—      Какого коня, ваше благородие?

—      Порассуждай мне еще.

Денщик бросился исполнить приказание, и поручику не пришлось долго ждать. Денщик явился, ведя на поводке коня. В ту же минуту Гайтов позабыл обо всем на свете, даже не слышал слов Александра:

—      Давайте, дружок, лучше посидим за чаркой... Послушайте, Гайтов, оставьте свое занятие. Не желаете табачку турецкого?

Но Гайтов был глух: он обошел вокруг коня. Темногнедой с золотистым отливом, тот словно понимал состояние человека: изогнув тонкую шею, косил большими глазами. Поручик принял поводок и одним махом вскочил в седло, конь шарахнулся, взвился на дыбы, намереваясь сбросить Гайтова. Всадник, удерживая коня, взмахивал короткой плетью, и тот нетерпеливо пританцовывал на месте всем телом. Этого й добивался Гайтов, продолжая, однако, горячить его, и, когда почувствовал, что конь готов выйти из повиновения и сорваться с места, неожиданно гикнул. Два прыжка вперед — и гнедой перешел на галоп. Сделав несколько кругов вокруг палатки, Гайтов осадил коня перед Верещагиным.

—      Хороший конь, Александр! Очень! — соскочив на землю, Гайтов не выпускал из рук поводка.— Очень хороший! Сколько заплатил?

Конь оказался задиристый, неожиданно дернул головой, норовя укусить Гайтова.

—      Сто полуимпериалов,— ответил польщенный Верещагин.

—      Двести не жалко! Продай, деньги плачу сразу.

—      Ну нет, с конем не расстанусь... Да и столько он не стоит.

—      Не говори, Александр. Ты настоящий джигит, у тебя уже три коня. Молодец! Мужчина без коня, все равно, что твой конь без хвоста,— засмеялся Гайтов и, ударив в ладоши, пошел за Александром в палатку.

Он потерял интерес к гнедому и ни разу не оглянулся.

2

Над бивуаком повис яркий месяц. Гости, развалясь на бурках, рассеянно слушали песенников. Казаки сидели в стороне полукругом, и только запевала стоял, выставив вперед правое плечо. Он пел вполголоса красивым тенором.

Казбулат удалой, бедна сакля твоя,

Золотою казной я осыплю тебя...

Перед гостями коптили три свечи в стеклянных колпаках. Денщик Александра, из гребенских казаков, присев на корточки, жарил баранину, нанизанную на длинные шампуры. Свежее мясо сочилось на угли, и они, шипя, чадили, распространяя аромат.

Кончилась песня, и весь еще во власти ее, Александр, приподнявшись на локте, задумался.

—      Молодцы, земляки! — воскликнул денщик, подхватив плошку с мясом.

Верещагин обратился к казакам:

—      Спасибо, станичники, Ступайте отдыхать... Иван, поставь им но чарке.

—      А то как же! И не пожалею.

—      Знаю тебя, сам ешь, а руки дрожат с куском. Ну, ступайте, казачки милые.

Песенники, повеселев, столпились вокруг Ивана, который подносил каждому полную чарку вина.

Вдруг в той стороне, где расположилась пехота, прорвал тишину ружейный выстрел, а вслед за ним чей-то крик «Ур-рра!» бросил людей к козлам. Поднялся топот, послышалась торопливая команда. Но тут же раздался властный голос: «Отставить!», и снова все успокоилось.

Мимо проехал рысцой донской казак. Его узнали по свисавшим чуть ли не до плеч усам.

—      Эй, Гаврилыч!

Казак придержал коня, развернул его.

—      Вот, я те дам Гаврилыч!

На это владикавказцы загоготали.

—      Так мы шутку ем!

—      А что, станичник, не слыхал ли ты, скоро мир будет? Надоело уж — все воюем да воюем!

И снова дружный хохот.

—      Аль по бабе соскучился? Так сходи на туретчину, там, балакают, красавиц богато,— не остался в долгу проезжий. — Прощевайте, земляки. Вернетесь до дому вперед нас — так кланяйтесь Дону!

Он заметил пирующих офицеров и явно желал обратить на себя их внимание: авось да угостят чаркой вина. Не дождавшись, сверкнул белками глаз и отъехал. Но тут же вернулся и, осадив коня, крикнул:

—      Счастливо оставаться, станичники! — и снова он посмотрел в сторону офицеров.

Сотник, наблюдавший за донцом, понял нехитрую уловку и окликнул его:

—      Казак, пойди сюда!

Тот вмиг оказался возле и лихо щелкнул каблуками.

—      Держи, службу знаешь.

—      Рад стараться, ваше блогородие!— и поднес чарку ко рту.— Ваше здоровье!

Казак повеселел, он обтер губы, вскочил в седло и, пришпорив коня, запел:

Заночуй, казаченько,

Заночуй со мной.

Заночуй, молоденький,

Хоть ночку со мной...

Выхватив из жара шампур, денщик ловко срезал мясо на плоскую деревянную тарелку. Наполнив, поставил ее перед господами. Гайтов вытащил ножичек, бывший тут же при кинжале, и ткнул им в тарелку. Глубоко вдыхая знакомый с детства запах жареного мяса, он, однако, есть не стал. Это заметил хозяин и забеспокоился: «Не нравится ему. А мне, напротив, кажется, что съел бы всего барана». Обеспокоенный Александр обратился к Гайтову:

—      Индрис, почему ты не ешь?

Гость постучал пальцем по пустому ковшу:

—      Наливать надо вино... Шашлык и вино — как родные братья.

—      Фу, а я не догадался предложить еще по чарке,— засуетился хозяин и приказал денщику: — Вытащи бочонок и разлей господам офицерам!

Второй гость, командир дивизиона, молчавший весь вечер, сразу же оживился:

—      Ай, молодец Александр! Хорошее вино сердце веселит.

—      «Век живи—век учись», говорят у нас,—Александр нетерпеливо поглядывал, как денщик разливает вино; ему казалось, что делает он это чересчур медленно, и сердился на него, готов был взяться за дело сам.

Дружно чокнувшись, приложились к ковшам, молча выпили и сразу же потянулись к закуске.

—      Как вы думаете, господа, когда начнется переправа бригады? — спросил Александр, обтирая губы салфеткой.— Право же, уж надоело ждать. Ехал спешно на войну, а попал на отдых. Слышали, господа, новость? Главнокомандующий Абдул Керим-паша поклялся, что русские не решатся на переправу у Си-стова.

—      Почему? — спросил Есиев.

—      Укрепление, крепость, крутой берег... Только безумцы решатся на такое.

—      Эх, был бы приказ...— вздохнул Гайтов.