—      Царь сильный, у него много таких, как ты, преданных. Пусть он берет с нас силой то, что мы ему должны,— произнес старшина.— Но мы за собой не знаем долга.

—      И ты с бунтовщиками?

Старшина развел руками и дернул вверх правым плечом:

—      Разве ты когда-нибудь пошел против своих

братьев?      ;_

Хаджи-Мусса оглянулся на стражников и махнул плетью:

—      Взять его!

Стражники спешились и двинулись к старшине, но народ окружил его плотным кольцом.

—      Вызову русских... Всех на виселицу!

И тут вскочил со своего места молчавший до сих пор Дзанхот;

—      О бог ты мой! Да разве вы осетины? Заткните ему глотку! Будьте вы прокляты, трусы несчастные!

Не успел Царай опоМнитьсй, как Хаджи-Мусса оказался в седле.

41

Люди окружили площадь перед канцелярией. Четверо молодых всадников держали под уздцы поджарых коней, навьюченных по-походному. Они выстроились в ряд перед стариками, один из которых принял чашу с пивом, поднял голову к небу и прошептал молитву, затем обратился к юноше, стоящему с левого краю.

—      Пусть святой Георгий поможет тебе в пути! Да не посрами ты имя своего отца. Не опозорь и нас трусостью и недостойным поступком.

Аульцы притихли, жадно слушая старика. Высказавшись, он подал всаднику чашу, и тот, вскинув голову, громко проговорил:

—      Я еду на войну, добрые люди, чтобы исполнить свой долг. Вполне надеясь на себя, даю клятву, что не посрамлю вас. Верьте мне, люди! — после этих торжественных слов всадник выпил пиво.

Потом наступил черед Бекмурзы. Он поискал глазами мать, но ее не было на площади. Люди видели, как дрожала в его руках чаша. Долго Бекмурза не мог вымолвить ни слова.

—      Слушаем тебя, Бекмурза!.

Люди притихли, они знали, чем взволнован Бекмурза.

—      Прощайте... У Каруаевых еще не родился трус. Не буду им и я. Люди! Прошу всех, не оставьте в беде мать-старуху и семью моего зятя Знаура.

В толпе, где стояли женщины, послышалось рыдание.

—      Буду жив — увижусь с вами. Бекмурза не забудет делавших ему добро, а если умрет он, скажете: «Вечная память!»

Церемония еще продолжалась, когда в конце улицы послышался плач. Все, кто был на площади, замерли. Он приближался, и люди чувствовали себя неловко, словно они были в чем-то повинны. На площадь вступил Знаур в сопровождении стражника Инала. Народ поспешно расступился. Знаур шел, ни на кого не глядя, с низко опущенной головой. Руки заломлены за спину, стянуты ремнем из сыромятной кожи. Поравнявшись с всадниками, отправляющимися в полк, Знаур остановился.

—      О, лучше бы ты погиб на войне! — кричала хриплым голосом Фарда.

Знаур нашел глазами Бекмурзу, и тот побледнел. Но тут следовавший за ним стражник ткнул арестованного ружьем. Взгляд Знаура скользнул по лидам, он успел крикнуть:

—      Люди! Не оставьте в беде! Именем бога прошу!

«Хорошо, что я не убил тебя, а то бы угодил в Сибирь. Ха-ха-ха! Теперь Ханифа горько заплачет, но уже поздно. Не хотела выходить за хромого, пусть ждет своего любимого... Э, да за убийство Сафара ему дадут не меньше двадцати лет. За это время он сгниет в Сибири». Кудаберд отвернулся.

—      Почему ты не умер в утробе матери? — плакала Фарда, она царапала лицо, колотила кулаками колени.— Ты хотел уехать в Грозный, почему я тебя не отпустила? О, лучше бы у меня тогда отсох язык!

На площади остались старики и отъезжающие в полк, остальные же пошли за арестованным. За околицей стражник загородил путь сельчанам.

—       Остановитесь! — сказал он.— Не ходите, нельзя...

Развернув коня, он погнал Знаура по пыльной дороге. За сыном, вытянув перед собой руки, бежала мать, загребая носками чувяк рыжую пыль, а за ее спиной на дороге распластался черный платок, напоминая людям подбитую птицу.

—      Сын! Ох-хо!

Старуху бросало из стороны в сторону. Народ стоял в суровом молчании. И даже когда Фарда споткнулась и упала навзничь, никто не сдвинулся с места. Собравшись с последними силами, женщина подняла голову, но слабые руки не удержали ее, и она снова ткнулась лицом в землю...

42

С первыми лучами солнца стражники въехали в аул Одола. Никто в то утро не выгнал скот на пастьбу. Только Царай не нарушил заведенного дедами порядка: Поручил брату овец с ягнятами. Они мирно паслись на зеленом склоне.

Царай стоял во дворе и наблюдал за стражниками. На боку у него висел пистолет, купленный в городе у знакомого грузина. Царай заметил, что брат стал тревожно посматривать в его сторону. Вот он сорвался с места и погнал овец к развесистой дичке. Из аула выехал пристав, а за ним — пеший писарь. Кубатиев направил коня к тому месту, где паслись овцы Царая. «Что он задумал?» — Царай машинально нашел кинжал, судорожно сжал рукоятку. Над Одола, затерявшемся у подножья ледников, раздался звонкий голос. Кричал сельский курьер Бидзеу:

—      О, стур-дигорцы! Если вы верны своей клятве, то собирайтесь!

И сразу же народ высыпал в узкие и кривые улочки, двинулся туда, где паслись овцы Царая. Тем временем прапорщик спешился и приказал писарю гнать овец в приход. И Царай, и Хаджи-Мусса знали, что в этой встрече одному из них не жить. Мужчины были готовы к поединку и даже сделали все, чтобы он состоялся. Иначе и не могло быть: на оскорбление Кубатиева Царай должен был ответить так, как того требует честь горца.

—      Мы же тебе ничего не должны, Хаджи-Мусса... Разве ты не слышал моих слов вчера? Ради отца твоего...— проговорил Царай в спину пристава.

—      Эй, писарь! Прогони подальше этого щенка! — не оглядываясь, приказал Хаджи-Мусса.

Царай, не торопясь, вынул пистолет и, прежде чем выстрелить в Кубатиева, крикнул:

—      Собака!

Пуля сбила папаху с головы Хаджи-Муссы. Писарь ошалело понесся к аулу. Ему навстречу скакали стражники. Их остановили новые выстрелы: пристав разрядил пистолет в Царая, но тоже промахнулся. Подоспевший народ не вмешивался в поединок мужчин.

В руках Царая сверкнул клинок, и Хаджи-Мусса отступил. Он отходил, не спуская глаз с Царая. А тому понадобилось сделать лишь один прыжок...

Царай посмотрел презрительно на корчившегося под ногами пристава:

—      Он нашел то, что давно искал!

43

—      Христо, где же вы! . Перестаньте прятаться от меня, слышите?

Петр озирался вокруг, но лес был безмолвен. Старик готов был идти в обратный путь, когда над его ухом раздался свист. Из рук Петра выпала палка, а сам он шарахнулся в сторону.

—      Что, испугался, дед?

С дерева спрыгнул гайдук, поднял палку и протянул старику.

—      Тьфу! — выругался тот.— Зови скорей людей, чего ты стоишь, как истукан? Война!

Гайдук и не думал никого звать. Поджав губы, он раскачивался из стороны в сторону на длинных журавлиных ногах. В его глазах дрожала смешинка, и Петр рассердился.

—      Чего ты смеешься, осел? Дед Иван идет войной на турок! Понял, дурень?

Старик кричал на весь лес, а гайдук, разинув от удивления рот, хлопал глазами.

—      Да ты никак обалдел, юнак? Тебе же говорят, братушки уж воюют с турками, а вы здесь ни черта не знаете,— Петр ударил согнутым пальцем гайдука по лбу.

—      Война?

—      Ну да!

Гайдук ответил коротким странным смехом и кинулся в глубину леса. Петр потряс в воздухе палкой и припустил за ним, боясь, что гайдук прежде него принесет радостную весть в отряд. Но тот скрылся за деревьями, и Петр, потеряв его из виду, в отчаянии стучал палкой по стволу бука.

—      Эй, люди! — кричал он на весь лес.

Но тут же из чащи вышел тот же долговязый гайдук. Лицо бледное, мушкет перекосился под мышкой, толстым стволом вниз.

—      Слушай, дядя Петр, я тебя в лагерь не пущу,— решительно заявил он и встал на пути Петра.

—      Меня?! Посмотрите на этого юнака. Да я тебя на части разорву. Уйди!

—      Ты посмеялся надо мной. Возвращайся к себе домой, а то... Я не посмотрю, что воевода — твой сын.