В десять часов должен прийти Томанов, я вызвал его. Звоню в бюро пропусков — там ли он? Здесь, отвечает дежурная.

— Пусть поднимется!

На лице его снова злость, недовольство, возмущение. Но мне на все это наплевать.

— Гражданин Томанов, Велика Панова только что сообщила мне, что она передала вам бутылку с паратионом. Это было седьмого мая, в машине, когда вы возвращались из Кюстендила!

— Что-о? Она так сказала?!

— Да, пять минут назад.

Он громко всплеснул руками, затряс головой и закричал мне в лицо:

— Хорошо же! Не брал я никакого паратиона. И запишите в протокол: паратион был у нее!! У нее! Она его из Кюстендила привезла. За день до… несчастья я был у них, она опять начала грызть меня — сколько это будет продолжаться, Тони болеет, Тони умирает, ты нас не жалеешь, и все в таком духе. Потом стала пугать, что придет вечером к нам и заставит меня раз навсегда решить вопрос… А я говорю, если придешь, я тебе голову сниму! А она все-таки пришла, а Венче, жена моя, была дома. Та стала ее оскорблять, называть по-всякому, ну, Венче заплакала и выбежала во двор, я побежал за ней, успокоить ее… Вот тогда Панова и влила яд! В бутылку с маслом… Бутылка стояла на столике рядом с плиткой… Мы вернулись, я выгнал ее, но… она уже успела влить отраву… Вот как было!

— И вы знали об этом?

— Другого варианта нет. — Это не было ответом на мой вопрос, скорее продолжением его собственной мысли.

— Вы поэтому не пришли домой обедать четырнадцатого?

— А, тут совсем другая проблема, — устало пробормотал Томанов. Весь его запал кончился, он снова стал похож на лопнувший сморщенный воздушный шар.

Я нажал на звонок и вышел.

— И этого — вниз! — велел я подошедшему дежурному.

Пройдя в туалет, я тщательно вымыл руки и ополоснул лицо, мне казалось, что и ко мне прилипла мерзость, с которой я только что столкнулся…

На этот раз доктор Ташев остался в своем кабинете и велел сестре Захариевой проводить меня к Невене.

Ее перевели в другую палату. На соседней кровати полусидела полная черноволосая женщина средних лет с явно обозначенными усиками.

— Рада, тебе укол делали? — едва войдя в палату, спросила сестра.

Женщина с удивлением поглядела на нее.

— Я забыла сказать — тебе назначили укол, так что вставай! Пошли, пошли… — И, подхватив женщину под руку, сестра вывела ее из палаты.

Невена тихо лежала на высоких подушках. Она еще больше похудела, и в лице ее с бледными впалыми щеками, на которые падали мягкие пряди темно-русых волос, с длинными, чуть загнутыми ресницами было что-то детское, хрупкое, беззащитное.

— Ну, как вы? — спросил я тихо и присел на стул у ее постели.

— Хорошо, — послушно ответила она, очевидно приняв меня за доктора.

Я слегка коснулся ее тонкой руки, лежавшей на одеяле.

— Невена, вы можете… вы в состоянии поговорить со мной? Всего несколько вопросов. Если вам трудно, отвечайте коротко, я все пойму.

Она приоткрыла глаза и поглядела на меня более внимательно.

— Как все это случилось?

— Не знаю… — едва слышно прошептала она.

Мне было ужасно жаль ее, она была еще совсем слаба, и ее больной вид выбивал меня из колеи.

О чем спрашивать, как настаивать на точных ответах? Ведь для этого надо бередить совсем свежую рану…

— Когда… приезжали ваши сестры?

Мне показалось — она вздрогнула. Нет, рано, рано еще тревожить ее такими вопросами.

— Они недолго пробыли, — еле слышно прошептала она дрожащими губами. — А потом уехали… уехали…

Она наконец открыла глаза, ее черный вопрошающий взгляд пронзил меня насквозь:

— Где они? Где? Почему не приходят?..

Я положил руку на ее узкую, детскую ладонь.

— Не думайте сейчас об этом. Вам надо, обязательно надо поправиться…

Я сделал небольшую паузу, собрался с духом и пошел дальше.

— Скажите, Невена, вы в тот день… обедали вместе с Гено?

— У него были дела… Он ночевал дома, рано ушел… У него важное дело было. Он очень хороший… Он не виноват. — Голос у нее чуть окреп, она заговорила громче. — Это они виноваты! Они вцепились в него как клещи… Но тогда он меня защитил… выгнал ее… принял мою сторону.

— Вы тогда выбежали из дома, — как можно мягче продолжил я. — И он вышел за вами следом — чтобы успокоить вас, так? А она осталась в комнате одна… Как вы думаете — могла ли она тогда… Ведь у нее с собой была бутылка… Могла ли она влить… ну, скажем, яд?

— Куда влить? — Лицо у Невены оживилось, она с интересом взглянула на меня.

— Ну, например, в прованское масло. Оно ведь стояло на столике у плитки, не так ли?

— Нет-нет — его там не было. Я убрала его за два дня до этого… А ее бутылку Гено выбросил!

— Выбросил? Когда?

— Когда мы вернулись в комнату. Швырнул ее в окно! А эту… выгнал вон как собаку. Он очень хороший… добрый… он не виноват… Люди могут подумать, что он… Нет, это не так! Он не виноват!..

— Это очень хорошо, Невена, что вы сейчас поспокойнее, что вам немного лучше, — снова как можно мягче и осторожнее перебил я ее. — Очень прошу вас — помогите мне. Давайте попробуем поточнее восстановить, что могло произойти после того, как Гено выгнал Панову… Значит, она с позором оставила ваш дом. Что было дальше? Вы говорили о чем-то с мужем. Может, ссорились?

— Нет, не ссорились. Мы легли спать. Он… был со мной… — Ее щеки покрылись едва заметным румянцем. — Утром он пошел на работу, как обычно… А мне было очень больно… тяжко…

— Был у вас разговор об обеде? Собирались ли вы обедать вместе?

— Да, собирались… Он говорил, что вернется, а я пообещала приготовить жареные кабачки. Он ушел, а я стала чистить кабачки. И тогда приехали мои сестры…

— В котором часу это было?

— Кажется, в полдесятого… Они ехали на экскурсию…

— Вы знали о том, что они должны приехать?

— Знала, что их должны были наградить экскурсией… в тэказээс… Когда я была в селе, мы говорили об этом. Но когда точно — не знала. Это было для меня неожиданностью.

— А ваш муж?

— Он не очень-то интересуется моими родными. Так-то уважает их, но… Они пробыли у нас около получаса… Мы поговорили, я накормила их… Они спешили на автобус, в одиннадцать часов он уходил… Я пошла их провожать, они меня вернули… Другой раз они приедут, посмотрят город, купят что-нибудь, вернутся ко мне, а потом на автобус… В этот раз у них времени не было, и возвращаться они не собирались…

— Так. Проводили вы их и остались дома…

— Да. Осталась… Они сказали, что не вернутся… Я смотрю — лежит цыпленок… Это они оставили цыпленка, вареного. И я решила вместо кабачков потушить цыпленка с овощами, жаль будет, если он испортится. Да и Гено любит, я хотела порадовать его…

— А за это время кто-нибудь приходил к вам? Знакомый? Или сосед?

— Никто. Никто не приходил. Соседка Зорка была дома утром, но и она ушла в десять с минутами, вслед за сестрами… Ну, я села… очень мне было тяжко… поплакала малость…

— О чем? Так просто?

— Да нет… Не просто… Затосковала о дочке… Она все время живет у моих в селе… без нас… из-за наших ссор… да из-за того, что квартира сырая… а девочка слабенькая… Знаете, яд, которым можно отравиться, — ничто по сравнению с тем, который каждый день отравляет жизнь…

Глаза ее наполнились слезами, она вынула из-под подушки платочек и промокнула слезы.

— Около одиннадцати стала я готовить, долго ли — цыпленок ведь сварен. А тут стучит в окно Дорче, соседка из большого дома, что рядом с нами построен. У них есть телефон, нам иногда звонят, они зовут — хорошие люди. Гено, говорит, просит тебя. Я побежала. Он говорит, я машину нашел, надо немедленно привезти деньги, у него не хватает… Я сразу подумала о ящике, у него там, наверно, есть деньги, и даже хотела спросить, взять ли из ящика. А потом вспомнила: он этот ящик всегда закрытым держит, прячет там и деньги, и разные другие вещи… я знаю. — Лицо ее на миг отвердело. — Но у меня и свои деньги были, я собирала на мебель, еще на что-нибудь… Он сказал, чтобы я сейчас же привезла их на станцию Искор, в какой-то склад-ангар, объяснил точно, как попасть… Я сказала, хорошо… побежала домой, взяла деньги, закрыла квартиру и пошла на автобус…