— Даже когда человек, который рядом, превращает тебя в тряпку, чтоб вытирать ноги?

— Даже если он вывернет тебя наизнанку — все равно терпи.

Каламбрина изо всех сил барабанила в стеклянную дверь кухни, пытаясь достучаться до Матильды. Ей мешали многочисленные свертки и пакеты; шерстяной берет сбился на одно ухо.

— Ну и ну! Полчаса держишь меня на улице! — напустилась она на подругу, предварительно чмокнув ее в щеку.

Зажатый под мышкой журнал выскользнул на пол; когда Каламбрина нагнулась за ним, выронила голубой пакет. Отдуваясь, она свалила все на стол, и Матильда помогла ей разобрать покупки.

— Я только сегодня утром узнала, что тебя обокрали, — затараторила гостья. — Нас не было в городе, я вернулась — и сразу по магазинам, а то в доме шаром покати. Ты почему мне не позвонила?

— Потому что вас не было в городе, — с легкой досадой ответила Матильда.

Каламбрина явилась совсем некстати: сейчас начнет расспрашивать, что да как да почему, и наверняка еще станет защищать управляющего и его семейство.

Однако, к ее удивлению, Каламбрина заключила обратное:

— Это как пить дать кто-то из своих. Эта твоя Анджолина никогда мне не нравилась. А-а, привет, Саверия!

Матильда только теперь заметила Саверию, вошедшую в дом с объемистым свертком. Какое-то время она недоуменно глядела на прислугу, пока не вспомнила, что послала ее в химчистку забрать серый костюм Энеа. Саверия стояла неподвижно и на вытянутых руках, словно младенца, держала длинный бумажный сверток.

— Ну что вы встали? Отнесите в комнату синьора Энеа, — нетерпеливо приказала Матильда.

Но служанка не уходила, и Матильда поняла, что у нее опять неприятные вести.

— Идите, Саверия, вы что, оглохли? — Она никак не хотела, чтоб Саверия выкладывала все в присутствии Каламбрины.

Женщина аккуратно положила сверток с костюмом на мраморную полку, засунула руку в карман, вынула и протянула что-то Матильде на раскрытой ладони.

— В химчистке сказали, это ваше. Приемщица нашла в кармане костюма.

Матильда не сдвинулась с места: она узнала свою камею.

— Со мной так часто бывает, — вмешалась Каламбрина. — Вечно что-нибудь забываю в карманах. К счастью, не перевелись еще честные люди.

Матильда, как в замедленной съемке, взяла камею с ладони Саверии. Ни та ни другая не отвели взгляда.

В тот вечер Матильда надела черный шерстяной пиджак и приколола камею на лацкан. Когда Энеа вошел в столовую, она встретила его стоя, вцепившись руками в спинку стула. Целый день она строила догадки по поводу случившегося, но ни одна не показалась ей достаточно убедительной. Энеа остановился у стола, дожидаясь, пока мать сядет, но та продолжала стоять, гордо выпрямившись и пристально глядя ему в глаза.

— Кто-то должен прийти к ужину? — спросил Энеа, кивнув на ее костюм. И тут увидел камею.

— Нет, это ты должен объясниться, — произнесла Матильда заранее заготовленную фразу.

Энеа помолчал, затем ответил с холодным достоинством:

— Если ты хочешь, чтоб я солгал, мама, то могу рассказать, что нашел ее на полу в Импрунете, когда мы туда ездили, и машинально сунул в карман.

— Я не хочу, чтобы ты лгал. Я устала от лжи. Мне нужно, чтоб ты сказал правду, какой бы она ни была.

Ей казалось, что пауза будет длиться вечно. Наконец Энеа выдавил из себя:

— Я бы сказал правду, но, боюсь, ты меня не поймешь.

Когда Энеа первый раз привез Нанду в загородный дом Джорджа, то был просто ошарашен ее реакцией.

— Ой, как здорово! Мне здесь нравится! — Она побегала по двору, влетела в дом и, скрестив ноги, уселась на полу перед зажженным камином.

Берлога Джорджа помещалась на первом этаже старого крестьянского дома в Понте-а-Эма, местечке, расположенном слишком близко от автострады, чтобы называться деревней, но слишком маленьком, чтобы считаться городом. Других жильцов, кроме Локриджа, в доме не было; весь верхний этаж занимал склад мебельной фабрики, хозяева которой сдали нижний англичанину только за то, что он как бы взял на себя обязанности ночного сторожа.

— А чем тебе тут так уж нравится? — спросил Энеа Нанду.

— Не знаю… здесь свободно.

Джордж сказал, что всегда будет рад видеть их у себя, и они зачастили по выходным в Понте-а-Эма. Англичанин и правда принимал их очень радушно, угощал чаем, вскипяченным на маленькой электрической плитке. Энеа почти не выходил из комнаты — все больше сидел на церковной скамье, заменявшей диван, — а Нанда в хорошую погоду слонялась по двору; когда же набегали тучи, свертывалась калачиком у камина и задумчиво смотрела на огонь.

— Ты не думай, что я совсем совесть потеряла, — сказала она однажды Энеа, вытащив его на прогулку после грозы. — Тебе трудно это понять, но я, ей-Богу, раскаиваюсь, оттого что такой уродилась. Наверно, лучше б мне вообще на свет не появляться.

Шли недели. Англичанин проявлял к девушке поистине отеческую заботу. Ворчал, что плохо ест, что легко одевается, укутывал худенькие плечи своими старыми свитерами.

— Эх ты, худоба, худоба! — приговаривал он. — Ну куда это годится — кожа да кости!

Комнату делила на две части китайская ширма, а за ней громоздилась латунная двуспальная кровать. На стенах висело несколько картин без рамок, но среди них ни одного пейзажа Локриджа (он уверял, что последнюю работу продал лет двадцать назад). Теперь мастерская, где он творил свои копии, была здесь же, в этой комнате, но Энеа с Нандой он туда не допускал, отгораживаясь от них ширмой.

Впрочем, Нанда к этому и не стремилась; ее, казалось, ничто не интересовало, лишь однажды по фразе, брошенной вскользь, Энеа понял, что она отлично знает, чем они с Локриджем занимаются:

— А скажите, у нас классная троица — наркоманка, гомик и кастрат. Да к тому еще и ворюги. — Потом вдруг погрустнела и добавила: — Вы двое хоть пожили, а я… — И вскоре уснула на кровати Джорджа, свернувшись клубочком.

Англичанин подал Энеа эмалированную кружку с чаем и сел рядом на скамье.

— Конечно, так долго продолжаться не может, но только благодаря ей мы и живем. А вот уйдет она от нас, с чем останемся? Ни с чем.

Матильда не ложилась до часу — ждала сына. Потом пошла в спальню, разделась, взяла с ночного столика книгу (уже месяц она не могла продвинуться дальше пятидесятой страницы), открыла ее и невидящим взглядом уставилась на строчки.

От сильного ветра скрипели жалюзи, стучали в окна ветки деревьев. Матильда подумала, что завтра весь сад будет засыпан листьями. И очень удивилась этой мысли.

Энеа стоял лицом к стене, упершись ладонями в шероховатую поверхность, а двое полицейских быстро ощупывали его карманы и ноги с внутренней стороны бедер. Он был растерян, но страха не испытывал. В этом глухом районе он очутился, отправившись на поиски героина для Нанды. Но едва они обменялись «ценностями» с «толкачом», как в темноте вспыхнули слепящие фары, высветив каждый уголок переулка до самого конца, где дорогу перекрывал грузовик.

— Тсс! — шепнул ему «толкач», которого тоже поставили к стене лицом. — Это не на нас облава. Я с ними сам разберусь, а ты знай помалкивай.

Полицейский взял Энеа за плечи и подтолкнул к фургону. Но тут раздался вопль «толкача»:

— А меня за что?! Я чист! Вы же ничего не нашли!

— Как это не нашли? — пробасил полицейский. — А деньги? Откуда они у тебя?

— Мало ли откуда. Долг мне вернули. Нет такого закона, чтоб за деньги сажать.

Энеа вертел головой и, казалось, все еще не мог понять, что происходит. И вдруг почувствовал в правом кармане руку «толкача».

— Ну вот, теперь и ты чист.

— Спасибо, — прошептал Энеа.

В фургоне уже было полно людей, взятых во время прочесывания района. Казалось, они все друг друга знают.

— Что головы повесили, приятели? — раздался голос из угла. — Ночка в квестуре — впервой ли нам?