А кто это такой граф Лорис-Меликов? Ну да, освободитель турецких армян, герой Карса. Да знаем мы этих освободителей. Вон Гурко Иосиф свет Владимирович на что герой – так под его же носом царский дворец подорвали. А что из Одессы про Тотлебена пишут – не надо нам таких освободителей! Чем еще этот Лорис-Меликов знаменит? Ветлянскую чуму победил? Да, говорят, она и без него утихла. Правда, деньги, на нее отпущенные, не себе хапнул, а в казну вернул. Может, при нем воровать меньше будут. Что еще – Харьков? Харьков далеко. Правда, оттуда никаких известий не слышно. После убийства князя Кропоткина вроде там все поутихло.

Но вот что удивительно. В том же «Правительственном вестнике», на той же странице, напечатан прелюбопытнейший документ новоназначенного сатрапа. Странно читать такое произведение человека, получившего неограниченную карательную власть не в одном только Петербурге, а на всем пространстве империи.

Ряд неслыханных злодейских попыток к потрясению общественного строя Государства и к покушению на Священную Особу Государя Императора в то время, когда все сословия готовятся торжествовать двадцатипятилетнее, плодотворное внутри и славное извне, царствование великодушнейшего из Монархов, вызвал не только негодование русского народа, но и отвращение всей Европы.

Правительство не раз уже обращалось к обществу с призывом сомкнуть свои силы в борьбе с преступными проявлениями, разрушающими основные начала гражданского порядка, без которого немыслимо развитие никакого благоустроенного государства. Ныне оно вынуждено прибегнуть к более решительным мерам, для подавления зла, принимающего опасные для общественного спокойствия размеры.

Державною волею Государя на меня выпала тяжкая задача стать во главе неизбежных мероприятий, вызываемых настоящим положением.

Уповая на Всевышнего, твердо веруя в непоколебимость государственного строя России, неоднократно переживавшей еще более тяжкие годины, убежденный продолжительным служением Царю и Отечеству в здравомыслии и нравственной крепости русского народа, я с благоговением принимаю этот новый знак Монаршего доверия к моим слабым силам.

Сознаю всю сложность предстоящей мне деятельности и не скрываю от себя лежащей на мне ответственности. Не давая места преувеличенным и поспешным ожиданиям, могу обещать лишь одно – приложить все старание и умение к тому, чтобы, с одной стороны, не допускать ни малейшего послабления и не останавливаться ни пред какими строгими мерами для наказания преступных действий, позорящих наше общество, а с другой – успокоить и оградить законные интересы благомыслящей его части.

Убежден, что встречу поддержку всех честных людей, преданных Государю и искренне любящих свою родину, подвергшуюся ныне столь незаслуженным испытаниям. На поддержку общества смотрю как на главную силу, могущую содействовать власти в возобновлении правильного течения государственной жизни, от перерыва которого наиболее страдают интересы самого общества.

В этом уповании прежде всего обращаюсь к жителям столицы, ближайшим свидетелям беспримерных злодеяний, с настоятельною просьбою спокойно и с достоинством отнестись к будущему и не смущаться злонамеренными или легкомысленными внушениями, толками и слухами.

В разумном и твердом отношении населения к настоящему тягостному положению вижу прочный залог успеха в достижении цели, равно для всех дорогой: восстановления потрясенного порядка и возвращения Отечества на путь дальнейшего мирного преуспеяния, указанного благими предначертаниями Августейшего его вождя.

Генерал-адъютант М. Лорис-Медиков.

14 февраля 1880 года.

Санкт-Петербург.

Указа, подобного учреждению Верховной распорядительной комиссии, ждали, и ждали не без трепета душевного. А ну придет какой помпадур и станет железной рукою порядок в империи учреждать. Но никто не ожидал от нового начальника столь душевного воззвания. Петербургская газета «Голос» так впрямую и высказалась: «Чем-то новым, успокоительным, для нас необычным веет от приведенных выше слов. Вместо „обязательного постановления“ – вовсе уже необязательное для такой власти, как вверенная гр. Лорис-Меликову, воззвание „К жителям столицы“. Скептические „Отечественные записки“ Салтыкова-Щедрина и Елисеева[49] с благосклонностью, весьма удивительной для этого журнала, отнеслись к первым шагам начальника комиссии. Кто-то из журналистов пустил в народ формулу „диктатура сердца и мысли“. „Мысль“ с этой формулой как-то не ужилась и пропала, забытая, – не любят на Руси умников. Но „диктатура сердца“ осталась, хотя очень часто жила в опасном соседстве с иронией».

Губернаторы, которых Лорис-Меликов собрал на следующий день, отнеслись к этому обращению с большим недоверием. Они хорошо поняли начальника Верховной распорядительной комиссии, когда тот говорил о взаимодействии губернаторов и генерал-губернаторов с жандармским корпусом, но когда на вопрос, как нам теперь поступать, Лорис-Меликов посоветовал, что было бы лучше всего, если б в губернии о губернаторе много не говорили и как бы не замечали его присутствия, были страшно возмущены. Как это так, чтобы я, губернатор, был безвестен в собственном воеводстве!

Еще не родился, еще утробное заключение до 1 октября нынешнего 1880 года отбывает одесский мальчик, и папа его аптечный провизор Гликберг не ведает, что разродится его нежно любимая супруга поэтом Сашей Черным, который сформулирует давно существующее положение:

Губернатор едет к тете. Нежны кремовые брюки. Пристяжная на отлете вытанцовывает штуки. Это ж событие! Весь город трепетать должен, а нас призывают сидеть ниже травы. И это его обращение – либерализм какой-то!

Однако ж самыми пристрастными и внимательными читателями обращения Лорис-Меликова были нелегальные жители столицы – те самые злоумышленники, которые вот уж который год охотились за императором. Ни единому слову нового диктатора они, разумеется, не поверили. Слова же Лорис-Меликова о восстановлении потрясенного порядка вызвали приступ неудержимого хохота у Софьи Львовны. А рассмешить эту даму, дочь спесивого генерала Перовского, дело мудреное[50]. Она и Щедрина читает без тени улыбки.

Все же на заседании Исполнительного комитета «Народной воли» решили не торопиться и отложить казнь тирана и его приспешников. Во-первых, полиция сейчас вся поднята на ноги, и любой поспешный шаг может просто-напросто провалить всю организацию. А во-вторых, надо посмотреть, что удумает этот начальник Верховной распорядительной комиссии. В Харькове он отменил смертную казнь трем революционерам, многие товарищи при его генерал-губернаторстве были выпущены из тюрьмы, хотя оставшимся в застенках пришлось покруче, чем раньше. Постановили, не предпринимая никаких активных действий, всячески разоблачать лживые посулы хитрого царедворца. «Лисий хвост и волчья пасть» – так о нем выразился Николай Михайловский[51] на заседании и тут же занес в записную книжечку – не забыть, использовать в первой же по сему поводу статье.

На том было и разошлись, но нежданно-негаданно явился недавно вступивший в «Народную волю» и дотоле выполнявший лишь единичные поручения партии Ипполит Млодецкий[52]. Весь какой-то растерзанный, взъерошенный, шарф сбился на сторону, и конец его волочится по полу, пальто расстегнуто, глаза горят больным горячечным блеском.

– Откуда ты, друг мой? – вскинул удивленно брови Лев Тихомиров[53]. Ему было известно, что Ипполита еще в начале января взяли в полицию и 12 числа выслали из Петербурга. Будущий редактор «Московских ведомостей» сам рекомендовал осенью Млодецкого в партию и чувствовал немалую ответственность перед товарищами. А вдруг провокатор?

На провокатора Ипполит никак не был похож – скорее, сумасшедший. Из путаных, бессвязных объяснений его осталось в памяти, что он целую неделю ночевал в Минске в полицейском участке и украл там револьвер, что у него внезапно в Слуцке умер отец, а Ковенский губернатор, генерал Альбединский, дал Ипполиту денег на похороны и дорогу. И вот теперь настал час расплаты. Ипполит тряс перед товарищами мятым экземпляром «Правительственного вестника», выкрикивал: