Она минуту смотрела на меня, потом закрыла дверь и, сняв шляпку, положила ее на сушилку для посуды. Сунув руки в карманы и устремив взгляд в пол, она стояла у двери и не двигалась. Она выглядела скорее раздраженной, чем несчастной. Я справился с запонками.

– Привет, Дорин, – сказал я.

– Привет, – буркнула она.

– Как себя чувствуешь? – спросил я.

– А ты как думаешь?

Я принялся наливать чай.

– Я очень сожалею о смерти твоего папы, – сказал я. Она промолчала. Я предложил ей чаю, но она скривилась.

– Музычку слушаешь, да? – съязвила она.

– В доме очень холодно, – сказал я. – К тому же…

Она пожала плечами, прошла в буфетную и, так и не вынув руки из карманов, села на стул Фрэнка. Я последовал за ней и, присев на подлокотник дивана, стал пить чай.

– Дорин, мне действительно очень жаль, – сказал я. – Ведь он мой брат, между прочим. – Она опять промолчала. – Даже не знаю, что сказать.

Молчание.

Я не хотел ни о чем расспрашивать ее до похорон, поэтому проговорил:

– Просто не верится. Не верится, и все. Он всегда был так осторожен.

Молчание.

– Я имею в виду, он никогда не пил больше половины порции.

Молчание.

– И не прогуливал работу.

По лицу Дорин покатились две слезинки.

– Может, его что-нибудь тревожило, а? Ну, что-то такое, из-за чего он потерял осторожность?

Молчание. Слезы продолжали течь.

– Дорин?

Она резко повернулась вместе с креслом.

– Заткнись! – закричала она. Слезы уже градом текли по щекам. – Заткнись! Я не вынесу!

Она вскочила и, подбежав к раковине, остановилась. Ее плечи дрожали, руки безвольно висели вдоль тела.

– Что не вынесешь, дорогая? – спросил я, подходя к ней. – Что ты не вынесешь?

– Папа, – заговорила она. – Папа. Ведь он мертв, да? – Она повернулась ко мне. – Да?

Я развел руки, и она уткнулась мне в грудь. Я обнял ее.

Через некоторое время она выпрямилась, и я снова предложил ей чаю. На этот раз она согласилась. Я сел рядом с раковиной на высокий табурет, обтянутый красной искусственной кожей, и наблюдал, как она то подносит чашку к губам, чтобы сделать глоток, то смотрит в нее. «Интересно, – подумал я, – она такая потому, что в гостиной лежит ее мертвый отец, или есть другая причина». Я не мог дать четкий ответ. Восемь лет назад, когда мы виделись с ней в последний раз, ей было семь, поэтому я не знаю, что она собой представляет. Хотя догадываюсь.

Она выглядела старше своих пятнадцати. Я бы и сам не удержался от всяких мыслей, если бы Дорин не была моей племянницей. Сразу ясно: она знает, что есть что. Это видно по ее глазам. Интересно, знал ли Фрэнк, что она не девственница. Не исключено. Но не признавался в этом сам себе. И если его что-то тревожило, не признался бы ей. Таков был Фрэнк. Следовательно, нет оснований считать, будто ей что-то известно, если не предполагать, что она видела или слышала нечто важное, а Фрэнк не знал, что она это видела или слышала. Если она что-то видела или слышала, я это выясню, но не сегодня.

Я слез с табурета, прошел в буфетную и выключил радио. Была половина девятого. На улице прогрохотала тележка молочника. Я вернулся в кухню.

– Хочешь сигарету? – спросил я.

Дорин кивнула и поставила чашку на стол. Я прикурил две сигареты. Курильщиком она была не заядлым. После нескольких затяжек я спросил:

– И что ты собираешься теперь делать?

– Не знаю.

– Ты же не останешься здесь, верно?

Она помотала головой.

– Послушай, – сказал я, – конечно, ты меня плохо знаешь, а то, что знаешь, тебе не нравится, но у меня к тебе предложение. Возможно, идея будет тебе не по душе, и все же мне хочется, чтобы ты хорошенько обдумала ее в ближайшее время. На следующей неделе я уезжаю в Южную Африку. С женщиной, на которой, скорее всего, женюсь. Мы вылетаем в среду. У меня три билета. Почему бы тебе не поехать с нами?

Она посмотрела на меня. Я не смог понять, какие мысли бродят у нее в голове.

– Подумай над этим. Я был бы рад, если бы ты поехала. Надо бы закончить дела с твоим папой.

– Очаровательно, – проговорила она. – Я начинаю чувствовать себя действительно нужной.

– Я пробуду здесь все выходные, – сказал я. – У тебя есть время решить.

– Нет, спасибо.

Она продолжала смотреть на меня. Я бросил взгляд на часы.

– Они придут сюда без четверти, – напомнил я. – Есть еще пять минут. Хочешь побыть с ним до их прихода?

Она отвела взгляд. И снова стала пятнадцатилетней.

– Нет.

– Он был бы рад, – сказал я. Она всхлипнула.

– Иди, – сказал я. – Время еще есть.

Она положила сигарету на блюдце и ушла, а через пять минут вернулась. Ее щеки были мокрыми, а глаза покраснели.

Я надел куртку, прошел в гостиную и встал у гроба. Лицо Фрэнка было обращено к потолку. На свете не было ничего более спокойного, чем это лицо.

За окном послышался шум мотора, а потом в дверь постучали.

– Прощай, Фрэнк, – сказал я.

Я вышел из комнаты в холл и открыл дверь. На крыльце стоял мужчина в высокой шляпе.

– Доброе утро, сэр, – сказал он характерным голосом.

Мы вышли из церкви и снова сели в машину – мы с Дорин на заднее сиденье, викарий рядом с водителем. Мы ехали по окраинам. На одном из перекрестков старикан на старом, как он сам, велосипеде остановился, снял шляпу и проводил нас взглядом.

После продолжительного молчания викарий уперся локтем в спинку сиденья, повернулся к нам и сказал:

– Мистер Картер, вы видите, что за время вашего отсутствия в городе произошли некоторые изменения.

– Немалые, – сказал я.

– Да, – согласился он. – Все меняется. Хотя, на мой взгляд, не так быстро. Однажды все это исчезнет. И люди, хвала небесам, поселятся в приличных районах, где будут воспитывать своих детей. В таких районах, где детям захочется идти домой, а не бегать по улицам.

Я сказал:

– Допускаю, что на месте этих районов возникнет что-то лучшее.

– О, – воскликнул викарий, – это обязательно будет лучше. Другого не дано.

– Разве? – сказал я.

И посмотрел на него. У него были песочного цвета волосы, песочного цвета очки и желтоватое лицо. Трудно было определить его возраст.

Мы съехали с холма к кладбищу. День был ясным и ветреным, и низкие облака носились наперегонки на фоне солнца.

Кроме викария, могильщика и представителя похоронного бюро на похоронах присутствовали мы с Дорин и два типа, которые стояли рядом с выгруженным из катафалка гробом. Одному из них было около пятидесяти, другому – года двадцать два – двадцать три. Оба очень походили на барменов. Сверху, в рубашках с чистыми воротниками и в галстуках, они были аккуратны до невозможности, но чем ниже, тем неряшливее они становились. У ботинок от опрятного вида не оставалось и намека. Они стояли со склоненными головами и сомкнутыми впереди руками.

Пока викарий читал молитву, я держал Дорин за руку. Небритый могильщик был одет в военную шинель с поднятым воротником и то и дело поглядывал на Дорин, грязный ублюдок.

– Прах к праху, земля к земле…

Я нагнулся, поднял горсть земли и отсыпал немного Дорин. Бармены шагнули вперед и тоже взяли земли, а потом вместе с нами бросили ее на опускающийся гроб. И отошли. Старший кашлянул, прикрывая рот рукой, и сосредоточил свое внимание па викарии. Младший тоже продемонстрировал хорошие манеры.

Викарий затянул «Слово жизни». Дорин пропела несколько первых слов, затрясла головой и замолчала. Могильщик энергично работал лопатой. Ветер настойчиво забирался под одежду. В десятке рядов от нас две женщины средних лет остановились, поглядели на нас и пошли дальше к своим могилам.

На этом все и закончилось.

Я повел Дорин прочь от могилы. Она оглянулась на что-то – я так и не понял, на что именно, и вдруг споткнулась. Бармены попятились, пропуская нас. Я кивнул им.