Скромное политическое возрождение наступило вскоре после Первой мировой войны. Успешно бросив вызов британской имперской политике, националисты Турции и Саудовской Аравии достигли реальной независимости. Персия и Афганистан также расширили свою независимость, освободившись от влияния как Британии, так и России. В 1930-х гг. продолжался процесс утраты европейскими державами влияния на арабские страны; но лишь после Второй мировой войны такие страны, как Марокко, Тунис, Египет, Пакистан и Индонезия стали действительно независимыми[1124].
Восстановление политической независимости мусульманского мира отразило возросшую эффективность мусульманской политической организации. Современное чиновничество, современные армии и современные теории о праве народов решать свою судьбу прививались мусульманским государствам. Политическая воля арабов, турок и других мусульманских народов стала фактором, с которым приходилось считаться в международной, а еще более во внутренней политике. Однако атрибуты современной государственности были скорее похожи на взятые напрокат украшения, мало идущие древним исламским политическим структурам, и в большинстве государств лояльность к ним омрачалась чувством глубокой ностальгии по невозвратному прошлому.
В сущности, мусульманские народы в течение прошлого столетия одновременно испытывали силу воздействия демократической и промышленной революции, а также не менее драматической революции, которая в европейской истории проявилась в процессах Реформации и Возрождения. И это было не случайно. В начале европейского нового времени мусульманские народы отшатнулись от ересей и нововведений и предпочли уют автократической доктрины и стабильной иерархии. Но когда в XIX в. институты, стоящие на страже правоверия утратили свою эффективность — т.е. когда Османское и Персидское государства, а также суннитские и шиитские улемы потеряли возможность командовать людьми и властвовать над их умами, — мусульмане были вынуждены заплатить высокую цену за свое прежнее интеллектуальное и моральное отчуждение, погрузившись всего за век в сложный комплекс идей и технологий, который европейцы развивали на протяжении четырех столетий. Нет ничего удивительного в том, что смятение воцарилось как в общественных, так и личных делах.
Ислам требует от своих последователей прежде всего покорности предписаниям Корана, который регулирует человеческие взаимоотношения в соответствии с желаниями бога. Но оказалось невозможным привести этот незыблемый свод законов поведения в соответствие с новым, быстро меняющимся под влиянием западных технологий миром и противостоять секуляризации мышления в XIX в. и XX в. Кроме того, энергичность и упорство мусульманских докторов богословия, твердо придерживавшихся требований Корана о невозможности хоть на йоту изменить его канон, поставили современных мусульман в отчаянное положение, оставляя их один на один со всеми неясностями, проистекающими из несоответствия требований Корана текущему дню[1125]. И поскольку отказ от старой религии означал потерю своего культурного самосознания, даже многим образованным людям оказывалось нелегко преодолеть строгие границы традиционного ислама[1126].
На уровне личности обычная реакция на несовместимость исламской ортодоксии и современной мысли приводила к тягостной фрагментации сознания[1127]. Неискреннее прославление ислама и таких западных идеалов, как демократическое правление, плюс постоянная неспособность следовать заповедям хотя бы одной из этих религий — все это было общественным эквивалентом личного раздвоения сознания наиболее образованных мусульман. Необходимо было предпринять усилия, чтобы вырваться из внутренне неустойчивого положения. Радикальная секуляризация государства в Турции и в Российской Средней Азии произошла во время кемалистской (1919— 1923 гг.) и большевистской (1917-1922 гг.) революций. В 1925 г. Персия тоже вступила на путь менее радикальной, но вполне явной политики секуляризации после вступления на престол Реза-шаха. На другом конце спектра ваххабиты-пуритане, стремившиеся к исламизации абсолютно всех сторон жизни человека путем возврата к моделям примитивного мусульманского общества, пришли к власти в Аравии с победой Абд аль-Азиза Ибн Сауда (1919— 1925 гг.).
Только будущее даст нам возможность увидеть результаты этих экспериментов. В Турции реакция против безбожия Мустафы Кемаля стала очевидной в 1950-х гг. Но информация о мусульманских сообществах Советского Союза и Китая слишком неполна, чтобы можно было сделать какие-либо выводы. Равным образом религиозный пыл ваххабитского движения в Саудовской Аравии, попав под золотой дождь открытых нефтяных месторождений, несколько поутих. Возможно, самый большой интерес представляет Пакистан. Эта страна была образована в 1947 г. как мусульманское государство, самим смыслом существования которого является мусульманская вера большинства его граждан. Более того, благодаря школам и армии Британской Индии, состоятельные граждане Пакистана оказались намного больше осведомлены о западной культуре, чем кто-либо в мусульманском мире. Если бы возможно было где-нибудь достичь слияния между западными и исламскими идеями и обычаями, то, похоже, именно здесь. Однако успех отнюдь не был ослепительным. Пакистан, подобно другим мусульманским государствам мира, похоже, оказался в положении страны, для которой Священный закон классического ислама настолько же неудобоварим, насколько и неизбежен — по крайней мере пока[1128].
Промышленный капитализм оказал на мусульманский мир меньшее влияние, чем демократическая революция. Западные товары, произведенные машинами, уже повсеместно разрушили ручное производство, и западные предприниматели внедрили в местную экономику некоторые важные отрасли перерабатывающей промышленности — прежде всего нефтяной. Но из-за отсутствия последовательности и проницательности у мусульманских политических вождей исламские предприниматели лишь в малой степени внедрили современную промышленность в своих странах до 1950 г. Даже когда государство предпринимало усилия по резкой индустриализации, как это было в кемалистской Турции, успехи были незначительными, поскольку в соответствии с давними традициями население государства считало торговлю и экономическое регулирование уделом презираемых религиозных меньшинств — евреев, армян и греков[1129].
3. ИНДУИСТСКАЯ ИНДИЯ
Восприятие западных идей индусами в целом проходило много легче, чем мусульманами. Многовековая враждебность не отделяла Индостан от Запада; более того, индуистское большинство населения не было так уж недовольно британской победой над мусульманским владычеством в Индии. Отсутствие строгой религиозной доктрины в индуизме позволило индусам легче рассматривать западную культуру с позиций ее собственных ценностей или по крайней мере избегать таких парализующих столкновений, какие происходили между западными идеями и предписаниями мусульманского Священного закона[1130]. Кроме того, западное присутствие в Индии было гораздо более интенсивным и широким, чем в какой-либо другой части Азии, и Индия приобрела многие западные атрибуты, такие как система образования по британскому образцу, знаменитая Индийская гражданская администрация, современный свод законов, армия, полиция, экономическое предпринимательство и связь. Эти институты в огромной мере увеличили возможности как для европейцев, так и для индусов изучить достижения культуры друг друга.
Британское присутствие в Индии уже само по себе позволяло преобразовать индийское общество путем одновременного предоставления возможности принять западный стиль и поощрения тому, кто так и сделал. Британцы постепенно низвели коренных индийских правителей и всю правящую клику до статуса марионеток или просто сместили их. Административная власть под британским присмотром перешла в руки индусов, получивших образование на Западе. Одновременно были востребованы и представителей других профессий для осуществления британского владычества. Такие люди, чья работа часто требовала находиться в тесном контакте с англичанами и чья карьера зависела от того, насколько они оправдают надежды своих английских патронов, имели сильные мотивы персонально воспринять западный образ жизни. И поскольку обязанности по реальному административному управлению были возложены именно на таких индусов, ассимилировавших западные манеры наиболее эффективно, это сделало влияние англизированного слоя непропорционально большим по сравнению с его долей в населении Индии и по сравнению с тем, чего он мог бы достичь без британской поддержки.
1124
К 1962 г., когда завершилось французское правление в Алжире, только Россия и Китай продолжали в Средней Азии удерживать власть над большим числом мусульман.
1125
Конечно, предпринимались попытки переосмыслить Коран, но без особой энергии и без особого успеха. За дело взялись богословы или скорее правоведы-«модернисты», из которых наиболее известным был Мухаммед Абдо (ум. 1905) из Египта, а также мыслители, предлагавшие более радикальное философское переосмысление значения ислама, подобно индийскому мыслителю Мухаммаду Икбалу (ум. 1938), обеспечив альтернативу закоснелому консерватизму традиционных мусульманских богословов См. Mohammed Iqbal, The Reconstruction of Religious Thought in Islam (Oxford: Oxford University Press, 1934), написанную по-английски; G.E. von Grunebaum, «Attempts at Self-Interpretation in Contemporary Islam», in Islam: Essays in the Nature and Growth of a Cultural Tradition (American Anthropological Association, Memoir No.81 [April, 1955]), pp. 185-236, в которой проанализированы подобные попытки реорганизации старого ислама и общества. См. также Wilfred Cantwell Smith, Islam in Modern History (New York: Mentor Books, 1957).
1126
Нельзя сказать, насколько сильно ослабли традиционные исламские убеждения, но априори можно смело утверждать, что турецкие, иранские и арабские крестьяне оставались намного глубже погруженными в традиционное древнее исламское благочестие, чем их урбанизированные соотечественники, особенно те из них, кто получил образование.
На окраинах мусульманского мира, главным образом в Африке и в некоторой степени в Юго-Восточной Азии, ислам сохранил свою привычную уверенность. В этих регионах ислам предложил людям, отвергавшим традиции племенной и местнической организации, путь к цивилизованной жизни, особенно привлекательный с тех пор, как начались их выступления против христианства правящих европейцев. См. эссе о тропической Африке и Индонезии Gustave E. von Grunebaum, Unity and Variety in Muslim Civilization (Chicago: University of Chicago Press, 1955), pp.261-310; Jean-Paul Roux, Vlslam en Asie (Paris: Payot, 1958), pp.251-74; Alphonse Gouilly, Vlslam dans VAfrique occidentale frangaise (Paris: Larousse, 1952), pp.267-92.
1127
Формально образовательная система Египта отражала этот компромисс, доверяя религиозное образование выпускникам мусульманского университета аль-Асхар, при этом одновременно приглашая для преподавания «новых» наук учителей, получивших образование в Европе.
1128
См. Leonard Binder, Religion and Politics in Pakistan (Berkeley, Calif.: University of California Press, 1961).
1129
В дополнение к работам, цитированным ранее, в исследованиях мусульманства мне очень помогли: Wilfred Cantwell Smith, Modern Islam in India: A Social Analysis (London: Victor Gollancz, 1946); George E.Kirk, A Short History of the Middle East (London: Methuen & Co., 1948); George Antonius, The Arab Awakening (London: Hamish Hamilton, 1938); T.Cuyler Young (ed.), Near Eastern Culture and Society: A Symposium on the Meeting of East and West (Princeton: Princeton University Press, 1951); H.A.R.Gibb (ed.), Whither Islam? (London: Victor Gollancz, 1932); H.A.R.Gibb, Modern Trends in Islam (Chicago: University of Chicago Press, 1947); Richard N.Frye (ed.), Islam and the West (Gravenhage: Mouton, 1957); AJArberry and Rom Landau, Islam Today (London: Faber & Faber, 1943); Alfred Bonne, State and Economics in the Middle East (London: Kegan Paul, Trench, Trubner & Co., 1948); David S.Landes, Bankers and Pashas: International Finance and Economic Imperialism in Egypt (London: Heinemann, 1958); Richard A.Pierce, Russian Central Asia, 1867-1917 (Berkeley, Calif.: University of California Press, 1960); Vincent Monteil, Les Masulmans sovietiques (Paris: Edition du Seuil, 1957); Olaf Caroe, Soviet Empire: The Turks of Central Asia and Stalinism (London: Macmillan & Co., 1953); Walter Z.Laquer, Communism and Nationalism in the Middle East (New York: Praeger, 1956).
1130
Различные индуистские обряды, да и само индуистское благочестие, конечно, входили в острое противоречие с мировоззрением и отношениями Запада. Однако студенты, обучавшиеся в Калькутте или Лондоне, став полузападниками и борцами с предрассудками, по возвращении домой могли вновь столкнуться с местными и семейными обычаями традиционного индуистского окружения и приспособиться к ним. И наоборот, ислам провозглашал универсальную действенность и поэтому был независим, по крайней мере теоретически, от местных обрядов и социальных обстоятельств, что не было присуще индуизму. Ислам не мог быть снят и выстиран, как одежда, тогда как индуизм мог, по крайней мере без серьезной логической непоследовательности, быть применен к социальным обстоятельствам, с которыми он оказывался созвучным, и отложен в ином случае, когда его традиционная применимость оказывалась недостаточной для удовлетворения текущих нужд.