Консолидация Кушанской империи привела к отклонению маршрутов степных миграций к северу. В результате орды сарматов, прорвавшись в промежуток между Каспийским морем и Уральскими горами, вытеснили частично эллинизированных скифов с богатых пастбищ в Южной России и на Нижнем Дунае. Вследствие этого римские легионы, расквартированные на Дунае, в 172 г. н. э. впервые встретили носителей полностью развитого степного способа ведения войны — сарматов[517]. Но как раз незадолго до первого документированного столкновения между римскими и сарматскими воинами произошел распад самого изначального источника военно-политического возмущения в степях — империя сюнну, не выдержав долгих войн с китайцами и раздираемая внутренними неурядицами, пала около 160 г. н. э. под ударами нового завоевателя, пришедшего из земель к северу от Монголии[518]. Впрочем, и новая победоносная конфедерация кочевников не пережила своего основателя; племена восточной степи вернулись назад к состоянию военной распыленности, что дало их соседям передышку более чем на столетие.
Два аспекта цивилизованного отклика на эти степные миграции заслуживают внимания. Во-первых, отступление эллинистического владычества из Месопотамии и Ирана не привело к искоренению эллинистической культуры в этих землях. Парфянский двор был сам, по крайней мере поверхностно, эллинизирован[519]; и цари продолжали «филэллинскую» политику по отношению к городам своей империи. Даже полуварвары-саки, столкнувшись с необходимостью править страной с прочно устоявшейся городской жизнью и сельским хозяйством, решили опереться на эллинистическую культуру в той мере, в какой это позволяли их простые привычки[520].
Во-вторых, парфяне смогли выдержать, а затем и повернуть вспять натиск кочевников, потому что они выработали новое сочетание вооружения и тактики, эффективное против степных конных лучников. Ключевым элементом было выведение породы высоких сильных лошадей, способных нести на себе столько доспехов, сколько требуется, чтобы сделать и лошадь, и всадника неуязвимыми для стрел[521]. Отряд конных латников может спокойно стоять, пережидая нападение кавалерии степняков, отвечая стрелой на стрелу, пока не иссякнут стрелы и не устанут кони нападающих, тогда последняя решающая атака с большой вероятностью сможет сломить боевой дух и рассеять войско степных агрессоров. Тяжелая кавалерия едва ли способна настичь легких степных лошадей; но отряды латников в состоянии преградить доступ степным лучникам в любые пределы и превратить их отступление в бегство. В итоге введение тяжелой конницы — или катафрактов, как их позднее назвали византийцы, — установило довольно точное равновесие между степным и цивилизованным способом ведения войны. Кочевники не могли перенять новый цивилизованный тип доспехов, так как открытая степь не дает достаточного фуража, чтобы содержать больших лошадей[522]. Аналогично цивилизованная кавалерия не могла проникать далеко в степи без того, чтобы самим освоить (как китайцы, собственно, и сделали) тип легкой конницы. Наступила тысячелетняя патовая ситуация, когда каждый тип кавалерии имел решающее преимущество в родном окружении, но не мог проникнуть в пределы соперника за исключением единичных случаев, когда военная организация и социальная сплоченность одной или другой стороны противостояния ослабевали[523].
В течение четырех столетий между 200 г. до н. э. и 200 г. н. э., пока парфяне и кушаны стояли в авангарде разработки и совершенствования цивилизованного вооружения, способного противостоять военному вызову степняков, Китай наслаждался сравнительной стабильностью. Несмотря на увлечение У-ди «небесными аргамаками», императоры династии Хань пришли к выводу, что новый тип тяжелой кавалерии слишком дорог, поскольку больших лошадей и люцерну можно было разводить, только исключив часть земель из производства пищи для людей. Они предпочли вести войну на территории врага, посылая в степь отряды на малорослых и неприхотливых степных лошадках, подобно войскам противника[524].
Эти пограничные войны, однако, не затрагивали слишком глубоко внутренние дела Китая. Политическое единство страны оставалось непоколебимым; политический и социальный баланс, выработанный при первых императорах династии Хань, сохранялись без существенных изменений до 9 г. н. э. В этом году необычайно энергичный дворцовый интриган Ван Ман воспользовался своими брачными связями с императорским семейством для того, чтобы узурпировать трон. Затем он затеял нечто вроде революции, обращенной в прошлое, провозгласив возврат к действительным или вымышленным обычаям периода Чжоу в противовес «искажениям» более поздних режимов Цинь и Хань. Однако под прикрытием подобного фундаменталистского конфуцианства Ван Ман не стеснялся подделывать старинные тексты, исправляя или «дополняя» их, когда ему было выгодно[525]. Его реформы имели неожиданный результат; дискредитировав установленный порядок, он тем самым спровоцировал массовое крестьянское восстание против помещиков, чиновников и ростовщиков. Вскоре сторонники общественного порядка и старой императорской династии выступили с оружием как против Ван Мана, так и против восставших крестьян. Ван Ман быстро потерял трон (22 г. н. э.)[526]; но потребовалось еще 14 лет гражданской войны для того, чтобы объединить Китай под властью одного из потомков династии Хань.
Так была создана династия поздних Хань, продержавшаяся до 220 г. н. э. В основном, императоры этого периода не обладали способностями и энергией, отличавшими основателей династии; кроме того, у вершины власти процветали интриги и насилие. После 184 г. н. э. центральное правительство все более утрачивало контроль над провинциями. Соперничавшие полководцы манипулировали марионетками-императорами и с переменным успехом пытались создать структуры личной власти. Многочисленные народные восстания, возглавляемые последователями даосизма, обладавшими, по их собственному утверждению, магическими способностями, только усиливали беспорядок и добавляли элемент идеологического противостояния гражданскому раздору. Фарс единства империи завершился в 220 г. н. э., когда последний ханьский император официально отрекся от престола по требованию военачальника, который уже семь лет держал его в заключении.
Несмотря на интриги, столь часто уродовавшие политику династии Хань, и на несчастья и беспорядки, преобладавшие на закате династии, сложно переоценить конструктивное значение периода Хань в целом. Идеал единого Китая, управлявшегося в соответствии с конфуцианским учением, был навсегда запечатлен в китайской ментальности почти четырьмя столетиями, в течение которых ханьские императоры (во всяком случае теоретически) служили этому идеалу. В этот же период были практически установлены исторические границы Китая. В течение нескольких поколений солдаты, чиновники и учителя включили обширные области к югу от реки Янцзы в ареал китайской культуры; кроме того, ханьские завоевания в Корее, Средней Азии и Монголии направили могучий поток китайского влияния на эти пограничные земли. Иными словами, при Хань Китай стал Китаем в политическом и географическом смысле; и до сего дня китайцы помнят об этом, называя себя в разговорах «детьми Хань»[527].
517
См. Michael I.Rostovtzeff, Iranians and Greeks in South Russia, pp.113-46.
518
Это событие, вероятно, отмечает первое появление монгольских племен на исторической сцене. См. Rene Grousset, UEmpire des steppes (Paris: Payot, 1939), pp.73, 93-94.
519
Согласно Плутарху (Жизнь Красса, 33), цари Парфии и Армении, только что скрепившие союз династическим браком, смотрели представление пьесы Еврипида «Вакханки», когда посланники с поля битвы при Каррах бросили на сцену отрубленную голову Красса. См. Nelson C.Debevoise, A Political History of Parthia (Chicago: University of Chicago Press, 1938), p.93.
520
Римляне, выжившие б Гашиш эпохи Меровингов, представляют грубую параллель с ситуацией в Бактрии при власти саков.
521
Эксперименты с доспехами для защиты от конных лучников начались вскоре после того, как зародилась тактика степной легкой конницы. Геродот сообщает, например, что массагеты, населявшие приблизительно тот же регион, откуда позднее пришли парфяне, защищали своих лошадей металлическими нагрудниками в 530 i. до н. э. См. Геродот, т. 1, 215.
Следовательно, в I в. до н. э. новшеством была не сама идея, а масштаб, в котором были использованы защитные доспехи, и сила лошадей, позволившая латной коннице сохранять жизненно необходимую подвижность даже под тяжестью металлической защиты. Одна из теорий гласит, что большая лошадь Восточного Ирана была выведена в результате скрещивания разных пород. См. W.W.Tarn, Hellenistic Military and Naval Developments (Cambridge: Cambridge University Press, 1930), pp.77-83. С другой стороны, открытие, что лошадей можно кормить запасенной люцерной и таким образом обеспечивать им полноценное питание круглый год, может вполне удовлетворительно объяснить выведение породы больших сильных лошадей. Из китайских источников ясно, что великолепные «небесные аргамаки», казавшиеся столь ценными императору У-ди, что он отправил за образцами новой породы экспедицию в Ферганскую долину, питались люцерной, которую затем специально ввезли в Китай (вместе с виноградом) в результате еще одной экспедиции (101 г. до н. э.) См. W.P.Yetts, «The Horse: A Factor in Early Chinese History», Eurasia Septentrionales Antiqua, IX (1934), 231-55.
522
На более увлажняемой западной части степей этот фактор был не столь существенным; и сарматы действительно содержали довольно большие силы конницы нового типа. Возможно, в этом заключалось их главное превосходство над скифами.
Далее к востоку престиж (и красота) больших лошадей сделали их предметом роскоши, который вождь стремился содержать даже ценой больших расходов. На Алтае вождей хоронили как с низкорослыми степными лошадками, так и с большими лошадьми. Исследование содержания желудков этих лошадей (возможное благодаря тому, что вечная мерзлота хорошо сохранила останки) показало, что их кормили зерном - пищей, предназначенной для людей! -а состояние копыт указывает на то, что их содержали в стойлах. См. Татага Talbot Rice, The Scythians (London: Thames & Hudson, 1957), p.71.
523
Максимальная эффективность катафрактов зависела от стремян, давших всаднику прочную посадку на лошади и позволивших тактику таранного удара. Кавалеристы, способные атаковать с копьями наперевес (как средневековые рыцари в Западной Европе), вкладывая в силу удара вес лошади и всадника, могли сломить любую противостоящую армию, если только она не прибегала к той же тактике.
Не исключено, что это великое изобретение западно-европейской военной мысли, где древние предрассудки против лука продолжали оставаться в силе вплоть до времен битв при Креси (1346 г.) и Азенкуре (1415 г.). Иранские и византийские катафракты не страдали такими предрассудками и регулярно применяли луки в бою, лишь время от времени вступая в рукопашную схватку. Тем не менее наскальный барельеф эпохи Сасанидов доказывает, что иранские катафракты тоже могли атаковать с копьями наперевес. Возможно, таким образом, европейский рыцарь явился результатом не столько западного нововведения, сколько неспособности Запада освоить весь арсенал военного искусства катафрактов.
Вопрос о том, когда и где были изобретены стремена, довольно неясен. Линн Уайт в работе: Lynn White, Medieval Technology and Social Change (Oxford: Clarendon Press, 1962) относит первое применение стремян в Индию; другие (с весьма слабыми доказательствами) приписывают это степным кочевникам. Достоверно лишь то, что стремена впервые получили распространение в V-VI вв. н. э. как в Китае, так и в Европе. См. M.Rostovtzeff, Iranians and Greeks in South Russia, p. 130; Tamara T.Rice, Tire Scythians, p.50; E.H. Minns, The Scythians and Greeks (Cambridge: University Press, 1913), p.250; Charles Singer (ed.), A History of Technology, II, 556-57.
524
См. Berthold Laufer, Chinese Clay Figures. Part I: Prolegomena on the History of Defensive Warfare (Chicago: Field Museum of Natural History, 1914), pp.218-34. Как в любой пограничной области, за которую длилась упорная борьба, по обе стороны границы между Китаем и сюнну возник слой людей, для которых война была главным занятием и которые имели гораздо больше общего друг с другом, чем с мирным населением в тылу. Нередко случалось, что воины переходили на сторону противника как в одном, так и в другом направлении; знаменитые полководцы могли обычно рассчитывать на теплый прием в лагере врага и на новый командный пост, теперь уже против своих недавних друзей. Между воинами пограничья выработался рыцарский кодекс; а неустрашимый командир, атакуя во главе своего отряда, вызывал восхищение как у своих, так и у врагов. Подтверждающие примеры см. W.M. McGovem, The Early Empires of Central Asia, pp. 130-302.
525
Насколько длительным оказалось влияние изменений, внесенных в конфуцианские тексты при Ван Мане, остается спорным; но вероятно, их следы сохранились в версиях, дошедших до более поздних времен.
526
Он встретил смерть, сидя на троне во всех регалиях, надеясь, возможно (если он в самом деле твердо верил в конфуцианскую доктрину), что грубая солдатня, отрубившая ему голову, будет потрясена, оказавшись в его августейшем присутствии и в окружении величественной обстановки.
527
Эти рассуждения о политике Хань основаны на работах: W.Eberhard, A History of China (London: Routledge & Kegan Paul, 1948), pp.71-105; O.Franke, Geschichte des chinesischen Reichesy I, 358-431; Pan Ku, The History of the Former Han Dynasty, Homer H.Dubs (trans.), 3 vols. (Baltimore, Md.: Waverly Press, 1938-55).