Экспансия эллинистического стиля жизни в западные земли, населенные варварскими и полуварварскими народами, в точности соответствовала процессам, которые происходили примерно в то же время на окраинах других цивилизованных сообществ. Так, североиндийская цивилизация пустила корни на юге еще во времена Ашоки (ум. 232 до н. э.), и в последующие столетия Южная Индия проявляла гораздо большую независимость культурных традиций и стремление к самостоятельному развитию, чем земли Западной Европы. Сходным образом после прихода к власти династии Цинь (221 г. до н. э.) шла экспансия Китая на юг, распространившая влияние китайской цивилизации на обширные новые территории, тогда как на Востоке в период между III в. и I в. до н. э. Корея и Япония начинают создавать свои собственные варианты культурных систем, в основном на китайских моделях. Даже на Ближнем Востоке, где корни цивилизаций уходили в глубь веков и возможности для экспансии были крайне ограниченны, в эти столетия шел процесс урбанизации в восточном направлении, в долины Амударьи и Сырдарьи, происходивший, как мы уже говорили, при правителях-греках и, следовательно, под общим отпечатком эллинизма.

И все же было одно серьезное отличие, так как Рим завоевал территорию самой Греции и быстро взял под свой контроль чуть ли не половину древнего восточного мира. По сравнению с крайним эллинским Западом, юг Индии, а также восточные и южные окраины Китая были политически пассивны. В то время как Рим создал военную мощь, равной которой не было на всем Средиземноморье, народы, попавшие под влияние индийской и китайской культур на территории Азии, были сравнительно мирными и не только не могли покорить своих цивилизаторов, но наоборот, были покорены ими[505]. Таким образом, если развитие любой окраинной цивилизации Евразии привело к различию между старым центром цивилизации и новыми «колониальными» регионами, то политическое господство культурной колонии эллинизма над его центром породило совершенно особый тип общества.

Начальный этап возвышения Римской империи можно представить как пример успешной туземной реакции против внешнего влияния. Расположение Рима между центрами греческого и этрусского влияния в Италии дало ему преимущество перед конкурирующим центром туземной реакции, возникшем среди самнитских племен далее к югу. Но даже при этом понадобилась долгая и кровопролитная война с Самнитской конфедерацией (343-290 гг. до н. э.), создавшая предпосылки будущего римского господства в Италии. За поражением самнитов последовало покорение Римом Этрурии. После этой победы Риму удалось сравнительно легко установить контроль над греческими городами в Италии, несмотря на неудачи при первом столкновении с эллинистической военной машиной во всем ее могуществе, представленной армией царя Пирра из Эпира (282-272 гг. до н. э.). В результате к 265 г. до н. э. вся Италия к югу от Апеннин признала римское господство.

Завоевание и политическое объединение Италии лежали в основе последующих побед Рима. Для Италии, плотно заселенной решительным и сильным крестьянством, было характерно фактическое единство всех слоев общества, столь наглядно отсутствовавшее на эллинистическом Востоке. Именно поэтому после победоносного распространения своей власти над всей Италией Рим получил надежный запас военной силы, причем гораздо большей, чем любое государство-противник. Даже после того, как обезземеливание крестьян в ходе второй Пунической войны против Карфагена (218-202 гг. до н. э.) создало социальную напряженность на полуостров, число и выносливость италийских солдат, происходивших из крестьян, продолжали давать римским полководцам полное превосходство над их противниками.

Контраст между закоренелым индивидуализмом греческих городов и относительной легкостью, с которой Рим объединил всю Италию в своеобразную сеть союзников, отражал живучесть в Италии свободных и сравнительно гибких кантональных и племенных федераций. Верховная власть, которая никогда не была строго сосредоточена в территориальных или административных единицах, как в греческих городах-государствах, а скорее распределялась между родственными, территориальными, федеральными, религиозными и военными объединениями, вполне могла быть консолидирована в некую сверхфедерацию, контролируемую сенатом и римским народом без покушения на какие-либо укорененные местные взгляды. Греческие города Италии не могли так легко отказываться от собственной независимости, и когда с приходом Ганнибала, казалось, возникла некая альтернатива, часть из них предпочла отречься от верности Риму. Но когда Карфаген перестал быть для Рима серьезным соперником (202 г. до н. э.), то подавляющее превосходство в силе многочисленных народов Италии под руководством Рима не оставило греческим городам никаких шансов для выражения недовольства.

Первая и вторая Пунические войны (264-202 гг. до н. э.) сделали Рим империей. В ходе первой из них римляне впервые аннексировали заморские провинции, не входившие в италийскую систему союзов. Вторая Пуническая война, кроме всего, привела к значительным изменениям внутри самого италийского общества. Годы бесконечных войн сорвали с насиженных земель бывших крестьян, ставших воинами; а праздный городской пролетариат, который впоследствии начнет играть важную политическую роль, потянулся в Рим. Одновременно шел беспрецедентный для римлян процесс обогащения сенаторов и откупщиков (сборщиков налогов в провинциях).

Поскольку в то время в римском обществе происходило стремительное экономическое расслоение, «новые римляне» новой столицы средиземноморского мира вкусили привлекательность изящества и роскоши Греции. К ужасу ревнителей старых римских традиций, таких как Катон, нравы эллинистических городов начинают просачиваться в город на Тибре. Это просачивание вскоре переросло в настоящий потоп, когда после 146 г. до н. э. добыча из покоренного Коринфа, включающая многочисленные произведения искусства, была доставлена в столицу империи. Так Рим, одержав первые политические победы как поборник простых крестьянских нравов и борец против морального разложения чужеземной цивилизации, сам попался в ловушку соблазнов той же цивилизации в ее эллинистической форме. Глубокая ирония заключается в том, что победы Рима в войне против более цивилизованных, но политически и социально разобщенных народов Восточного Средиземноморья привели к быстрой ассимиляции римской социальной структуры изнеженным Востоком, который победители столь презирали.

Хотя рост Римской империи и был доминирующим фактором развития территории эллинистического Ближнего Востока в этот период, Рим, однако, был не единственной силой, распространявшей свое влияние на это пространство. К северу от Альп с широкой территории в среднем течении Дуная племена кельтов продолжали атаковать более слабых соседей от Малой Азии до Атлантического побережья Европы[506]. Цивилизованный мир впервые ощутил мощь этих варваров только тогда, когда они прорвались в долину По в IV в. до н. э., опустошили Балканы и осели в Малой Азии в III в. до н. э. Но при всей их грозной мощи в битвах кельты удивительным образом потерпели неудачу в создании хоть сколько-нибудь устойчивой и масштабной военно-политической организации. Когда же кельты застыли в своем аристократическом спокойствии, эксплуатируя побежденные народы, они быстро потеряли свою первозданную военную силу. В качестве наемников и союзников Карфагена кельты представляли серьезную опасность для Рима, но после поражения Ганнибала от них уже не исходило никакой угрозы для Италии. Зажатая между обширными германскими племенами на севере, чья бедность превращала угонщиков скота в героев, и римскими армиями на юге, чья дисциплина быстро превращала вчерашних крестьян в легионеров, кельтская военная аристократия обнаружила, что к 150 г. до н. э. военный баланс в регионе решительно сложился не в ее пользу.

Такое положение обрекло кельтскую культуру на раннее вымирание, за исключением фрагментов, сохранившихся лишь на самых западных границах Европы, вдоль Атлантического побережья, где влияние Рима никогда не было доминирующим. И все же между IV в. и I в. до н. э. кельты создали своеобразную протоцивилизацию, выраженную главным образом в развитой устной литературе: частично светской с прославлением подвигов древних героев, отчасти жреческой с элементами религиозной доктрины, космологии и культом бессмертия. Сообщества жрецов и бардов сохраняли и развивали эту литературу, а также вершили правосудие и предсказывали будущее. Поддерживая тайные связи вне зависимости от племенных границ, кельтские религиозные общины придали некоторое единство кельтской культуре в Западной Европе[507].